Глава 12. О людях и нелюдях
— Я не помню, как ушла оттуда… и почему меня отпустили… точнее, теперь знаю. Было ее время, а потому никто не смел выйти из своей комнаты… и думали, что я тоже не выйду… а я вот… — Яська погладила себя по плечам, и Евдокия не удержалась, обняла ее.
Что еще она могла сделать?
— Тогда-то я не понимала, как мне повезло… она занята была, а эти… я из дома выбиралась не тем ходом, которым меня привели, а через кухню. Помню уже, что очнулась перед дверью… и запах гнилой картошки, такой, знаешь, осклизлой, которую и свиньям не кидают… а тут вот… и шаги… и я в первую дверь шмыгнула, а там лестница… я и по ней… бегом кинулась… а дверь скрипит. Слышу, что идет кто-то, неспешно так… — Яську передернуло. — Я бегом… коридор, подземелье какое-то… каморки… в одной я и спряталась.
Яська боялась дышать.
Она прижималась к холодной осклизлой стене, поросшей плесенью. Плесень эта слабо светилась жутким зеленоватым светом, и Яська старалась не думать о том, что будет, если ее найдут.
Она свернулась калачиком в самом темном углу, накрыла голову руками и повторяла про себя:
— Меня здесь нет… меня здесь нет…
По коридору скользили всполохи пламени, обыкновенного, рыжего… и тень, показавшаяся Яське ужасною. Отчего? Она не знала.
Тень замерла на мгновенье рядом с ее убежищем, и сердце Яськино оборвалось: вот сейчас найдут и конец ей придет. Но тень дрогнула и дальше двинулась.
Недалеко.
— Доброй ночи тебе, дорогой кузен… — этот женский голос был мягок, что бархат. Но от звука его Яська едва не сомлела.
— И вам доброй, дорогая кузина, — мужской же, отвечавший, показался хриплым, надсаженным. — Премного рад видеть вас в моей обители… жаль, что не могу назвать себя гостеприимным хозяином, но сие происходит единственно в силу обстоятельств непреодолимой силы…
— Силы… — насмешливо повторила женщина. — Гляжу, силы у тебя еще остались. К чему упрямишься, Владислав? Ты же знаешь, что все одно будет по — моему.
— Нет.
— Гонор не дает тебе склонить голову перед женщиной?
— Перед колдовкой.
— А сам-то ты кто?
— Человек.
— Владислав, не смеши… человек… — она все же рассмеялась, и звук этого смеха был невыносим. Яська зажала уши руками, съежилась, мечтая лишь об одном — чтобы замолчала та, ужасная, колдовка.
Ушла.
— Все, приключившееся со мной, есть обстоятельства, — спокойно отвечал мужчина. — Но человеком я остаюсь по собственной воле и выбору.
— Дурак.
А теперь она злилась, и злость ее было сносить не менее тяжко, чем смех.
— Быть может, дорогая кузина, но снова то — лишь мой выбор, за который я в ответе…
— Владислав, — женщина не привыкла уступать, и верно, сюда являлась не в первый раз. — Сколько ты еще протянешь? Месяц? Другой? Год, быть может, но и твои силы не бесконечны… и что дальше? Что ждет тебя?
— Смерть.
— Ты не боишься?
— Нет.
— Исчезнуть, стать прахом, будто бы тебя и не было…
— Я был, дорогая кузина. И я есть. И в том состоит различие меж нами. Мне бесконечно жаль, что жизнь вынудила вас свернуть на темные пути, но вы еще способны остановиться…
— Не способна, Владислав, — а печаль ее была короткою, что первый снег. Мелькнула в голосе и истаяла. — Увы, не способна… да и нет у меня желания… я заслужила…
— Не могу с вами не согласиться, дорогая кузина, вы заслужили все то, что произойдет с вами, — теперь голос Владислава был слаб, у Яськи едва — едва получалось расслышать, что говорит он.
И звук пощечины заглушил слова.
— Я — не моя матушка… меня наше родство не остановит, Владислав, ежели ты на него надеялся. Ты или станешь моим, или умрешь здесь. Но… мне бы не хотелось становиться причиной твоей смерти, а потому, умоляю, подумай еще раз… хорошенько подумай. Я тебе даже свечу оставлю, чтоб думалось легче.
Сказала и ушла, на сей раз быстро, будто убегая, а может, и вправду убегая, кто их, колдовок, разберет… Яська из своего убежища высунулась не сразу.
Страшно было.
И любопытно.
И поначалу любопытство со страхом боролось, а после победило.
Не только в любопытстве дело, а еще в том, что, ежели этот Владислав пленник, как и сама Яська, то надобно помочь ему. Глядишь, он после и Яське поможет.
Шла на свет, благо, недалеко пришлось.
Дверь была открыта, и стоило тронуть ее, как Яська поняла причину: железо проржавело насквозь. Тронь такое и рассыплется. Солома сгнила. Пахло нечистотами и еще, пожалуй, мертвечиной, но запах этот не отвратил.
Яська решительно шагнула за порог.
Камера. Ей не случалось прежде видать камер, но эта ужаснула. Каменный мешок, в котором едва — едва как развернуться. Воздух тяжелый, спертый.
Цепи на стене, и не ржавые, что дверь, а новенькие, блестят — сияют. Человек на цепях повис. Показалось даже, что не дышит, но нет, Яська пригляделась — ходят впалые бока, и шкура едва — едва не рвется на острых ребрах.
Волосы темные повисли, закрывая лицо пленника.
И даже когда хватило у него сил голову поднять, то Яська увидела, что лицо это — бело, мертвенно даже…
— Не кричи, — попросила она. — Я тебе помочь хочу…
Только как?
Этакие цепи она не снимет, и замки на них — не чета тому, который на дверях в ее комнатушку стоял. Не управится…
Он прикрыл глаза.
Ничего не ответил. Верно, сил говорить не осталось.
И как ей быть? Уйти, пока саму ее туточки не поймали? Самое оно верное, да только неправильно это как-то живого человека на лютую погибель оставлять.
Губы пленника дрогнули.
— Пить… — Яська скорей прочитала это, нежели услышала, до того слаб стал его голос.
Пить?
А у нее с собою воды нет… да только в камере стол вон поставлен, сразу видно, сверху принесли его, потому как стол солидный, огроменный, с птицами на крышке и бронзовыми харями по бокам. На столе и подсвечник со свечою стоит, и кувшин с высоким горлом… и даже кубок огроменный, как поднять, до краев наполненный красным вином.
Тогда-то Яська подумала, что это вино.
И кубок подняла.
Поднесла к губам пленника.
— Пей, — сказала она, надеясь, что сил у него хватит.
Высоко он висел, и стоять с кубком на вытянутых руках было несподручно, тяжел все-таки… и Яська сама не знала, сколько простоит.
Пленник же вздрогнул и потянулся.
Зазвенели цепи.
Яська слышала, как он пьет, глоток за глотком, от каждого — тощее, иссушенное тело его содрогалось… а потом вдруг цепь лопнула, звонко так, будто бы и не цепью была, но волосом конским. И кубок из рук вырвали.
Тогда-то Яська и поняла, что человек этот, быть может, и не человек вовсе… да только поздно… она попятилась, не спуская взгляду с него, все еще распятого на стене, но припавшего к кубку, пившего жадно… и темные струйки вина текли по его шее, по обнаженной груди.
Кубок опустел.
И был отброшен в угол. А пленник потянулся, аккурат, что кошак на солнцепеке, а после вдруг сжался комком, цепи разрывая. Они же, еще недавно казавшиеся Яське неодолимым препятствием, сами рассыпались, летели обрывками заговоренного железа на пол.
Владислав упал.
Верно, давнехонько висел он, отвык стоять.
Поднялся.
Сделал первый шаг, покачиваясь, опираясь на стену, а после засмеялся и радостно так, счастливо. Он дошел до кувшина, поднял его…
— За вас, дражайшая кузина, — сказал пустоте. — За вашу склонность к издевательствам над ближними своими…
Теперь он пил медленно, урча от удовольствия, а комнату наполнил густой тягучий запах крови.
Вино?
Ох, и дура Яська, дура… какое вино… сейчас допьет, поймет, что мало — а нежити завсегда мало — и на Яську свой взор обратит.
Так и случилось.
Он отставил кувшин и повернулся к Яське.
— Прошу простить меня, прекрасная панна, — сказал Владислав, кланяясь, — за мой непотребный вид и ту сцену, невольною свидетельницей которой вы стали.
Яська сглотнула.
И кивнула.
Она не могла отвести взгляда от бледного этого лица с чертами острыми, с носом по — ястребиному крючковатым, с запавшими щеками, подбородком гладеньким… и ямочка еще… где это видано, чтоб у нежити да ямочка на подбородке имелась?
И глаза его… красными должны быть, а не этакими… бледно — серыми, что вода озерная… и Яська в них, будто в озере отражается.
А он глядит.
Скорей бы уже убил, потому как никаких сил нет сидеть вот так и ждать смерти лютой.
— Уверяю вас, что только обстоятельства тому виной, — смерть лютая не наступала, зато Владислав руку протянул. — И несмотря на более чем своевременную помощь прекрасной панночки, я все еще пребываю не в том состоянии, чтобы противостоять кузине, коль вздумается ей вернуться. А потому предлагаю покинуть это в высшей степени сомнительно гостеприимное место как можно скорее…
Яська все ж таки сомлела, аккурат когда рука его, белая, аккуратная, хоть и с когтями, коснулась ее ладони. Пальцы Владислава были холодны, и этот холод окончательно убедил Яську, что тот, кто стоит перед нею, если и был человеком, то давно…
Очнулась она уже на болотах.
И удивилась том, что жива… хотя, может статься, не любит Владислав сомлелых девиц жрать.
Яська приоткрыла глаза, убеждаясь, что он никуда не исчез.
Вон, склонился над ручьем, моется, черпая ледяную воду горстями, и пьет, и фыркает, что конь на водопое… взгляд учуял, обернулся.
— Я напугал вас, милостивая панночка?
Мокрый.
Волосы темные слиплись, и кожа, от крови да грязи отмытая, стала еще белей… та самая, инеем покрытая, что и у Настасьи… вспомнилось вдруг все, навалилось… и страх, и боль, и горе, с которым Яська управиться не умела, оттого и завыла она, по — волчьи, глухо…
И выла долго, не понимая, ни где она, ни что с нею.
А когда сил больше не осталось, то Яська просто тихо заскулила.
— Боль проходит, — Владислав держал ее, баюкал, будто дитя малое. — Не сразу, конечно, но со временем…
Он по — прежнему был холоден.
И в груди его не билось сердце, зато сама грудь эта была разрисована сотнею мелких шрамов. И Яське вдруг подумалось, что это — срам полный, девке с голым мужиком в обнимку сидеть.
Правда, если мужик — не совсем живой, то…
То все одно, срам.
Как ни странно, мысль эта ее успокоила.
Почти.
— Вижу, вам лучше, — Владислав провел пальцем по Яськиной щеке. — В слезах нет ничего стыдного, однако, возьму на себя смелость предположить, что вам все же стоит умыться.
— Грязных не ешь?
— Что? — его удивление было таким… настоящим.
— Грязных, — Яська вывернулась из рук, заметив, что и их сплошь покрывают шрамы. — Говорю, не ешь?
— И чистых тоже, — Владислав улыбнулся широкою искренней улыбкой.
Клыки несколько ее портили.
— Да ну?
— Простите, прекрасная панночка, если испугал вас, — он прижал руку к груди. — Но вы, полагаю, уже поняли, что я не совсем человек. И натура моя имеет некоторые… неприятные стороны. В частности, у меня есть потребность в человеческой крови, которая, однако, не делает меня чудовищем.
Говорил он красиво.
Как давешняя сваха… вот только ему-то зачем Яську убеждать? Он сильный, цепи те рвал, будто нити… и быстрый… и догонит, и шею свернет. А теперь, значит, побеседовать восхотелося? Соскучился в колдовкином подземелье да по разговорам душевным?
Яська отступала, не сводя взгляда.
Владислав сидел, скрестивши ноги, глядя спокойно, миролюбиво даже…
— Я обязан вам не только жизнью, но и свободой своей души.
— А разве у нежити есть душа?
— Хотелось бы думать, что есть, — очень серьезно ответил Владислав. — Не у всякой, конечно, но… не отбирайте у меня шанс на спасение, прекрасная панночка… и у вас нет причин доверять мне, однако честью своей, именем родовым клянусь, что никогда, ни при каких обстоятельствах не причиню вам вреда.
Владислав был прав: Яська ему не поверила, вот не на медень не поверила!
Душа у нежити…
Придумал.
Умывалась она осторожно, стараясь не спускать с Владислава взгляда. Оно, конечно, что упырь этот сильней Яськи, и быстрей, и вовсе она ему ничего-то сделать при всем своем желании не сумеет, но… так ей было спокойней. Владислав же сидел смирнехонько.
И когда Яська, умывшись, переступила через ручей, произнес с укоризной:
— Прекрасная панна, должно быть, не до конца осознает, где находится. Серые земли — не лучшее место для прогулок.
Яська сглотнула.
Серые земли?
Она слышала… многое слышала… байки всякие про ведьмаковские эти пустоши, про мертвяков, которые туточки разгуливают, будто бы живые… про двухголовых волков, про одичалых людей, каковые иных людей за добычу держат.
Про упырей вот.
Про упырей, выходит, правда… нет, Яське до того дня с упырями встречаться не доводилось, но вон, сидит, улыбается, клыки выставивши… весело ему… а Яське-то что делать?
— Разве вы сами не чувствуете? — он провел рукой по ковру мха. — Это особенное место… пожалуй, его можно назвать домом для таких, как я…
Он поднял руку.
Обыкновенная рука.
Разве что с когтями. И со шрамами…
Яська сглотнула.
И вот как быть? С этим упырем остаться или новых поискать? Оба варианта не радовали, но рассудивши здраво, Яська решила, что этот упырь ей сколько-нибудь да обязанный. И вежливый он ко всему… а иные, поди узнай, каковы они будут.
— Что ж, я рад, что прекрасная панночка осознала…
— Яслава, — перебила Яська, потому как надоело ей слушать про прекрасную панну… издевкою звучало. Она, да в платье, которое не особо чисто, растрепанная, грязная… не удивительно, что такую и жрать-то неохота.
Упырь поднялся и поклоном ответил.
— Владислав Дракулис, володарь всея Валахии… был некогда. Ныне от моих владений остался лишь замок… и эти вот земли.
Он обвел рукой окрест.
Земли не особо впечатляли… болото… болото — оно болото и есть. Мох да мох кругом, березки гнилые из него торчат. Небо низкое, неправильное какое-то… Яська пригляделась и только тогда поняла, что солнца-то и нету…
А разве возможно такое?
— Я ваш должник, прекрасная Яслава…
Вот прицепился!
Прекрасная.
Выдумал себе… Яслава шмыгнула носом, пытаясь понять, хорошо это или плохо… вот то, что она босая да по болоту ходит — это плохо. В болоте и на гадюку наступить недолго, да и просто холодно. И что солнца нет, тоже плохо. Нежить всякая солнечного свету стережется, а тут, значит, ходит смело.
Ну или не ходит — стоит…
Ждет чего-то.
Чего?
И вообще, об чем с ним разговаривать? Яська никогда-то с володарями не встречалася…
— Прошу вас, прекрасная Яслава, — он провел ладонью над моховым ковром, — присядьте. Вам нужен отдых.
Мох под его ладонью поднялся, и уже не мхом выглядел, но периной… и потянуло присесть, а лучше — прилечь, зарыться в него с головой, закрыть глаза, позволяя себе стать частью болота.
Упырь нахмурился.
А после зарычал.
И наваждение схлынуло, а из-под моховой перины выбралась тварюка, мелкая, на клок конского волоса похожая… выбралась и угодила в когтистую руку.
Дыхнул Владислав, и не стало волоса, горсточка пепла полетела по ветру.
— Прошу прощения за этот неприятный инцидент. Похоже, слишком долго я был в плену, вот и забыли, кто здесь истинный хозяин…
— Как вы… угодили…
Перина изо мха больше не выглядела притягательной, напротив, Яська не могла отделаться от мысли, что в ней этаких тварей еще обретается, как блох на старом кобеле.
Владислав вздохнул.
И поднялся.
— Вам действительно нужен отдых, но здесь, пожалуй, не лучшее место… закройте глаза, Яслава.
Ага… вот сейчас и закроет, и ляжет ровнехонько… ничего-то она сделать не успела.
— Не надо меня бояться, — это было последнее, что Яслава услышала.
Она очнулась в кровати.
В огромное кровати, в которую десятерых уложить можно… а она одна… лежит на простынях белых, шелковых… под одеялом пуховым… на перине… лежит и вспомнить пытается, как ее угораздило-то… над головою — полог тканный, расшитый звездами.
Кровать — в комнате.
В этакую комнату, пожалуй, вся б мамкина изба влезла и еще б для курятника место осталося.
Камин в полстены.
Огонь горит, к счастью, самого обыкновенного свойства, Яслава ощущала жар, от него исходящий. Она села.
Потрогала шею, убеждаясь, что та цела… положила ладонь на грудь: сердце стучало, быстро, всполошенно.
Значит, живая.
Яська в это не сразу поверила, сидела на постели и трогала себя… руки, ноги, голову вот… волосы грязные, и сама она не особо чиста, а на простынях развалилась… и платье от грязи задубело… и надо бы подняться, воды найти… или хозяина этого места.
Но Яслава сидела.
Глядела.
На камин вот, на огонь… на стены побеленные ровнехонько, на потолок расписной, на шандалы со свечами… щедро оставили, дюжины две, а то и три.
На ковры, на столик низенький… креслица…
Она сидела бы так, верно, долго, но в дверь постучали.
— Д — да… — Яслава на всякий случай встала.
Огляделась, заприметив, что на стенах, помимо подносов узорчатых да ковров висят и ножи… один и прихватила. Самый большой, грозного виду… с ножом ей как-то спокойней.
Владислав вошел и поклонился:
— Доброго утра, прекрасная Яслава. Я рад, что вы очнулись…
Сам-то уже и помыться успел, и одежу сменить. Волосы длинные вымыл, в хвост собрал, и лицо его оттого сделалось строже, старше будто бы. Рубашка черная подчеркивала неестественную белизну кожи. А серебряная цепка с амулетой вовсе гляделась издевкою над всеми Яськиными потугами.
Упырям серебра остерегаться следует, а этот вон носит… прям таки нарочно надел, чтоб Яське показать, что не страшен ему ни кинжал ее, ни поднос даже, коль хватит у нее сил поднос со стены сорвать.
— Вижу, вы все еще не доверяете мне, — Владислав усмехнулся. — И не могу упрекнуть вас в том. Но надеюсь, что ваше недоверие не помешает вам принять ванну. В купальнях все готова. К сожалению, милостивая сударыня Яслава, за время моего отсутствия человеческая прислуга оставила замок. Те же, кто остался, полагаю, смутят вас.
Показалось, что хотел он сказать иное, но не пожелал обидеть… какой учтивый упырь!
— Позволите проводить вас?
— В купальни? — мрачно поинтересовалась Яська.
Владислав кивнул.
В купальни… или в жуткое подземелье, в котором стоит гроб… или не гроб, но алтарь… или попросту стол обеденный, Яслава точно не знала, что должно стоять в подземелье упыря, особенно этакого… не по — упыриному обходительного.
Но помыться хотелось.
Грязь прилипла к коже, отчего сама кожа эта свербела невмочно. А упырь… что упырь… хотел бы сожрать, давно бы… или в подземелье сразу снес бы.
— Как я здесь оказалась? — Яська почти уже решилась.
— Я принес.
Не понятно.
— К — куда?
— Замок рода… хотя, — он печально улыбнулся, — я ныне единственный представитель оного рода. Но то — история давняя… так милостивая сударыня желает искупаться?
И глянул так, хитровато.
От же ж… холера ясная! И что Яське делать?
— Нож не отдам.
— Это ятаган, — поправил Владислав. — Я снял его с тела Макшин — паши… это было давно, милостивая сударыня… так давно, что я уже не помню лица этого человека, хотя некогда поклялся, что не забуду его до самой смерти. С другой стороны, нельзя утверждать, что я в полной мере жив, а потому клятву свою я считаю исполненной. Но если вам по вкусу кинжал, то владейте им… однако я предложил бы вам иное оружие, куда более удобное для женской руки.
Он вдруг оказался рядом.
Одно движение, едва различимое взглядом, и вот уже Владислав с поклоном протягивает стилет:
— Византийская работа… некогда принадлежал моей матери. Она была удивительной женщиной… пожалуй, вы бы ей понравились.
В этом Яська крепко сомневалась.
Но стилет приняла.
И вправду удобен, аккурат по руке лег. Правда, Яська понимала отчетливо, что со стилетом аль нет, но Владиславу она не соперник. Коль захочет убить — убьет, Яська и глазом моргнуть не успеет.
— А теперь, прошу вас, — Владислав указал на дверь. — Купальни в замке отменные… здесь открываются горячие ключи. Целебные источники… конечно, запах имеют не самый приятный…
Он вел Яську по узкому коридору.
Говорил.
Про источники свои, про воды какие-то… а она шла, стараясь не больно-то по сторонам глазеть.
Сумрачно.
Факелы горят, но света их не хватает. И чудится, что коридор этот бесконечен, а портреты на стенах — живы… или почти живы… вот кривится уродливый старик…
— Мой прапрадед… занимательной личностью был, прославился своей любовью к алхимическим опытам. Через нее и погиб, уверовал, что создал эликсир вечной жизни, но оказалось — яд, хоть и отсроченного действия… уникальная вещь.
Носатая женщина в белых одеяниях, которые должны были бы смягчить ее обличье, но напротив, женщина казалась еше более жесткой.
— Тетушка моя… говорят, была жрицей Хельма, при том им же отмеченною… жертвы приносила щедро, большею частью тхурок, но после и за крестьян своих взялась. А те бунт учинили, подняли на вилы… Хельм не помог. Он никогда не помогает слабым.
— Почему?
— Слабому помощь богов лишь во вред. А сильный… как правило, сильный сам управляется. Мой дядя…
Этот человек похож на плутоватого приказчика, круглолицый, полноватый, смешной в этом наряде с круглым воротничком…
— Вел тихую жизнь… пока моему отцу не пришли с челобитной. В округе дети пропадали, мальчики… оказалось, дядюшка имел дурные склонности… отцу пришлось устроить казнь.
— Зачем вы…
— Рассказываю? — Владислав остановился. — Все эти люди — действительно были людьми… не знаю, гордились они тем или же нет, но… вы боитесь меня, Яслава, и ваш страх мне крайне неприятен.
— Я не хотела вас обидеть!
Не хватало еще обижать упыря, во власти которого ты пребываешь.
— Не сомневаюсь, что вы не властны над своими чувствами, однако… я пытаюсь сказать, что принадлежность к роду человеческому еще не делает человеком.
— А что делает?
Владислав остановился перед портретом женщины удивительной красоты.
— Не знаю. Моя тетушка… Эржбета Надашди, урожденная Баторова… из-за нее я оказался в том… неудобном положении, в котором ныне пребываю.
Она была не просто красива… Яська смотрела на эту женщину, понимая, что сама-то не стоит и мизинчика на холеной ее ручке… воистину панна шляхетная, ежели не сказать — королевна… только вот глаза у нее мертвые.
Странно как.
У Владислава живые, а у нее — мертвые… и платье это, красное, поначалу показавшееся чудесным, ныне глядится отвратительно. Цвет такой… кровяной…
— А это — кузина моя…
Второй портрет.
Не дочь, но скорее сестрица младшая… но до чего похожа! И выражением лица, и позой… и рука писала одна, но… портрет Эржбеты Яську пугал, а второй… второй был хорош и только.
— …пожелавшая стать законною владычицей, что моего замка, что всех владений. Но благодаря вам, я свободен, — Владислав коснулся губами Яськиной руки.
Холодные какие…
И сам он… пожалуй, больше не пугает… глупая Яська, упырю верит, хочет верить и верит, что не причинит он вреда…
— Идемте, милостивая сударыня…
— Не надо меня так называть.
— А как надо?
— Яська… я же сказала…
— Яслава, — он был серьезен. — Я помню.
А купальни оказались хороши, хотя по — первости Яська аж растерялась. Вот в банях ей бывать доводилось… или еще в лохани мыться, но вот чтобы этак… лохани каменные, огроменные, плиточкою махонькой выложены, синенькою и зелененькой, а на дне и желтою, да хитро, узорами, будто бы рыбки плавают помеж водорослей.
Серебряные же рыбы из стен выглядывают.
Нажмешь на такую и вода льется, горячая, ажно паром обдает.
Потолки куполами.
Свечи повсюду… у купален — скамьи, на скамьях — наряды разложены, один другого краше. Этакие только королевнам и носить.
— Мне подумалось, что вам захочется сменить платье. Я подобрал то, что должно подойти вам по размеру, но… — Владислав несколько замялся. — Как я говорил, служанок не осталось. Тех, которые… если вы не испугаетесь иметь дело с водяницей, то позвоните в колокольчик.
Он указал на ленту, что свисала с самого потолка.
— Если же вдруг… если получится, что вы испугаетесь чего-то… или просто покажется, что что-то не так, то позовите меня.
— Как?
— По имени. Просто позовите. Я услышу.
И снял цепку с шеи, ту самую, с амулетом.
— Прошу. И любой из обитателей замка будет знать, что вы — моя гостья…
Гостья…
Упырева гостья… и смех, и страх… но лучше уж Владислав, чем та, которая… о тени ее даже вспоминать не хотелось… и коли сумела с упырем управиться, значит, и вправду нечеловеческой силы колдовка… а Яслава ей поперек дороги стала…
О том думалось.
И еще о Настасье, которой не помочь… о свахе… об отчиме, продавшем их… теперь-то Яська была в том уверена… и о Владиславе тоже думалось, однако эти мысли Яська от себя гнала. Не хватало еще…
Мылась она долго, наслаждаясь горячей водой, которая и вправду пахла странно. И пускай себе, зато грязь отходила… и мыло Владислав оставил духмяное, такое, которого и у Настасьи не было.
Стоило подумать о сестре, как слезы накатили.
И Яська руку закусила, приказывая себе не плакать… и успокоилась. Почти. Вылезла из воды, волосы вытерла, расчесала кое-как… водяницу в помощь? Обойдется… конечно, платья такие, что Яська знать не знает, как к этакой красоте подойти, но… рубаху вот нижнюю надела, из тонюсенького сукна. И в платье влезла, темно — зеленое, бархатное, жемчугом расшитое… шнуровку вот затянуть не смогла, но решила, что и так сойдет.
Чулки.
Башмачки сафьяновые, с золочеными носами…
И неудобно от этакой красоты, и сама Яська себя самозванкою ощущает…
Владислав ждал за дверью, и отчего-то сие обстоятельство Яську нисколько не удивило.
— Вы выглядите чудесно, Яслава…
Хоть без милостивой сударыни обошлося! Не сударыня она, не панна и не панночка… обыкновенная девка, каких в селе множество великое.
— А дальше что было? — вся эта история Евдокии представлялась удивительной. Невозможной ли? Возможной… стоит ли говорить о невозможном той, у кого супруг волкодлак?
— Ничего. Ужин он устроил… оказалось, что в замке еда имеется и человеческая… то есть, имелась прежде, а так ели, что сохранилось… кашу на воде… он и сказал, как угодил в полон. Тетушка его в гости зазвала… он ее опасался, но и верил… некогда она его в упыря и обратила, как я поняла, но про то Владислав говорить отказался. А я… сама понимаешь, — Яська передернула плечами. — Жутко мне было со всего этого… как-то не до расспросов.
Евдокия кивнула. Она попыталась представить себя на Яськином месте, но к счастью, воображение подвело.
— Он предлагал остаться… гостьей… и вновь поклялся, что не тронет, что… что крови ему надобно не так уж и много, и убивает он редко… только мне и того хватило… криком кричать хотелось, выбраться. Не важно как, лишь бы выбраться… я идти готова была до самой до границы. Владислав и понял.
Яська вновь вздохнула, глаза потерла, сухие, но все одно виделись Евдокии в этих глазах слезы непролитые.
— Владислав сказал, что если будет на то моя воля, то он меня проводит к людям. Из Серых земель ему ходу нет… то есть, он может, но отвык уже от городов. И мир поменялся. Ему в нем неудобственно. То есть, он такого не говорил, это я уже сама поняла. Теперь. Владислав сказал, что эти люди… что у него с ними договор заключен. И меня не тронут. Помогут… а мне было все равно, куда, лишь бы… замок этот… свечи, факелы… то скрипит что-то, то вздыхает… и он сам еще… упырь благородный.
Яська все же всхлипнула.
— Проводил… не просто проводил, на руках нес. Мол, негоже милостивой сударыне ножки пачкать… башмачки… подарил мне и башмачки эти растреклятые, и платье… и еще дал целую шкатулку со всяким… у меня такого в жизни не было.
Она потрясла головой.
— И радоваться бы дуре, да…
— Не получалось? — тихо спросила Евдокия.
Драгоценности? У нее вон в Познаньске множество драгоценностей осталось, в том числе и фамильных, княжестких, да только радости с них мало.
— Я… я смотрела и… и Настасью вспоминала… ей бы понравилось… она была бы… не знаю, на своем месте, что ли? — Яська дернула себя за рыжую прядь. — И не стала бы… ну, я думаю, что не испугалась бы, что он… упырь.
— А ты?
— Я не боюсь. Уже не боюсь… насмотрелась тут… упырь, а… он человечней многих. Не знаю, может, со мной только, но… я ж не знала, что он тут будет, Янек… и он не знал… оба удивились. Он меня сразу… признал сразу… а я его… помню другим, а он вот, — Яська встала. — Он не рассказывал, что с ним приключилось, только… отправлял меня прочь, особенно, когда Владислав ходить повадился. Сперва-то просто в гости… цветы принес… болотные лилии… и сказал, что рад, что я не ушла… а я думала уйти, только как они тут без меня?
— Ты его любишь?
— Брата? — Яська отвернулась, наклонилась, и рыжие волосы упали завесой.
— Владислава.
— Не знаю. Я… я думала, что нет, но… он как-то исчез. Недели на две, я… я вся извелась, боялась, что снова его… что она… она меня ненавидит. Я ведь поломала все планы, а убить не может… местные твари меня не трогают. Она же сама не любит руки марать. А может, тоже не смеет… люди вот братовы — другое… и когда его не станет.
Яська прислушалась к чему-то.
— Скоро его не станет. Нам бы к этому времени убраться… сегодня убраться… только, — Яська по — прежнему избегала смотреть на Евдокию. — Ты… уверена?
— В чем?
— Что хочешь найти своего мужа?
— Конечно.
— Нет, не так… ты найдешь, если она… позволит… или Владислав поможет… если попросить, то поможет, но… мне стыдно, понимаешь?
Евдокия кивнула.
— Он… он приходил, а я прогнала… он снова приходил, и я опять… он ведь упырь, а я человек… я так себе говорила, что человек. Дура была… а он отступился… я поехала домой, знаешь, хотела на сестренку посмотреть, убедиться, что с нею все ладно… и забрать… здесь не самое лучшее место, но притерпеться можно… или вот деньги у нас были, хватило б, чтоб в городе обустроиться. А она… она замуж вышла.
Тени расползались.
Надоело им слушать слезливую женскую историю, которая перестала походить на сказку о бедной сиротке и благородном упыре. Тени к сказкам относились снисходительно, зная, сколь причудлива порой бывает жизнь. Но только порой, во многих же своих проявлениях жизнь эта обыкновенна и даже скучна.
— За такого же, как этот… сынок мельника… третий… ему-то от батькиного хозяйства ничего не перепадет, вот и нашел… отчим мой спился, видать, колдовкин самогон не пошел на пользу. Утоп в корыте свином. Так ему и надобно, — она выдохнула, судорожно, тяжко, и тени, подобравшиеся было к ногам — сейчас их манил не рассказ, но Яськин гнев, который был сладок, словно мед. — А она решила, что одна не справится, вот и выскочила за первого же… он ее бьет… я сразу поняла, что бьет. И предложила уехать.
— Не согласилась.
Яська покачала головой.
— Уперлась, что раз бьет, то, стало быть, любит… и вообще куда ей от мужа? А меня гулящей обозвала… раз в мужское ряжусь… много тут по болотах в женском-то находишь? И я вот… я на ее муженька глянула, краснорожего, уродливого, и подумалось, что вот это — истинная нелюдь… она брюхатая мечется, а он на лавке лежит и покрикивает… сапогом в нее кинул… я тогда-то и не стерпела. Знаю, нельзя было мешаться, да только не смогла устоять… побила его… револьвером… он плакался, клялся, что на него дурное нашло, что добрый он. Моя сестрица выла, в ногах валялась, чтоб дитя ее нерожденное не сиротила. По мне так лучше сиротой, чем при таком-то батьке… но не убила. Я не убийца… нет, выходит, что убийца, но та колдовка заслужила… я уехала, сказала ему, что, коль сестрицу мою учить вздумает, то я его пристрелю, как собаку. Не знаю, надолго ли хватит… грозилась навещать, да он жалобу подал. И меня в розыск… за разбой… полиция и горазда, все, что имели, на мою душеньку повесили. Была девкой, стала разбойницей, Яська Руда… звучит?
— Звучит, — согласилась Евдокия, через тени переступив. Благо, ее они обтекали, обходили стороной.
— Вот и… и колдовка эта… я ее поначалу найти хотела, только выяснилось, что дом, в котором мы с Настасьей жили, съемный… а про нее ничего-то и не помнят… не то вдова, не то чья-то сродственница. Была и в воду канула. А тут вдруг… я как ее увидела, то сдержалась едва. Но убивать не хотела. Веришь?
— Верю.
Не то, чтобы у веры этой имелось какое-то основание, напротив, разум подсказывал, что Евдокия сама видела, как Яська стреляла. А значит, убийца она.
Хладнокровная.
Или не хладнокровная, но все одно убийца.
— Я… я не знала, как мне быть… а потом… просто посмотрела на девчонок этих… если бы оставила их, она бы… в ту усадьбу… и сейчас, небось, никому бы не позволили сбежать. И значит, для них все бы… как для Настасьи… сказать? Предупредить? А кто бы меня послушал. Да и… теперь я больше понимаю про колдовок. Не услышали бы. Они умеют… не заставить, нет, но так словами окрутят, захочешь — не выберешься. А эти… эти не хотели. И может, кто другой нашел бы, как сделать, а я… я ее… убила.
Это слово Яська произнесла дрожащим голосом. И Евдокии на мгновенье показалось, что она расплачется.
Показалось.
И тени с сожалением отползли. Они-то умели оценить вкус женских слез.
Слабости.
— Убила, — Яська вскинула голову. — И я знаю, что изменилась, что уже не такая, как прежде… а какой еще стану… и братец мой тоже… и все-то здесь меняются. И твой муж. Ты, Евдокия, готова увидеть его таким, каков он?
На этот вопрос Евдокия давно себе ответила:
— Да.
— И ты не боишься?
— Его? Нет. Лихо… не чудовище. Волкодлак, но не чудовище. А вот за него боюсь. И очень. А потому, Яслава, пожалуйста… помоги.
