БАРОККО
…мы созданы из вещества того же…
Альберто дал о себе знать только спустя несколько дней, но София по многу раз в день выглядывала в сад, ища Гермеса. Маме она сказала, что пес сам нашел дорогу домой, а ее пригласил в гости хозяин собаки, старый учитель физики. Он рассказал Софии о Солнечной системе и новых научных методах, возникших в XVI веке.
Йорунн она рассказала куда больше: и о посещении Альберто, и об открытке, найденной в подъезде, и о десяти кронах, которые она нашла по дороге домой. Правда, о сне про Хильду и золотом крестике она умолчала.
Во вторник, 29 мая, София вытирала на кухне посуду, а мама тем временем пошла в гостиную смотреть по телевизору «Ежедневные новости». Когда отзвучала музыка заставки, до Софии донеслось сообщение о гибели от гранаты норвежского майора миротворческих сил ООН.
Бросив посудное полотенце возле раковины, София ринулась в гостиную. На экране мелькнул портрет ооновского офицера — и комментатор перешел к новой теме.
— Только не это! — невольно воскликнула она.
— Да, война — штука жестокая, — проговорила мама, оборачиваясь к Софии.
От этих слов девочка разрыдалась.
— Ну что ты, София? Все не так страшно.
— Они назвали фамилию?
— Да… только я не запомнила. Кажется, офицер был из Гримстада.
— А Гримстад — это то же, что Лиллесанн?
— Нет, какой вздор!
— Но из Гримстада человек вполне может ходить в лиллесаннскую школу.
София уже перестала плакать. Теперь очередь реагировать была за мамой. Она встала со стула и выключила телевизор.
— Что ты себе позволяешь, София?
— Ничего…
— Тоже мне «ничего»! У тебя завелся возлюбленный, причем, как я подозреваю, намного старше по возрасту. Сию же минуту отвечай: твой знакомый служит в Ливане?
— Не совсем…
— Ты познакомилась с сыном такого человека?
— Да нет же. Я даже с его дочерью ни разу не встречалась.
— С чьей «его»?
— Это тебя не касается.
— Не касается?
— По-моему, пора и мне кое о чем спросить тебя. Почему папа никогда не бывает дома? Не потому ли, что вы боитесь затевать развод? А может, у тебя завелся другой мужчина, о котором мы с папой не знаем? В общем, вопросов вагон и маленькая тележка.
— Во всяком случае, мне кажется, нам с тобой нужно серьезно поговорить.
— Очень возможно. Но сейчас я устала и пойду лягу. У меня еще сегодня начались эти дела…
Давясь слезами, София выскочила из гостиной и кинулась наверх, к себе.
Только она успела забежать в ванную и улечься в постель, как в комнату поднялась мама.
София притворилась спящей, хотя понимала, что мама не поверит. Как не поверит в то, что сама София поверит в мамину веру в ее сон. Мама, однако, сделала вид, будто поверила. Она села на кровать и принялась гладить дочку по голове.
А София думала о том, как сложно вести одновременно две жизни. Она начала с нетерпением ждать окончания философского курса. Может быть, он закончится к ее дню рождения… или хотя бы к Иванову дню, когда вернется из Ливана Хильдин отец…
— Я хочу пригласить на день рождения гостей, — вдруг сказала она.
— Замечательно. Кого же ты хочешь пригласить?
— Многих… Можно?
— Конечно. У нас в саду места хватит на всех… Вот бы еще погода продержалась хорошая…
— Только мне хочется отпраздновать его под Иванов день.
— Ну что ж, так и сделаем.
— Это очень важный день, — сказала София, имея в виду не только день рождения.
— Еще бы…
— По-моему, я за последнее время очень повзрослела.
— Вот и прекрасно, разве нет?
— Не знаю.
София разговаривала, уткнувшись носом в подушку.
— Но, София, — обратилась к ней мама, — расскажи мне, почему ты бываешь такая… неуравновешенная.
— А ты была уравновешенная в пятнадцать лет?
— Конечно, нет. Но ты понимаешь, о чем я…
— Собаку зовут Гермес, — сказала София, переворачиваясь лицом к маме.
— Да?
— А ее хозяина — Альберто.
— Ах вот как.
— Он живет в старом городе.
— Неужели ты ходила так далеко?
— Ничего страшного.
— Ты сказала, что эта собака уже много раз была у нас в саду.
— Разве?
Теперь нужно было соблюдать осторожность. Софии хотелось рассказать маме побольше, но она не могла рассказать все.
— Тебя почти никогда нет дома, — издалека начала она.
— Да, я очень занята.
— Альберто с Гермесом действительно не раз приходили сюда.
— Зачем? Они бывали и в доме?
— Пожалуйста, задавай вопросы по одному. Нет, в доме они не были. Но они часто ходят гулять в лес. Что тут странного или загадочного?
— Абсолютно ничего.
— Как и все, они идут мимо наших ворот. Однажды по дороге из школы я бросила несколько слов Гермесу. Так мы познакомились с Альберто.
— А откуда взялся белый кролик и все прочее?
— О кролике упоминал Альберто. Вообще-то он настоящий философ. Он рассказывал мне о других философах.
— Через забор?
— Нет, мы садились в саду. А еще он присылал мне письма, довольно много писем. Иногда их доставляли по почте, или он сам опускал их в наш ящик, когда шел гулять.
— Вот, значит, о каком «любовном послании» мы с тобой однажды говорили?
— Но оно было вовсе не любовное.
— Он писал тебе только о философах?
— Представь себе — да. И я узнала от него больше, чем за все восемь лет учебы в школе. Ты, например, слышала про Джордано Бруно, которого в 1600 году сожгли на костре? Или про Ньютонов закон всемирного тяготения?
— Нет, я ведь не очень образованная…
— Если я правильно понимаю, ты даже не знаешь, почему Земля вращается вокруг Солнца… хотя сама живешь на нашей планете.
— Сколько ему примерно лет?
— Понятия не имею. Явно за пятьдесят.
— А какое отношение он имеет к Ливану?
Это было хуже. В голове у Софии одновременно вертелось не меньше десяти мыслей. Она выбрала единственную пригодную для такого случая:
— У Альберто есть брат, который служит майором в миротворческих силах ООН. Вообще он из Лиллесанна, а раньше жил в Майорстуа.
— Тебе не кажется, что Альберто — какое-то странное имя?
— Возможно.
— Похоже на итальянское.
— Я знаю. Едва ли не все важные вещи происходят из Италии… или из Греции.
— Но он говорит по-норвежски?
— Еще как.
— Знаешь, что я думаю, София? Тебе нужно когда-нибудь позвать этого Альберто в гости. Мне еще не приходилось встречаться с настоящим философом.
— Посмотрим.
— Можно было бы пригласить его на твой грандиозный прием. Будет даже забавно смешать поколения. Глядишь, и меня на него допустят. Во всяком случае, я могла бы подавать еду. Хорошо придумано?
— Если Альберто захочет. Как бы то ни было, разговаривать с ним куда интереснее, чем с моими одноклассницами. Но…
— Что?
— Тогда они наверняка примут его за твоего нового возлюбленного.
— Тебе достаточно будет объяснить, что это не так.
— Ладно, посмотрим.
— Посмотрим так посмотрим. И еще, София… у нас с папой действительно не всегда были хорошие отношения. Но никого другого у меня нет и не было…
— А теперь я хочу спать. У меня ужасно болит живот.
— Дать парацетамол?
— Да, пожалуйста.
Когда мама вернулась с таблеткой и стаканом воды, София уже спала.
Тридцать первое мая пришлось на четверг. София еле высидела последние занятия в школе. С тех пор как у нее начался курс философии, девочка стала лучше успевать по некоторым предметам. Если раньше она в основном балансировала между «хорошо» и «отлично», то в мае получила твердую пятерку за домашнее сочинение и за контрольную по обществоведению. С математикой дела обстояли хуже.
На последнем уроке они писали классное сочинение. София выбрала тему «Человек и технический прогресс». Она бойко строчила об эпохе Возрождения и развитии науки, о новом взгляде на природу, о Фрэнсисе Бэконе, который сказал, что знание — это сила, и о новом научном подходе. Она также не забыла уточнить, что технические открытия во многом объяснялись эмпирическим методом. Затем она сама придумала, что можно сказать об отрицательных сторонах технического прогресса.
Впрочем, все человеческие деяния могут быть обращены как во благо, так и во зло, заключила она. Добро и зло — словно две нити, белая и черная, которые постоянно переплетаются друг с другом. Иногда они сплетаются настолько тесно, что становятся неразличимыми.
Раздавая тетради с сочинениями, учитель бросил на Софию хитроватый взгляд и кивнул.
Он поставил ей пять с плюсом и сделал приписку: «Откуда ты все это взяла?»
София достала фломастер и крупными буквами вывела в тетради: «Я изучаю философию».
Она уже собиралась закрыть тетрадь, как вдруг из середины ее что-то выпало. Это была открытка из Ливана.
Склонившись над партой, София прочитала:
Дорогая Хильда! К тому времени, когда ты будешь читать это, мы уже должны обсудить по телефону трагедию, произошедшую здесь с одним из нас. Иногда я спрашиваю себя: нельзя ли было бы избежать насилия и войн, если б люди лучше соображали! Вероятно, самым радикальным средством и против войн, и против насилия был бы небольшой курс философии. Что ты думаешь насчет книжечки типа «Краткий курс философии под эгидой ООН» для раздачи всем гражданам Земли, каждому на его родном языке? Я провентилирую этот вопрос с генеральным секретарем ООН.
По телефону ты сказала, что научилась лучше следить за своими вещами. Это прекрасно, потому что другой такой разгильдяйки, как ты, я не встречал. Ты прибавила, что со времени нашего последнего разговора потеряла всего-навсего десять крон. Постараюсь помочь тебе их найти. Сам я сейчас далеко от дома, но у меня есть помощники в родных краях. (Если я разыщу десять крон, то вложу их в подарок на день рождения.)
С приветом, папа — у которого ощущение, что он уже начал долгий путь к дому.
София как раз успела прочитать открытку, когда зазвенел звонок с последнего урока. В голове у нее опять творился сумбур.
После занятий она, как всегда, встретилась во дворе с Йорунн. По дороге домой София открыла сумку и показала подруге открытку.
— От какого числа штемпель? — спросила Йорунн.
— Наверняка пятнадцатого июня…
— Нет, погоди… тут стоит: тридцатое мая тысяча девятьсот девяностого года.
— Это было вчера… то есть через день после несчастного случая в Ливане.
— Сомневаюсь, чтобы открытка из Ливана могла дойти до Норвегии за один день, — продолжала Йорунн.
— Тем более учитывая своеобразный адрес: «Софии Амуннсен (для Хильды Мёллер-Наг), Фурулийская средняя школа».
— Ты думаешь, она пришла по почте и учитель просто-напросто вложил ее тебе в тетрадь?
— Понятия не имею. И вряд ли решусь спросить.
На этом разговор об открытке закончился.
— Я устраиваю в Иванов день большой прием в саду, — сказала София.
— С мальчиками?
София пожала плечами.
— Не обязательно ведь приглашать самых идиотов.
— Но Йоргена ты пригласишь?
— Если хочешь. Один херувимчик не помешает. Не исключено, что я приглашу и Альберто Нокса.
— Ты совсем ку-ку.
— Сама знаю.
Вот до чего они договорились, когда пришла пора расставаться у продуктового центра.
Дома София первым делом поискала в саду Гермеса. Сегодня он таки бродил между яблонями.
— Гермес!
На секунду пес застыл в неподвижности. Девочка прекрасно знала, что произошло за эту секунду: пес услыхал зов, признал голос Софии и решил убедиться в том, что она действительно находится там, откуда донесся звук. Только после этого Гермес наконец разглядел Софию и помчался к ней. На последнем отрезке его лапы выбивали по земле прямо-таки барабанную дробь.
Событий для одного мига было более чем достаточно. Пес прибежал и, бешено виляя хвостом, принялся наскакивать на девочку.
— Какой Гермес умник! Ну-ну… не надо лизаться… Сидеть! Молодец!
София отперла дверь в дом. Теперь из кустов выскочил и Шер-Хан, он с подозрением отнесся к незнакомому зверю. Но София поставила на крыльцо еду для кота, насыпала зернышек попугаям, выложила лист салата для жившей в ванной черепахи и написала записку маме: дескать, она пошла проводить Гермеса и позвонит, если не успеет вернуться к семи.
И вот они тронулись в путь. София захватила деньги и подумывала даже, не поехать ли с Гермесом на автобусе, однако рассудила, что лучше сначала поинтересоваться мнением Альберто.
Пока они с Гермесом шли (вернее, он бежал впереди нее), София думала о том, что представляют собой животные.
Чем собака отличается от человека? София помнила, что говорил по этому поводу Аристотель. Он доказывал, что и люди, и животные — естественные живые существа, у которых много общего. Однако между человеком и животным есть одно существенное различие, и различие это состоит в человеческом разуме.
Почему Аристотель был уверен в таком различии?
Демокрит утверждал, что люди и животные схожи между собой, потому что и те и другие построены из атомов. Кроме того, он не верил в бессмертную душу ни у людей, ни у животных. Согласно Демокриту, душа тоже составлена из небольших атомов, которые сразу после смерти разлетаются в разные стороны. Иными словами, он настаивал на неразрывной связи человеческой души с мозгом.
Но как может душа состоять из атомов? Душу ведь — в отличие от других частей тела — нельзя потрогать. Она представляет собой нечто «духовное».
Они уже миновали Стурторгет и приблизились к старинным кварталам города. Когда они дошли туда, где София нашла десять крон, она инстинктивно опустила взгляд на тротуар. И там — почти на том же месте, где она несколько дней назад подняла с асфальта монету, — лежала открытка (красочной стороной вверх). На открытке был изображен сад с пальмами и апельсиновыми деревьями.
София наклонилась за открыткой. Гермес зарычал, словно ему не понравилось, что девочка подняла ее.
В открытке говорилось:
Дорогая Хильда! Жизнь состоит из длинной цепи случайностей. Нет ничего невероятного в том, что потерянные тобой десять крон очутились на этом самом месте. Возможно, их нашла на площади в Лиллесанне старушка, которая ждала автобуса в Кристиансанн. Из Кристиансанна она поехала на поезде дальше, навестить внуков, и много часов спустя вполне могла обронить монету здесь, на Нюторгет. Кроме того, вполне возможно, что позднее те же десять крон подняла девочка, которой очень нужна была именно эта сумма, чтобы добраться домой на автобусе. Кто знает, Хильда, но если дело было так, резонно задаться вопросом, не стоит ли за всем этим Божий промысел. С приветом, папа — который мысленно уже сидит на мостках у себя в Лиллесанне.
P. S. Я же говорил, что помогу тебе найти десять крон.
Вместо адреса было написано: «Случайному прохожему для Хильды Мёллер-Наг». Штемпель на открытке стоял от 15 июня.
София чуть ли не бегом взлетела за Гермесом на последний этаж.
— Дорогу, старик, — сказала она Альберто, как только тот отворил дверь. — Не видишь, почтальон пришел.
Софии казалось, у нее есть все основания проявить некоторую строптивость.
Альберто впустил ее в квартиру. Гермес, как и в прошлый раз, улегся под вешалкой.
— Что, майор прислал очередную визитную карточку, дитя мое?
София подняла взгляд и только теперь обнаружила на Альберто новый наряд. Прежде всего ей бросился в глаза длинный завитой парик. Учитель философии надел также широкую, складчатую рубашку со множеством кружев. Шея его была повязана щегольским шелковым шарфом, а поверх костюма накинут красный плащ. На ногах были белые чулки и лакированные башмаки с бантами. Весь наряд напоминал Софии придворных Людовика XIV, которых она видела на картинках.
— Пижон, — бросила она, протягивая Альберто открытку.
— Гммм… и ты действительно нашла десять крон точно там, куда он подкинул открытку?
— Именно.
— Он делается все наглее. Впрочем, это только к лучшему.
— Почему?
— Потому что тогда нам будет легче его разоблачить. И все же подстраивать такое совпадение было претенциозно и некрасиво. От подобных жестов несет дешевыми духами.
— Духами?
— Разумеется, его жест выглядит великодушным, хотя на самом деле все это обман и надувательство. Ты обратила внимание, что он позволяет себе сравнивать собственное низкое подглядывание с Божьим промыслом?! — возмущался Альберто, тыча пальцем в открытку.
Затем он, как и в прошлый раз, порвал ее в клочки. Чтобы не расстраивать Альберто еще больше, София умолчала об открытке, найденной ею в тетради для сочинений.
— Давай сядем в гостиной, дорогая ученица. Сколько времени?
— Четыре.
— Сегодня мы побеседуем о XVII веке.
Они прошли в гостиную с ее скошенным потолком и окном на нем. София обратила внимание, что Альберто заменил новыми некоторые предметы, которые были тут ранее.
На столе стояла старинная шкатулка с небольшой коллекцией круглых линз. Рядом лежала раскрытая книга, явно очень старая.
— Что это? — спросила София.
— Эта книга — первое издание знаменитого сочинения Декарта «Рассуждение о методе». Она вышла в 1637 году и относится к моим самым большим драгоценностям.
— А шкатулка?…
— В шкатулке хранится уникальное собрание линз, или оптических стекол. Примерно в середине XVII века их отшлифовал голландский философ Спиноза. Они обошлись мне в кругленькую сумму, зато они также входят в число моих сокровищ.
— Я бы, несомненно, больше оценила и книгу, и шкатулку, если б знала, кто такие эти твои Спиноза и Декарт.
— Естественно. Но сначала попробуем вжиться в современную им эпоху. Присядем.
И они сели, как в прошлый раз: София — в кресло, а Альберто Нокс — на диван. Их разделял стол с книгой и шкатулкой. Пока они садились, Альберто снял парик и положил на секретер.
— Итак, наша сегодняшняя тема — XVII век, который принято называть эпохой барокко.
— Барокко? Правда, необычное название?
— Оно происходит от слова «вычурный», которое ранее означало «неровный, необработанный жемчуг». Для искусства барокко было характерно использование контрастных форм, тогда как в эпоху Возрождения искусство было проще и гармоничнее. XVII век вообще отличает напряжение между непримиримыми противоположностями. С одной стороны, еще чувствуется присущий Ренессансу жизнеутверждающий настрой, с другой — многие ударились в другую крайность: в отчуждение от мира и религиозную замкнутость. И в искусстве, и в реальной жизни заметна тяга к пышности, помпезности. Одновременно возникают монастырские течения, стремившиеся удалиться от жизни.
— Значит, великолепные дворцы наряду с упрятанными подальше монастырями?
— Можно сказать и так. Одним из лозунгов барокко стало латинское изречение «carpe diem», что значит «лови день». Другой популярной латинской фразой было «memento mori», то есть «помни о смерти». В живописи на одном и том же полотне изображение роскошного образа жизни могло соседствовать с пристроенным в нижнем углу скелетом. Для периода барокко вообще типично тщеславие, любовь к внешним эффектам, хотя многих занимала и оборотная сторона медали: преходящность всего сущего, иначе говоря, мысль о том, что окружающей нас красоте суждено умереть, прекратить свое существование.
— И это верно. Мне грустно думать, что ничто не вечно.
— В таком случае ты рассуждаешь в точности как многие из живших в XVII веке. В политическом отношении эпоха барокко тоже была периодом великих противостояний. Прежде всего, Европу разрывали войны, из которых самой страшной была Тридцатилетняя война, свирепствовавшая на обширной территории этого континента с 1618-го по 1648 год. Собственно говоря, речь идет о целой серии войн, которые особенно тяжко отразились на Германии. В значительной степени благодаря исходу Тридцатилетней войны Франция постепенно заняла в Европе положение господствующей державы.
— Из-за чего они сражались?
— Внешне как будто шла борьба протестантов против католиков, однако на карту была поставлена и политическая власть.
— Примерно как в Ливане.
— Помимо всего прочего, в XVII веке наблюдалось очень сильное классовое расслоение. Ты наверняка слышала про французскую аристократию и версальский Двор. Но я не убежден, что тебе известно столь же много о нищете, в которой жил народ. А ведь распространение роскоши предполагает распространение власти. Я уже говорил, что политическую ситуацию эпохи барокко можно сравнить с тогдашним изобразительным искусством и архитектурой. Барочные здания отличались множеством вычурных изгибов и изломов. Политическая жизнь тоже была проникнута убийствами из-за угла, интригами и кознями.
— Кажется, одного шведского короля убили в театре?
— Ты имеешь в виду Густава Третьего, и ты совершенно права, он может служить примером того, о чем я веду речь. Правда, его убили позже, в 1792 году, но обстоятельства были точь-в-точь барочные: убийство было совершено на большом бале-маскараде.
— Мне казалось, дело происходило в театре.
— Маскарад устроили в опере. Эпоха шведского барокко подошла к концу именно с убийством Густава Третьего. При нем, как почти на сто лет раньше при Людовике Четырнадцатом, царил «просвещенный абсолютизм». Густав Третий был также весьма тщеславным человеком, любившим французские церемонии и любезности. Обрати внимание, что, кроме всего прочего, он любил театр…
— Отчего и погиб.
— Театральные представления в эпоху барокко были не только видом искусства. Театр считался символом времени.
— И что он символизировал?
— Жизнь, София. Не знаю точно, сколько раз на протяжении XVII века повторялась фраза о том, что «жизнь — театр». Во всяком случае, много. Именно в период барокко появился театр в современном смысле слова, со всеми его кулисами и театральными механизмами. На сцене создавалась иллюзия — которую затем можно было разоблачить перед зрителями. Так театр стал образом человеческой жизни в целом. В нем можно было проклинать «весь блеск земной и славу» и беспощадно демонстрировать человеческое ничтожество.
— А Шекспир тоже жил в эпоху барокко?
— Свои главные пьесы он сочинил на рубеже XVI-XVII веков, так что он одной ногой стоит в эпохе Возрождения, а другой — в барокко. Но уже у Шекспира есть множество высказываний о том, что мир — это театр. Хочешь послушать несколько примеров?
— С удовольствием.
— В пьесе «Как вам это понравится» он говорит:
Весь мир — театр,
В нем женщины, мужчины — все актеры.
У них свои есть выходы, уходы.
И каждый не одну играет роль.
А в «Макбете» есть такие слова:
Жизнь — только тень, она — актер на сцене.
Сыграл свой час, побегал, пошумел —
И был таков. Жизнь — сказка в пересказе
Глупца. Она полна трескучих слов
И ничего не значит.
— Звучит очень пессимистично.
— Но автора занимала мысль о быстротечности жизни. Ты, наверное, слышала самую знаменитую цитату из Шекспира?
— «То be or not to be: that is the question» .
— Да, это слова Гамлета. Сегодня мы ходим по земле, а завтра нас уж нет.
— Спасибо, я начинаю понимать.
— Кроме театра, поэты эпохи барокко сравнивал жизнь с мечтой или сном. Уже Шекспир говорил: «Мы созданы из вещества того же, / Что наши сны. И сном окружена / Вся наша маленькая жизнь» .
— Очень красиво.
— Испанский драматург Кальдерон, родившийся в 1600 году, написал пьесу под названием «Жизнь есть сон» где сказано: «Что жизнь? Безумие, ошибка. / Что жизнь, Обманность пелены. / И лучший миг есть заблужденье, / Раз жизнь есть только сновиденье…»
— Может, он и прав. Мы читали в школе пьесу «Йеппе с горы».
— Да-да, Людвига Хольберга. Этот датский драматург и философ был в Скандинавии крупной фигурой пере ходного периода от барокко к эпохе Просвещения.
— Йеппе засыпает в канаве… и просыпается в постели барона. Тогда ему кажется, будто его жизнь бедного крестьянина была всего лишь сном. Но вот его сонным переносят обратно к канаве — и он снова просыпается. Теперь он считает, что ему приснилось, будто он лежал в бароновой постели.
— Этот сюжет Хольберг позаимствовал у Кальдерона, а тот — в свою очередь — взял его из арабских сказок «Тысячи и одной ночи». Но сравнение жизни со сном можно найти и в более ранние исторические периоды, в частности, в Индии и в Китае. Древнекитайский мудрец Чжуан-цнзы, например, рассказывал, как однажды ему приснилось, что он бабочка, и потом он не мог понять, кто же он: Чжуан-цзы, которому приснилось, будто он бабочка, или бабочка, которой приснилось, будто она Чжуан-цзы?
— Во всяком случае, доказать справедливость того или иного утверждения невозможно.
— У нас в Норвегии подлинно барочным поэтом был Цеттер Дасс, который родился в 1647-м и умер в 1707 году. С одной стороны, его привлекало описание сиюминутной жизни, с другой — он подчеркивал мысль о вечности и неизменности Бога.
— «Бог все же Бог, хоть вся земля — пустыня, / Бог все же Бог, хоть весь народ умрет…»
— Но в том же псалме он изображает природу северной Норвегии, пишет о скалах и сайде, о свежей и вяленой треске. Такое сочетание в одном тексте земного, относящегося к этому миру, с небесным, относящимся к миру потустороннему, — типичный признак барокко. Все это напоминает разграничение Платоном конкретного чувственного мира и вечного мира идей.
— А что там было с философией?
— В ней также боролись диаметрально противоположные мировоззрения. Как я уже говорил, часть философов считала, что бытие имеет, по сути дела, духовную основу. Такую точку зрения называют идеализмом, а противоположную ей — материализмом. Под материализмом подразумевается философия, которая старается свести все явления бытия к конкретным физическим величинам. У материализма тоже было в XVII веке много сторонников, наиболее влиятельным из которых, вероятно, следует считать английского философа Томаса Гоббса. Согласно ему, все явления природы — в том числе животные и люди — состоят исключительно из частиц материи. Даже человеческое сознание (или душа человека) обусловлено перемещениями в мозгу крохотных частиц.
— Иначе говоря, он утверждал то же самое, что за две тысячи лет до него Демокрит.
— И идеализм, и материализм проходят красной нитью через всю историю философии, однако эти два взгляда редко когда столь явно соседствовали друг с другом, как в период барокко. Материализм постоянно подпитывался достижениями естественных наук. Ньютон доказывал применимость одних и тех же законов природы для всей Вселенной. Он считал, что природные изменения — как на Земле, так и в космическом пространстве — объясняются законом тяготения и законами движения тел. Иными словами, всё подчиняется одной и той же нерушимой закономерности, или одной и той же механике, поэтому в принципе можно с математической точностью вычислить каждое происходящее в природе изменение. Таким образом Ньютон добавил недостающие кусочки мозаики в картину, которую мы называем механистическим представлением о мире, или механицизмом.
— Он представлял себе мир в виде огромной машины?
— Именно так. Слово «механицизм» происходит от греческого слова «механе», что значит «машина». Но интересно, что ни Гоббс, ни Ньютон не видели противоречия между механистической картиной мира и верой в Бога, а такое отнюдь не всегда было характерно для материалистов XVIII-XIX веков. В середине XVIII века французский врач и философ Ламетри? сочинил книгу под названием «L'homme machine», что значит «Человек-машина». Как у ног есть мускулатура, с помощью которой они ходят, так и у мозга есть «мускулатура», с помощью которой он думает. Впоследствии французский математик Лаплас сформулировал свое крайне механистическое мировоззрение следующим образом: если бы разуму было известно относительное положение всех частиц материи в заданный момент, «не осталось бы ничего, что было бы для него недостоверно, и перед его взором предстало бы и прошлое, и будущее». Иначе говоря, все происходящее предопределено, как бы задано «раскладом карт». Подобный взгляд называется детерминизмом.
— В таком случае у человека нет свободы воли.
— Да, в таком случае всё становится результатом механических процессов, в том числе наши мысли и сны. В XIX веке немецкие материалисты даже говорили, что мыслительные процессы имеют такое же отношение к мозгу, как моча к почкам, а желчь к печени.
— Но и моча, и желчь материальны, чего нельзя сказать о мыслях.
— Ты уловила очень важную вещь. Могу рассказать анекдот на ту же тему. Однажды русский космонавт обсуждал с нейрохирургом проблемы религии. Нейрохирург (тоже русский) был, в отличие от космонавта, человеком верующим. «Я много раз бывал в космосе, — похвастался космонавт, — но никогда не видел ни Бога, ни ангелов». «А я много раз делал операции на умных головах, — парировал нейрохирург, — но никогда не видел у них в мозгу ни одной мысли».
— Это не значит, что мыслей не существует.
— Нет, просто мысли не относятся к тому, что можно удалить с помощью скальпеля или поделить на более мелкие части. Трудно, например, прооперировав человека, избавить его от неверного представления — вероятно, оно лежит слишком глубоко. Видный философ XVII века Лейбниц указывал, что главное различие между материальным и духовным заключается именно в возможности материального делиться на более мелкие части. Разделить пополам душу нельзя.
— Правда, какой взять для этого нож?
Альберто только покачал головой. Затем, не отводя взгляда от стоявшего перед ним стола, продолжал:
— Двумя крупнейшими философами XVII века были Декарт и Спиноза. Они тоже занимались проблемами соотношения между душой и телом, и я остановлюсь на этих философах несколько более подробно.
— Давай рассказывай. Но если мы не закончим к семи, мне придется просить разрешения позвонить по телефону.
