4
В районном центре по вечерам жизнь у всех протекала по-разному. Взрослые, придя с работы домой, принимались за хозяйство и носу не показывали на улицу. Подростки и молодежь, наоборот, оживлялись. Те, у кого были средства передвижения в виде велосипедов, выписывали круги на главной площади, украшенной стендом с разбитыми фотографиями передовиков, или на пятачке, поросшем редкими деревцами и заменяющем собой городской парк. Те, кто ходил пешком, собирались в стайки и обсуждали, куда лучше пойти, как стемнеет: в клуб, где показывали очередной американский боевик, или в другой очаг культуры тоже с боевиками — компьютерный центр досуга. Улицы же с пыльными палисадниками и покосившимися сараями практически пустели. Однако в этот вечер на них народу было куда больше обычного. Многие богомольцы остались ночевать под открытым небом, расположившись на холме вокруг монастыря, но те из них, кто привык служить Богу в более комфортных условиях, попытались снять хоть какое-нибудь жилье. Местные жители не привыкли к такому наплыву незнакомых людей, но все же те, кто был посмекалистее и попроворнее, уже вывесили на своих калитках рукописные объявления — сдаются комнаты. Подсуетилась также заведующая общежитием прежней МТС. Завхоз педучилища втихаря пустила несколько человек с семьями в физкультурный зал. Остальные жители пока находились в возбужденном недоумении — пускать или не пускать богомольцев в свои дворы. Две женщины разговаривали у общего забора, разделяющего их хозяйства. Завидев Марию с мальчиком, они дружно замахали руками:
— Нету у нас ничего! Не сдаём!
Мария посмотрела на них мрачно и потянула Сережу дальше.
— Мы и не снимаем, — на ходу пробурчала она. — Мы милости у Бога просим!
— Возьмут еще эти богомольцы да зарежут нас ночью-то! — говорила, стоя со своей стороны плетня, одна хозяйка другой. — Кто их знает, какие они люди?
— Да запросто зарежут! Сейчас ведь хоть зарезать, хоть застрелить — ничего не стоит! — с готовностью отвечала ей соседка.
— А ты пойдешь ли в храм?
— Сейчас не пойду. Некогда. А вот схлынет когда народ, схожу непременно. Помолюсь за детей, за внуков маленьких.
Собеседница никак не могла сдержать ехидного вопроса, так и просившегося с языка.
— Да ведь ты у нас, как самая передовая доярка, в партии целых десять лет состояла! Даже в парторги тебя выдвигали!
— Состояла, да вот вышла! — затрясла щеками от возмущения бывшая ударница. — Потому что с политикой партии была несогласная!
Бывшая партийная доярка повернулась и гордо пошла от забора заниматься своими делами, ругая про себя ехидную соседку. А та, захлебываясь от удовольствия, что смогла-таки ненароком уесть бывшую элиту колхозной фермы, побежала в дом готовить ужин.
Мария шла от двора к двору. Поднималась по взгорку от улицы к улице, и на сердце у нее становилось все тяжелее и тяжелее. Былой радости в сердце не было и в помине. С болезнью Саши тревога и страх поселились в ее душе. Кроме того, не оставляло сомнение — не обманул ли доктор, верно ли, что Саше так уж нужна операция?
Вот наконец показался вход в монастырь. Вдоль свежеоштукатуренных стен на ночлег табором располагались люди. Наиболее запасливые из них ставили палатки, будто пришли не на молебен, а на туристический слет. Мария их сначала осудила в душе, но в то же время не могла и не позавидовать — хоть какая-то крыша над головой. К тому же Сережка, глядя на палатки, явно захотел поучаствовать в таком интересном событии. «Что ж, — вздохнула Мария, — эти люди приехали сюда целыми семьями. У нас же такой возможности нет».
Внутрь монастыря не пускали. Около ворот колыхалась разношерстная толпа приезжих. Мария крепче взяла сына за руку и протиснулась вперед.
— Что ж не пускают-то? — взволнованно говорила в толпу женщина в черном платье и повязанном низко платке. — В других-то монастырях по таким случаям всю ночь народ движется! И ночью служба идет!
— Губернатор обещал приехать и телевидение! — отозвался из толпы на эти слова сгорбленный мужчина. — Вот они и готовятся к встрече.
— Господь терпел и нам велел! — неожиданно для себя вступила в разговор обычно сдержанная Мария. Ей захотелось, чтобы на нее обратили внимание, захотелось рассказать о болезни Саши, выслушать чьи-то истории и выразить сочувствие другим. Но никто не стал с ней разговаривать. Женщина в платке взглянула на нее строго и отвернулась, а мужчина не счел нужным даже посмотреть — испарился куда-то.
Мария вздохнула и вернулась к ограде. Людей было столько, что негде было яблоку упасть. Все-таки она отыскала свободный бугорок, села на него, сняла со спины рюкзак, усадила рядом Сережу.
— Поешь, сынок! — сказала она и отдала ему остатки обеда — хлеб, картошку и воду.
— Мам, а где мы спать будем? — с набитым ртом спросил ее сын.
— Вот здесь и поспим, — ответила она. — Я посижу, а ты привались ко мне — будет удобно.
— Прямо на траве? — удивился Сережа. Как ни бедно они с матерью жили, но он привык ночевать в своем доме, в постели.
— Тебе это воздастся! — как-то неопределенно ответила мать, но по ее голосу Сережа понял, что возражать было бесполезно.
Некоторое время они еще посидели, осматриваясь кругом. Зной стал спадать, но от земли, от травы шло приятное тепло. Огромный шар солнца медленно продвигался к линии горизонта. Мария вспомнила, как в ее огороде в такие часы начинают трещать цикады, а уж расходятся в пении они к полной темноте.
«Ох, не полил ведь мужик огород! Запил опять без меня, наверное!» — с горечью подумала она, и так ей вдруг захотелось оказаться у своего знакомого крыльца, что аж заныло сердце. «Да что это я, будто год, как из дома уехала!» — перекрестилась она и уже прицельно осмотрелась по сторонам в поисках кого-нибудь, на кого можно оставить Сережу, пока она снова сбегает в больницу. Женщина с изможденным лицом и сидящая рядом девушка, бледная, некрасивая, показались ей достойными кандидатурами, чтобы присмотреть за ее сыном.
— Идите! — Женщина тихо махнула рукой. Мария строго-настрого приказала Сережке оставаться на месте до ее прихода.
— Если сойдешь с места, Боженька накажет и тебя, и меня! — со всей возможной убедительностью прошептала она ему в пыльное, теплое ухо и с неспокойным сердцем быстро пошла, почти побежала назад. Мать рассчитала, что операция Саши к этому времени должна подходить к концу. Навстречу ей, поднимая столбы серой пыли, промчался кортеж из семи огромных черных машин с затененными стеклами, а уж следом за этими чудовищами проехала светлая «Газель» с надписью на боку «Телевидение». Но Мария не обратила внимания ни на приезд сильных мира сего, ни на машину с заманчивой надписью — путь до Бога казался ей гораздо ближе, чем до этих людей, да и мысли ее были все устремлены к дочери. Поэтому, посторонившись лишь для того, чтобы не быть совершенно запыленной, через минуту она продолжила свой трудный путь.
Фельдшер Анна Ивановна сидела в приемном покое на своем месте и читала все ту же газету.
— Здравствуйте! — задыхаясь, поздоровалась с ней Мария и привалилась в изнеможении к косяку.
Анна Ивановна посмотрела на нее строго, будто не узнавая.
— Как моя девочка?
— Откуда ж я знаю? — Анна Ивановна аккуратно сняла очки, сняла со старого аппарата телефонную трубку и набрала две цифирки. На том конце провода никто не ответил. Анна Ивановна положила трубку, потом опять сняла ее и несколько раз постучала пальцем по рычагу. Все это время Мария стояла, будто с остановившимся сердцем.
«Нарочно время тянет. Не хочет говорить!» — думала она, боясь допустить мысль о самом страшном.
Наконец на втором этаже кто-то откликнулся.
— Алло, алло! — закричала Анна Ивановна таким зычным голосом, что ее можно было услышать в открытые окна и без всякого телефона. — Вы там что, поумирали все, что ли? Целый час вам звоню, никто не отвечает! Кончилась операция? Мамаша девочкина пришла!
Мария почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Медленно стала она оседать на пол.
— Куда? Куда? — закричала теперь на нее Анна Ивановна. — Нечего тут на пол грохаться! Что ж тут такое будет, если все начнут на пол падать! Это ж как я тогда ходить-то буду, через всех вас переступать!
Мария от ее окрика действительно удержалась в сознании и переползла на кушетку.
— А вот сюда, мамаша, нельзя! Сюда только больные ложатся! — Анна Ивановна подвинула ногой в сторону Марии старую табуретку и налила ей желтоватой воды из графина, стоящего отдельно на тумбочке.
— Так что моя дочка? — Мария взяла стакан, поднесла ко рту и сама удивилась — так громко застучали о край граненого стекла ее зубы.
— Ой, ну не надо же так переживать по пустякам! — подступила к ней с ваткой, смоченной нашатырем, Анна Ивановна. — В реанимации твоя девочка. Операция была сложная, но прошла нормально. Сейчас она еще спит.
— Я к ней пойду! — Мария отодвинула толстую руку, держащую ватку.
— Нет уж, мамаша, туда нельзя!
— Пустите! — страшно, как зверь, вдруг зарычала Мария и кинулась к двери.
— Ну уж вот еще, чего не хватало! — Цепкие руки Анны Ивановны, не меньше, чем у Марии, привыкли ко всякой тяжелой работе. Красные, как клешни, они были похожи на ковши экскаватора. — Что ж такое будет, если все будут кидаться куда ни попадя! Сказано, нельзя в реанимацию — значит, нельзя! Через денек-другой переведут девочку в общую палату, тогда и пущу! А сейчас иди-ка домой или где ты там остановилась! Да ведь и мальчишка у тебя еще был! Воспоминание о Сереже отрезвило Марию.
— Правду говорите, что Саша жива?
— Ой, дура баба! Зачем мне тебе врать-то?
Мария вытерла глаза уголками платка, вздохнула, перекрестилась и встала.
— Спасибо! Дай Бог вам здоровья!
— И-и-эх! — зевнула Анна Ивановна в ответ. — Здоровье никогда не помешает!
Голова у Марии шла кругом. Саша была в реанимации, это означало, что пробудет она в больнице минимум неделю, а то и две. Сын Сережа оставался перед воротами монастыря под присмотром чужих людей. У самой Марии не было ни денег, ни крыши над головой.
— Нам негде остановиться, — робко сказала она, обращаясь будто не к суровой Анне Ивановне, той она боялась в глаза посмотреть, а словно к больничному потолку. — Нельзя ли нам с сыном где-нибудь при больнице, в подвале… или, может быть, в прачечной…
— Нельзя! Все тут будут заразу носить!
Анне Ивановне вообще-то было Марию жалко, но она не хотела и не могла пустить постороннего человека в больницу без разрешения свыше. Поэтому, чтобы отсечь лишние и ненужные просьбы, она выбрала для разговора суровый тон. И Мария поняла, что ничего не получится, повернулась и быстро пошла обратно.
«Раз не пустили в реанимацию, надо возвращаться к Сереже», — рассудила она, и в голове ее теперь, пока она шла, замелькали ужасные мысли: вдруг сын, не дождавшись ее, потерялся.
И действительно, придя на свой бугорок, она обнаружила только рюкзак, Сережи не было. Не увидела она его и нигде поблизости. Женщина с девушкой, которых Мария попросила приглядеть за сыном, были погружены в свои исступленные молитвы и не обратили на нее никакого внимания.
— Был где-то здесь, — вяло махнула рукой какая-то другая женщина в ответ на ее вопрос и отвернулась.
— Сережа! — закричала Мария, но никто не отозвался. Тогда кругами, на уже не гнувшихся от усталости ногах пошла она обходить ряды верующих в надежде, что сможет все-таки отыскать сына. И действительно, под единственным на всю округу ракитовым кустом она обнаружила двух мальчишек, ползающих, как слепые кутята, в пыли.
— Сережа! Где я тебя оставила? Что ты тут делаешь! — схватила она сына за руку.
— Мам, осторожно, не наступи! Мы очки ищем! — И каким-то чутьем Мария поняла, что в ее отсутствие, со скуки, Сережа затеял со вторым мальчиком борьбу, в пылу которой очки и были потеряны, но теперь благодаря этой неприятности у мальчиков восстановились хорошие отношения.
— Ух, мне и дадут за очки! — сообщил ей недавний Сережин противник, вытирая рукавом измазанное лицо.
— Как не стыдно драться в такое время! — только и сказала Мария сыну, сняла с ракитового куста зацепившиеся на ветке очки, которые никто из ребят до нее не заметил, и подала их ребенку, отметив на его лице улыбку ликования оттого, что пропажа все-таки нашлась.
— Мы пришли сюда молиться, а не драться! — только и сказала она в назидание и увела сына на их место.
— Молока хочу! С хлебом! — пробурчал в ответ Сережа и стал искать вокруг себя, чем бы заняться. Вскоре он нашел сухую травинку и стал гонять по ней муравья. Мария начала вечернюю молитву. Солнце уже садилось за крыши чужих домов, ноги у Марии гудели так, что казалось, боль от них отдается в голову. Свернувшись, как кошка, возле рюкзака, Мария легла. Сережа привалился к ее боку, и вскоре они оба уснули. А вокруг них еще устраивался на ночлег людской муравейник.
