Старый Лев

— Сознайся, ты знала, что он с ней спал? — Старый Лев склонился над Альфией, как скала над узенькой полоской пляжа.

— Врать не буду, знала.

— Как же ты могла допустить?

Альфия сидела в кабинете главного врача и нисколько не боялась. Она уже устала бояться. «Будь, что будет», — думала она и ногой, закинутой на другую ногу, раскачивала державшуюся на носке туфлю. Туфля не удержалась и шлепнулась на пол. Альфия вздохнула, вставила в нее ногу и посмотрела на Старого Льва.

— А что, по-вашему, я могла сделать?

— Ну, объяснить ему, растолковать молодому дураку, что здесь не хирургия, не травматология, не реанимация, в конце концов! В психиатрии не крутят шуры-муры с больными.

— Это где-нибудь записано? Чем, собственно, я должна была руководствоваться в своих воспитательных беседах?

— Этикой врача, моя дорогая.

Старый Лев с размаху плюхнулся за стол и достал из пачки очередную сигарету.

— Этику, уважаемый Александр Борисович, учат в институте. Мне преподавать этику молодому здоровому парню, обезумевшему от любви? Как-то неэтично.

— Но ты же могла прийти ко мне?

— Ябедничать не в моих правилах. Я и так уже невольно Бурыкина подвела. Он теперь со мной не разговаривает. Не могу же я со всей больницей переругаться? А кстати, как вы узнали об этом романе?

— Так этот идиот сам обо всем ее родителям рассказал. А они тут же ко мне прискакали. Спрашивали, что им теперь следует предпринять.

— И что же им следует предпринять?

Старый Лев грозно оскалился:

— Вот ты напрасно иронизируешь. Варианты могут быть разные. Вплоть до склонения больной к сожительству, использования служебного положения… Ты понимаешь, что может последовать?

Альфия вздохнула.

— Дайте сигаретку.

— Ты же не куришь?

— Не курю. Но если не дадите — начну пить.

— Да вот тебе, целая пачка. Бери!

Альфия вытянула сигарету и неловко затянулась. Главврач тоже курил и смотрел в окно.

Альфия чувствовала себя виноватой. Но Д. все равно бы ее не послушал. Любовь по сути своей глупа и слепа, и от нее пока нет лекарства. Разве сама Альфия не хотела затащить Д. в свою постель? Она сознательно выбрала политику невмешательства, хотела сохранить с ним связь любой ценой, хотела заслужить его уважение. И самое главное, надеялась, что он поймет, что его любовь к Насте бесплодна. Настю не изменишь. Он прозреет довольно быстро. И вот тогда настал бы ее, Альфии, черед. Разве бы он не оценил ее ум, ее такт, ее терпение?

Она сказала:

— Может, все-таки обойдется? Ведь они же по любви?

Старый Лев даже не обернулся.

— Обойдется — не обойдется… Какие вы все-таки странные люди! За такие поступки раньше стрелялись, а вам главное — обойдется или не обойдется!

Альфия решительно загасила сигарету.

— Да послушайте! Времена уж давно не те. Настиным родителям самим невыгодно раздувать скандал. Просочится в газеты, их же дочери будет хуже. Они же ее никуда не пристроят! Ни замуж, ни на работу, — Альфия помолчала. — В конце концов, давайте я ее выпишу!

Он развернулся в кресле:

— А раньше почему не выписывала?

Альфия снова хлопнула своей туфлей.

— Некуда было. Родители недавно приехали. Теперь они ее смогут забрать.

Лев заорал:

— Да перестань ты с туфлей играть! — подумал и сказал уже спокойно: — Выписывай.

— Хорошо.

Альфия встала, взяла туфли в руки и босиком пошла к двери. Главный врач мрачно посмотрел вслед и пробурчал:

— Постой. Я посмотрел документы той пациентки, что ты мне приносила. У нее фамилия такая же, как у тебя. Однофамилица твоя, что ли?

Альфия обернулась от двери:

— Да.

— Непростой случай. А смотреть мне ее некогда. Сама решай. Пусть пока у тебя полежит. Время терпит. Ничего с ней не случится. Возьми! — Он протянул Альфие папку. Она вернулась, засунула папку под мышку. — Да туфли надень. Простудишься.

Альфия, как была, босиком, выскользнула из двери.

— Обожает она дурака валять! Но люблю я ее. Интересная она женщина, — не то сердито, не то с пониманием проворчал Старый Лев и задумчиво закурил новую сигарету.

Дверь осторожно приоткрылась, в кабинет вошел Дыня, заместитель главного врача по лечебной работе. Во всем облике доктора читалось возмущение.

— Александр Борисович, с одной пациенткой из отделения Левашовой назревает скандал.

— Знаю.

— Но Альфия Ахадовна, как руководитель, должна была остановить своего молодого коллегу.

Старый Лев выпустил дым в потолок.

— Должна была, но не остановила.

— Почему? Это ее упущение.

— Зачем молодой незамужней бабе лезть в эти щекотливые дела?

— Еще не хватало, чтобы слух об этой истории дошел до Московского правительства.

— Будет еще хуже, если нам припишут дискриминацию в отношении свободы личности и всякое такое. Альфия Ахадовна — умная женщина. Она это просчитала.

Дыня почувствовал себя посрамленным.

— Хитрая татарка. Я ей почему-то не доверяю. Сейчас вот вышла от вас босиком. Она вас компрометирует.

Преображенов исподлобья зыркнул на Дыню.

— Ты у нас зато сермяжный славянин. Добропорядочный, русский, интеллигентный.

Дыня опомнился, поправил съехавший в сторону галстук, пробормотал:

— Прошу прощения, я вообще-то в национальном вопросе толерантен… Я, как ваш заместитель, только забочусь, чтоб у нас неприятностей не было… — и выскочил из кабинета.