Старый Лев
— Дмитрий Ильич Сурин… — Главный врач задумчиво листал его документы. — Значит, говоришь, задыхаешься в хирургическом отделении?
Он отодвинул Димин красный диплом, закурил слишком тонкую для его комплекции сигарету и с интересом взглянул на молодого собеседника.
Дима рассматривал свои руки. Чуть не со второго курса он тренировался вязать хирургические узлы, накладывал на сосуды скобы, работал иглой. И вот сейчас вдруг этого не стало. То, что еще несколько недель назад не укладывалось в голове, теперь представлялось делом решенным.
Последний тяжелый приступ удушья развился у него прямо в операционной, когда хирургическая сестра уже обрабатывала кожу больного, а он собирался сделать первый разрез. Перед глазами до сих пор стояли коричневые потеки смеси спирта и йода, оставляющие полукруглые пятна на голубой кромке стерильной простыни, ограничивавшей будущее операционное поле. Грудь внезапно налилась миллионами мелких, противных, лопающихся пузырьков, и Дима подумал, что не сможет больше сделать ни единого вдоха. Это случилось с ним на операции в третий раз. В предыдущих случаях удавалось справиться с этим состоянием, подавив его, как казалось Сурину, усилием воли (потом он удивлялся, что никто из окружающих ничего не заподозрил, ему казалось, что хрипы его дыхания разносятся по всей операционной). Правда, после каждого приступа он не мог прокашляться по несколько часов, однако, как ребенок, старался не придавать им значения и надеялся, что все пройдет само собой. Но в последний раз уже не смог держаться на ногах — душный серый туман застил глаза, и Дима испугался, что потеряет сознание. Хорошо, больной, которого он собирался оперировать, уже уснул под наркозом, иначе бы подумал, что доктор пьян. Анестезиолог успел вкатить Диме преднизолон и вытащил из операционной.
— Хочешь жить — уходи из хирургии, — сказал тогда коллега из отделения интенсивной терапии, куда Диму поместили отлежаться после приступа. — У тебя резко положительны аллергические пробы на все антибиотики и на препараты для стерилизации.
— Я не знаю, откуда это взялось, — сказал Дима. — Раньше ничего такого не было.
— У других тоже раньше ничего такого не было. — Коллега вынул из ушей фонендоскоп и пошел мыть руки. — А потом помирают от бронхиальной астмы.
— Я не верю, что у меня будет астма.
— Веришь, не веришь — тебя не спрашивают. И потом, астма может и не успеть развиться. Вдохнешь антибиотик — и острый отек Квинке. Стеноз гортани. Пикнуть не успеешь.
Дима укоризненно посмотрел на коллегу.
— Хорошенькую перспективу вы мне нарисовали.
— А ты что, мальчик? — рассердился врач. — Сам не понимаешь, чем все может закончиться? И потом, ты не только о себе думай. Представь, что бы было, если бы ты уже начал операцию.
— Что же мне делать? — Дима был растерян и подавлен.
— На хирургии жизнь не заканчивается. Надо куда-то в тихую гавань — в медстатистику, в страховое общество, в лабораторию, наконец.
— Я лучше повешусь, — сказал тогда Дима.
— Ну, иди в психиатрию! Там доктора из кабинетов редко выходят, антибиотиками не дышат. Если хочешь, я насчет тебя позвоню. Я с главным врачом загородной больницы Сашкой Преображеновым на одном курсе учился. Может, прокатит.
— Ты женат? — спросил его главврач.
— Нет, — пожал плечами Дима.
— А что так? Развелся или еще не успел?
— Скорее не успел.
Старый Лев, прищурившись, снова стал листать его документы.
— А у меня дочка в восемнадцать выскочила, сын — в двадцать три. Уже теперь внуки — трое головорезов. И ведь одни парни!
У Преображенова была большая голова с копной седых волнистых волос, небольшие умные глаза, мягкие руки с толстыми пальцами. Диме представилось, как по вечерам он лежит с газетой на диване, а трое внучат, маленьких хищников, ползают по его большому животу, щекочут бока и дергают за седую гриву.
— Ну а в терапевты ты почему не пошел?
— Там тоже антибиотики.
— Ясно.
Если бы знал Старый Лев, что говорили про Диму в его прежней больнице! «Хирург божьей милостью», «золотые руки»… Почему, интересно, божья милость всегда так непостоянна?
Диме стало забавно наблюдать, как этот немолодой уже человек — Александр Борисович Преображенов — ищет какой-нибудь подвох. Знал бы он, насколько безразлична ему, Диме, эта психиатрия, да и любая другая специальность. Да он и в институт-то пошел, только чтобы быть хирургом! Однако это все осталось там, в прошлой жизни, и здесь, вероятно, в расчет не бралось. К чему вспоминать, что все женщины отделения и все больные — и девушки, и старухи, замужние, незамужние и даже беременные, — все были от него без ума… Впрочем он на них внимания много не обращал. Все будто ждал кого-то.
— Значит, хочешь быть психиатром? — Внимательные глаза уставились на Диму, будто высматривали бегущую антилопу.
— Честно говоря, я не знаю, хочу или нет.
— Как так? Зачем тогда приехал? — Главный врач так удивился, что даже перестал курить.
Дима пожал плечами.
— Так вам же звонили насчет меня. Вы сказали, пусть приезжает. Поговорим. Я и приехал. Чтобы уже точно знать и потом ни о чем не жалеть.
— Что ж ты хочешь знать? — В глазах Преображенова засветился хитренький огонек.
— Ну, скорее всего, вы меня и сами на работу не возьмете.
— Чего же так сразу «не возьму»? Дай подумать. Документы у тебя очень хорошие. Да и мой приятель тебя хвалил. — Старый Лев посмотрел, отвернувшись, в окно и добавил: — Подумать только! Мы с ним вместе в институте учились. А уже тридцать лет прошло, как один день. А я и не заметил. — Он загасил в массивной пепельнице окурок и вдруг спохватился: — А у тебя и на табак аллергия?
— На табак нет.
— Это хорошо. Плохо, что ты психиатрию совсем не знаешь.
Дима поднялся, мысленно ругая себя за то, что сорвался в такую даль. И почему это заведующий интенсивной терапией решил, что ему подойдет психиатрия? Сам Дима об этой специальности никогда даже не думал.
— Я, наверное, пойду…
Старый Лев рявкнул:
— Сядь!
Дима молча сел на свое место. Преображенов вытащил из пачки очередную тонкую сигарету, снова прикурил.
— А мне вот интересно, вот такая с тобой приключилась история… — Он прикрыл глаза и помахал возле рта мягкой, толстой лапой, прогоняя дым, — вот если не в психиатрию, то тогда куда тебе еще можно податься? На какую работу?
— В диагностику, — сказал Дима.
Он уже заранее выяснил, что если психиатрия не подойдет, то еще можно пойти поучиться на врача УЗИ, или на рентгенолога, или, на худой конец, на эндокринолога. Проблема была в том, что никакая из этих специальностей, включая, впрочем, и психиатрию, совершенно Диму не интересовала.
— Ну да, — сказал Александр Борисович. — Я сразу не сообразил. Ладно. Пиши заявление о приеме на работу, оформляйся в отделе кадров — и вперед! В семнадцатое отделение. Пока на год. Там у нас работает одна очень умная дама. Альфия Ахадовна Левашова. Думаю, ей не помешает помощник. Она-то тебя всему и научит.
Дима опешил, настолько неожиданным показалось ему это внезапное завершение разговора, но только спросил:
— Она одна работает на все отделение? Сколько же у нее коек?
— Шестьдесят, — пожал плечами Александр Борисович. — На три ставки. Знаю, что в хирургии так не бывает. А у нас бывает. Но ты из-за ставок не волнуйся. Альфия с тобой поделится. Я ей позвоню. Иди пока, оформляйся.
И когда Дима, не понимая, благодарить ему главного врача или, наоборот, отказаться от его предложения, с растерянным видом пошел к двери, его догнал последний вопрос Старого Льва.
— А ты вообще где живешь?
— На Соколе.
— Дима не очень-то понимал, зачем это нужно знать главному врачу.
— У метро «Сокол»? На Ленинградском проспекте?
— Ну да.
— Один или с родителями?
— Пока с родителями.
— Далековато тебе будет на работу каждый день добираться. Как будешь ездить? На электричке? Или своя машина имеется?
— Машины у меня нет.
— А сейчас на чем приехал?
— На больничном автобусе.
— А-а, значит, знаешь, что такой существует, — удовлетворенно хмыкнул Преображенов.
— Я в Интернете нашел информацию, когда читал о вашей больнице.
В глазах Преображенова засветились хитрые огоньки.
— А там не написано, что этот автобус — наш больничный раритет? Знаешь, как он называется?
— Не знаю, он очень старый. Марку даже не разглядеть.
— Да я не про марку. При чем тут марка? Этот автобус лично я сохранил. Еще двадцать лет назад, когда больницу принимал. Не позволил ему на запчасти развалиться. Просто так, ради памяти. Можно было новый купить, но ведь я на нем еще студентом сюда ездил…
Диме сразу вспомнилась дикая жара, продавленное автобусное кресло, медленно движущийся за окном подмосковный пейзаж и синие глаза незнакомки в странной близости от его лица: «Красная Шапочка уходит ровно в восемь. Опаздывать ни-з-зя-а-а!»
Преображенов явно ждал от Димы какой-то реакции, но Дима молчал. На лице главного врача отразилось разочарование, он вяло махнул Диме своей мягкой лапой:
— Ладно, иди.
И вдруг Дима, сам не зная почему, точь-в-точь повторил услышанные от дамы слова, будто это был пароль, приобщавший его к членству в таинственной секте:
— «Красная Шапочка уходит ровно в восемь. Опаздывать низ-зя-а-а!»
И главный врач взглянул на него помолодевшими глазами:
— Постой. У меня в общежитии для медсестер комната освободилась. Прямо на территории больницы. Я так понимаю, дома тебе делать все равно нечего, а если здесь поселишься, я тебе ставку дежуранта подкину. И опыт будешь скорее нарабатывать, и дежурить сможешь прямо на дому. Согласен?
— Спасибо. — Дима даже растерялся от такого щедрого предложения.
— Так согласен?
— Конечно, согласен.
Как ни неожиданно это все свалилось ему на голову, Сурин решил: чем черт не шутит, все равно две ставки лучше, чем одна. И своя комната при больнице ему тоже совсем не помешает.
