Часть пятая
Неудачник
00
В начале — темно.
Все краски мира исчезли в один миг.
Я не заметил, когда и как это произошло. Только что вокруг была дип-программа, а теперь — нет вообще ничего.
Может быть, так и гибнут дайверы? Падая на самое дно виртуального пространства. Сжигая мозг и уже ничего не воспринимая?
Но темнота дробится на сетку крошечных квадратиков, меняет яркость. И краски возвращаются.
Я стою, прижимаясь лбом к стене. Нарисованной стене нарисованного дома.
Странно. Словно я вошел в виртуальное пространство, вообще не включая дип-программу. Но я смотрю не на экранчики шлема, я вроде бы по-настоящему здесь! Только мир перестал быть реальным, стал нарисованным, мультяшным.
Отступаю от стены, квадратики сливаются, превращаясь в коричневые прямоугольники. Кирпичи. Смотрю в небо — темная синь с редкими звездами. Вдоль улицы — дома и дворцы, похожие на детские рисунки: четкие контуры, залитые краской. Этот домик из кирпича, этот забор деревянный, в палисаднике — елочки… Вдоль улицы — стальные трубы с желтыми пятнами на острие. Фонари… Условность, сплошная условность. Районы поприличнее нарисованы лучше, но сейчас я где-то на окраине. Мир вокруг создан на простеньких программах и поддерживается слабыми машинами.
А самое смешное, что я — вполне настоящий. Разорванный в драке рукав рубашки, исцарапанные руки… Подношу ладонь к лицу — виден каждый волосок, видна грязь под ногтями и сбитая на костяшках пальцев кожа.
Человек, попавший в мультфильм.
Меня прошибает дрожь. Это что-то новое, такого еще не было никогда. Что сделала со мной дип-программа, прокрутившись тысячу раз?
Что я с ней сделал, вынырнув из безумия?
Со спины наплывает звук. Оборачиваюсь — по улице едет автобус. Огромная двухэтажная колымага, почти вся состоящая из стекла. Нарисован автобус довольно тщательно, у него даже вращаются колеса. К окнам прилипли карикатурные лица: взрослые, дети, старики. На боку — эмблема «Дип-проводника».
Стою, хватая ртом воздух, разглядывая неподвижные лица. Конечно, с чего им быть иными — мимику передают лишь очень хорошие, отлаженные, рассчитанные на постоянного пользователя, программы. А это — туристы.
Автобус останавливается, из него неуклюже выходят люди. Впереди — элегантный господин в ярко-красном комбинезоне, экскурсовод. Мужчины, все как один, в костюмах и галстуках, лишь единственный в группе негр одет в джинсы и безрукавку. Лица, невозмутимо правильные, как у второстепенных злодеев из детских мультсериалов. Женщины — в роскошных платьях, куда более проработанных, чем лица, в драгоценностях. Стайка карикатурно большеглазых детей. Группа стариков и старушек в шортах и с фотоаппаратами.
Последним помогают спуститься пареньку в инвалидной коляске.
— Хей! — кричит мне экскурсовод и машет рукой. Рот у него открывается, но мимики тоже нет.
— Привет… — через силу улыбаюсь я. Удовлетворенный работник «Дип-проводника» поворачивается к своим подопечным:
— What attracts you most…
Слабое шипение — и голос экскурсовода становится едва слышимым. Заглушая его, раздается сухой, чем-то знакомый голос:
— Что вас наиболее интересует в этом районе Диптауна? Мы можем осмотреть известный… — заминка, — знаменитый, прославленный центр книжной торговли, где вашему вниманию предложат любую литературу… — заминка, — любые книги, журналы, газеты, бумажные носители информации, изданные со времен…
Хлопаю глазами, как ребенок, распотрошивший любимого плюшевого мишку и нашедший внутри грязные тряпки, мятые бумажки и чей-то нестираный носок.
А я так ценил программу-переводчик «Виндоус-Хоум»! Восхищался, как быстро и точно она переводит с любого из пяти языков Диптауна!
Быстро — это верно. Но всю точность обеспечивают наши собственные мозги, выбирая из словесной каши адекватные слова.
— Также имеются, расположены известные, популярные рестораны «Меч Артура» и «Четыре — десять». Если мы пройдем по сорок три улице еще сто метров или чуть более, то приблизимся к району развлечений для взрослых, совершеннолетних.
Легкий шум среди туристов — надо понимать, что они заулыбались.
— У вас есть два часа свободного времени, — вещает экскурсовод.
Кажется, я понимаю, где нахожусь. Вон тот безликий серый купол невдалеке — это «знаменитый, прославленный» книжный центр. Он носит имя какого-то американского президента, субсидировавшего его постройку.
Если я на сорок третьей стрит, то меня отнесло на противоположный конец города. Ну и прогулочка! Испуганно смотрю на часы, и паника спадает.
Из эльфийских владений мы вышли всего двадцать минут назад!
Туристы разбредаются. Семейные пары — в рестораны, одиночки большей частью в увеселительные заведения для взрослых. Паренек на коляске в сопровождении седой старушки и негра укатывает к книжному центру. Экскурсовод достает внушительных размеров сигару, явно не из дешевых, нарисованную лучше, чем его лицо, откусывает кончик, закуривает. Идет ко мне.
Неужели теперь так будет всегда?
Хотел ли я такой победы над глубиной?
Нет.
Я готов обманываться и дальше. Видеть город и людей, а не смесь детского рисунка и примитивного мультика. Я не судья этому миру, не равнодушный сторонний наблюдатель. Я часть глубины, плоть от плоти Диптауна…
Закрываю лицо руками, смотрю в темноту. Не знаю, кого просить, глубину или самого себя. И все же прошу.
Будь мной, глубина…
— Хочешь сигару, парень? — добродушно спрашивает меня экскурсовод.
Он улыбается, протягивая мне портсигар. Воротник красного комбинезона полурасстегнут, из кармана выглядывает колпачок шариковой ручки и уголок блокнота. Ручаюсь, их раньше не было. Лицо открытое, располагающее, доброе. Такими и должны быть люди, входящие в глубину неопытных новичков.
— Спасибо, не курю…
Все нормально. Все как прежде.
Даже лучше.
Я твой, глубина. Я могу быть настоящим человеком в настоящем Диптауне или настоящим в мультяшном городе. Может быть, могу быть и рисунком, гуляющим среди настоящих жителей Диптауна.
Спасибо, Димочка Дибенко. Ты хотел выбросить меня из игры. Может быть, даже убить.
Но что-то пошло не так.
Даже догадываюсь, что именно. Неудачник все-таки помог мне. Дал часть той силы, которой владеет сам.
И вот ему спасибо — от души.
— Ну как хочешь. — Экскурсовод не обижается на мой отказ. Прячет сигару в карман. — А ты старожил, верно?
— Верно, — признаюсь я.
— Я — Кирк, — представляется мужчина. — Похож?
Наверное, он имеет в виду какого-то игрового или фольклорного персонажа? Никогда не интересовался нехитрой американской масс-культурой.
— Не очень, — отвечаю наугад.
— И правильно! — поддерживает меня Кирк. — Сходство должно быть внутренним!
Он пускает в небо струю дыма, ловко перекатывает сигару из одного угла рта в другой.
— Я из Сиэтла, — решает он продолжить общение, несмотря на то, что я так и не представился в ответ.
— А я из Санкт-Петербурга.
Кирк радостно бьет меня по плечу.
— Да! Знаю! Был у вас!
Я приятно удивлен, но продолжение меня разочаровывает.
— Хороший городок, — делится Кирк впечатлениями. — Была у меня подружка… строгая такая девчонка! И вот надо же, сломался карбюратор, когда под вечер проезжали Санкт-Петербург. Пришлось заночевать.
Он хитро подмигивает.
С удовольствием бы побывал на родине Тома Сойера, но сейчас меня это самомнение бесит.
— Я из другого Санкт-Петербурга. Который в России.
— Россия! — Кирк приятно удивлен. — И у вас есть Санкт-Петербург?
— Есть. А Сиэтл — это где? В Канаде или в Мексике? — интересуюсь я.
Кирк жует свою сигару, не в силах понять, шучу я или и впрямь не знаю столь выдающегося города.
— В Америке!
— В Южной или Латинской?
Нет, он хоть и типичный, полноценный американец, но парень неплохой. Начинает хохотать и пихает меня в живот.
— Молодец! Здорово! Я к вам приеду. Попозже. Я в сорок пять лет планирую посетить Европу, заеду и к вам!
— Заезжай.
Я так вымотан дип-программой, что сейчас с удовольствием стою и веду этот нелепый разговор.
— Я вот туристов катаю, — продолжает Кирк. — Отцовский бизнес. Весело! Ездили по городу, девочка все просила показать дайвера. Я на какого-то парня показал, говорю «Дайвер!». Чуть автобус не перевернули, все кинулись на ту сторону смотреть.
Мы вместе смеемся.
— Сюда редко заезжаем. — Кирк чмокает сигарой. — Но Сэм все просил показать книжный центр, решили остановиться тут… и ему близко, и ресторанчики рядом… и все остальное… Сэм — это тот, высокий, в джинсах, в рубашке с короткими рукавами.
— Негр, что ли?
Кирк аж давится от такого оголтелого расизма. Как можно называть негра негром!
— Ну я пойду, дела, — бормочет он и быстро, не прощаясь, двигается к автобусу. Пожимаю плечами. Если бы вы знали, граждане могучей страны, как смешны и глупы ваши комплексы…
Но и мне пора. Поднимаю руку — и из-за угла с готовностью выезжает такси.
— Компания «Дип-проводник» рада приветствовать вас! — говорит водитель. Как по заказу — чернокожий, и я тихо смеюсь, забираясь в машину.
01
Едем довольно долго, «Дип-проводник» подключается к компании «Поляна» через кучу промежуточных хостов. Мой компьютер не такой мощный, чтобы полноценно держать весь дом, в котором я у самого себя арендую квартиру, поэтому «Поляна» размещена на чьем-то прокатном сервере, кажется в Белоруссии. Не очень дорого и довольно надежно, я не собираюсь менять этот порядок, даже купив вместо «пентиума» полноценную машину.
По пути я развлекаюсь тем, что делаю мир вокруг то настоящим, то нарисованным. Это удается уже без всяких усилий. Более того — я начинаю менять восприятие пространства фрагментами. Нарисованная машина обгоняет нашу, настоящую. Настоящая девушка идет по нарисованной улице. Стоят и беседуют два паренька — один живой, а другой мультяшный.
Если это и сумасшествие, то оно мне нравится.
Делаю «вольво», в котором еду, рисованным — и тяну руку сквозь стекло. Легкое давление на кожу — и ладонь чувствует ветер.
Немыслимо!
Мир вокруг принадлежит чужим серверам. Я здесь транзитом, возможно, сюда даже нельзя приехать обычным путем… а я могу в любой миг выйти, выпасть из несущейся машины. Что-то сместилось, что-то идет кувырком. Я уже не ныряю в глубину, я живу в ней!
За квартал до своего дома прошу водителя остановиться. Этот район мне хорошо известен, он принадлежит паре крупных российских банков. Разумеется, неофициально. Финансисты особого смысла в таких «капиталовложениях» не видят, но вот программисты, работающие в банковской сфере, устроили себе квартирки за казенный счет. Ну какой начальник из «новорусских» сообразит, что его компьютеры не только сводят дебет с кредитом, а еще и поддерживают часть площади Диптауна?
Самое подходящее место для проверки обретенных способностей.
Народу здесь крутится изрядно. Центр города, рядом и жилые кварталы, и развлекательные центры. Я иду по тротуару, высматривая уголок потише.
Вот этот подойдет. Крошечный скверик с маленьким фонтанчиком и парой скамеек, примыкающий к глухой стене высоченного здания. Устроен простенько, но со вкусом. По газону, не обращая внимания на табличку «Выгул собак запрещен!», рыженькая девушка прогуливает на поводке котенка. Хм. Что ж, в логике ей не откажешь — запрет не для них. Котенку явно надоел противный поводок, он то и дело останавливается и пытается содрать его лапкой. Улыбаюсь в ответ на строгий взгляд девушки и секундным усилием на миг делаю ее нарисованной.
Котенок остается настоящим. Он солнечно-рыжий, как и его хозяйка, бойкий и непоседливый. Виртуальные животные — это один из самых прибыльных бизнесов Диптауна, конечно, после игровых программ. Их обожают держать японцы — может быть, в их квартирках-пеналах невозможно завести настоящих? А еще покупают нарисованных псов-котов те бедолаги, что любят животных и при этом страдают аллергией…
Сажусь на скамейку, рядом с тихо шепчущейся парочкой. Под шелест фонтана разглядываю глухую бетонную стену. Если я прав, то за ней — компьютеры очень известного банка.
Попробовать, что ли?
Семь бед — один ответ. Я и так виновен в миллионных убытках. Снявши голову, по волосам не плачут…
Успокаиваю себя осколками из кладезя народной мудрости, но решиться никак не могу. Парочка обнимается, не обращая на меня никакого внимания. Хочется верить, что это влюбленные, которых в реальности разделяют тысячи километров, а не искатели безопасных приключений…
Вдоль стены носятся дети — девочка и два мальчика. В руках у них цветные мелки, и они с азартом покрывают стену граффити. Слышатся радостные вопли: «Янка, а у Андрюшки страшилище страшнее получилось!», «Севка, дай красный мелок, ну дай, а?» Видимо, кто-то вывел своих чад на прогулку в виртуальность. Наконец дети утихают и начинают рисовать. Девочка рисует самурая с мечом, меч — почти как настоящий. Пухлый очкарик Сева бегает вдоль стены, изображая что-то вроде удава, проглотившего слона. Но удав обзаводится дулом, и я понимаю, что это всего лишь танк. Худой смуглый Андрей прилежно сопит, вырисовывая немыслимое чудище. Может, так и задумывал, а может, человека хотел нарисовать…
Встаю и направляюсь к детям.
— Ребята, а дверь вы можете нарисовать? — спрашиваю у всей троицы.
Вопрос их явно озадачил, но посовещавшись, они все вместе начинают трудиться над требуемым. Дверь рисуется с азартом, взаимным отбиранием мелков и спором: надо или нет рисовать замочную скважину?
Я терпеливо жду. Наконец рисунок окончен, и юные дарования требовательно смотрят на меня — оценю или нет?
— Здорово, — честно говорю я. — Спасибо большое!
Дверь и впрямь хороша. Она расположена между хоботом слона… то есть дулом танка, и самурайским мечом. Есть и замочная скважина, и ручка, и даже петли.
— Вы меня очень выручили, — признаюсь я.
Дети упрямо ждут.
Тогда я делаю улицу вокруг нарисованной. Глубоко вдыхаю, расслабляюсь и превращаю дверь в настоящую.
Это только иллюзия, только иллюзия, конечно же…
Протягиваю руку и тяну дверь на себя. Раз, другой.
Никакого эффекта. И чего я ожидал?
Со злостью пинаю настоящую дверь в нарисованной стене. И та распахивается.
Открывается вовнутрь…
Надо же — получилось!
Дети за спиной вопят — не испуганно и не удивленно, а скорее радостно. Под эти крики я и вхожу в непроницаемую стену.
И попадаю в баню.
Древние римляне, знавшие толк в этом деле, а вместе с ними экономные финны и азартные русские, лопнули бы от зависти. Огромный мраморный зал, стеклянный купол вверху припорошен снегом, сквозь который бьет холодное зимнее солнце. В центре зала — круглый бассейн, в котором остывает десяток мужиков. За окнами — горы и склон, по которому носятся, вздымая фонтаны сухой снежной пыли, еще несколько банщиков, видимо, самые отважные. Распахивается тяжелая деревянная дверь, и из парной с воплем выносится тощий парень. Прыгает в бассейн, поднимая волну, начинает прыгать на месте. У стойки бара, завернувшись в простыню, пьет пиво лысый толстяк, снисходительно поглядывая на бассейн.
Искушение скинуть штаны и присоединиться к компании велико. Ай да банковские программисты, ай да молодцы! Хорошо устроились! Только интересно, не обливаются ли они потом в реальности, пока полируют себя веничками в парилке?
И все-таки я вошел!
Колонны, опоясывающие бассейн, пока прикрывают меня от чужих взглядов, но долго это продолжаться не может. Одетый в бане — фигура заметная. Поворачиваюсь к стене — двери уже нет.
Ну и не надо.
Вхожу в стену. Баня — это здорово, но мне интересно другое. То, что вообще не имеет выражения в виртуальности…
Но, кажется, я опять попал не туда. Мрачноватое безлюдное помещение, по центру идет ряд чанов, в которых шумно плещется вода. Вдоль чанов ползет лента конвейера, из отверстий в потолке сыплется в чаны что-то похожее на стиральный порошок.
Все это напоминает какую-то жутко автоматизированную прачечную из старого фантастического романа. Я уже собираюсь идти дальше, когда один чан наклоняется и вываливает на конвейер свое содержимое.
Много грязной воды и пара килограммов денег.
Я так потрясен, что выскакиваю из виртуальности, даже забыв пробормотать стишок про глубину.
На экранах шлема были цифры. Аккуратные столбики цифр, таблицы, невразумительные фразы. Я снял шлем.
Конечно, к чему оформлять графически процесс перекачки денег с одного счета на другой, а тем более их «отмывания».
Но вот мое умненькое подсознание, привыкшее к картинкам, постаралось на всю катушку!
Очень сильно болела голова. Результат многократной дип-программы? Или последствие того перенапряжения, что я испытывал сейчас? Какая разница.
Я достал из стола начатую пачку анальгина, заглянул в холодильник. Одна банка «колы» еще завалялась. Давясь прожевал таблетки, запил газировкой. Потерпи немного, мой несчастный организм. Самое главное еще впереди.
Перед тем как вернуться в прачечную, я глянул на часы: без четверти два. Пожевать бы чего-нибудь.
В чанах гулко ухают лопасти, отстирывая деньги. По конвейеру ползут доллары, марки и рубли. Я гляжу на этот бесконечный поток, за которым стоит то ли чей-то пот, то ли чья-то кровь.
Что будет, если я возьму с конвейера пару миллионов? Почему-то уверен, они окажутся на моем счете. Может быть, я подключусь к изолированной банковской сети и, сам того не ведая, отстучу на клавиатуре приказ о трансфере денег. Может быть, компьютеры банка сами произведут все операции, повинуясь лишь моему желанию.
Я теперь не просто вор, стойкий к гипнозу глубины. Я — сама глубина. Часть ее…
Наклоняюсь, поднимаю стодолларовую купюру. Можно даже запомнить ее номер. Можно сделать так, что по документам банка она вообще не появлялась здесь.
Все теперь можно — или почти все.
Бросаю бумажку обратно на конвейер, иду к стене. Шаг — и мир тускнеет, падает вниз, превращается в плоскую схему под ногами. Огромный лист, раскатанный в пустоте, я парю над ним, вглядываясь в нити улиц.
Вот и мой дом.
Ныряю к нему, пробиваю плоскость схемы, чувствую асфальт под ногами. Никаких больше усилий, никаких стишков и просьб к глубине. Я ведь не прошу свое тело дышать!
Вика и Неудачник о чем-то разговаривают, стоя у подъезда. Потом Вика замечает меня и растерянно замолкает.
Машу рукой, иду к ним, а Вика бежит навстречу.
10
Запираю дверь подъезда, долго вожусь с замком. Вика все держит мою ладонь, а одной рукой запустить все системы безопасности трудно.
Наконец я решаюсь и просто приказываю двери закрыться. Щелкает собачка замка, начинает мигать огонек охранной сигнализации. Неудачник вскидывает голову — кажется, он почувствовал.
— Что он с тобой сделал? — спрашивает Вика. Только теперь, когда мы отсечены от внешнего мира, она расслабляется. Наверное, я был не прав, что не поспешил к ней сразу.
— Дип-программа. — Я нахожу нехитрое самооправдание, объясняя ей случившееся. — Зацикленная дип-программа, бесконечное погружение.
Вика щурится, она понимает.
— Вынырнуть было невозможно.
— Но ты…
— Нашел обходной путь, — косясь на Неудачника, говорю я. — Вика, как это выглядело со стороны?
— Дибенко чем-то швырнул в тебя… — Она морщит лоб, вспоминая. — Словно платок какой-то… и ты в него провалился. Похоже было на очень мощный вирус.
— А Ромка?
Вика недоуменно смотрит на меня.
— Волк. Это Ромка, дайвер-оборотень. Мой друг…
— Он его сжег. Дотла. Просто схватил за горло, и тот начал пылать.
Молчу. Да и что говорить, внешние эффекты вируса могут быть различными, главное — как он подействовал на Ромкину машину. Мне всегда казалось, что у него слабенький компьютер, вроде моего. Наверное, даже магнитооптики нет. Если Человек Без Лица применил грубое оружие, то Ромке придется переставлять весь софт.
— Леня…
Я киваю. Не время сочувствовать чужому горю.
Впрочем, на это всегда не хватает времени.
— Идем, — киваю я ей и Неудачнику. — Я на одиннадцатом этаже живу.
— Кто еще здесь живет?
— Никого. Сейчас — никого, — втискиваясь в кабинку лифта, отвечаю я. Жму кнопку, рывок, мы ползем вверх. Вика морщится, она и впрямь боится высоты. Даже такой…
— А раньше жили?
— Ну… в каком-то смысле, — уклоняюсь я от ответа. Двери открываются, мы выходим на площадку. Неудачник с любопытством озирается.
— Вот и мой дворец… добро пожаловать… — отпирая квартиру, говорю я. И добавляю, уже одному Неудачнику: — Ответный визит?
Он кивает.
Вика входит первой. Мнется у порога, словно размышляя, стоит ли разуваться. Конечно, не стоит, и она это понимает.
— Направо ванная-туалет, кухня. Налево комната и балкон, — любезно сообщаю я.
Вика осторожно заглядывает в комнату. Ее взгляд бегает по выцветшим обоям, задерживаясь на столе с компьютером, тахте, холодильнике, шкафу. Наверное, она разочарована. Еще бы.
— Странно… — говорит Вика. И я чувствую, что она на мгновение выходит из глубины, смотрит на мое жилище трезвым взглядом.
Давай-давай. Вот только на глаза тебе попадаться я в такую минуту не хочу.
— Пошли. — Я тяну Неудачника за руку. — Научить тебя варить кофе?
Вместо ответа он проходит на кухню, быстро выбирает из пакетов с зернами самый дорогой и, как ни странно, при этом еще и самый лучший. Снимает турку побольше. Берет солонку.
— Ага, — только и говорю я.
— На сотнях серверов лежат кулинарные рецепты, — замечает Неудачник. — Пять минут назад девушка из Ростова добавила еще один. Очень интересный. Рискнем попробовать?
Странно было бы надеяться, что я могу его чему-то научить. Разве что — умению стрелять в людей.
Но я думаю, это не то умение, которое он способен воспринять.
— Хозяйничай, — только и отвечаю я, возвращаясь в комнату. Вика сидит на тахте, разглядывая книжную полку.
— Я вернулся, — сообщаю я, и Вика закрывает глаза. На миг, чтобы вернуться в глубину.
— Странно, — повторяет она. — Леня, я почему-то ожидала…
— Увидеть дворец?
— Нет, не обязательно, но хоть что-то…
— Вроде твоей хижины?
Она молча кивает. Вполне понимаю ее смущение. Она ведь уверилась в том, что я тоже пространственный дизайнер. А увидела убогую квартирку, пусть и хорошо нарисованную, но явно недостойную такой чести — быть увековеченной в виртуальности.
— Пойдем, — говорю я. — Неудачник, мы на минуту выйдем! Если что, мы в подъезде!
Вика послушно идет за мной.
На площадке чисто и тихо. Я прикладываю палец к губам:
— Т-с! Не надо никого беспокоить!
— Ты же говорил, в доме никого… — шепчет Вика.
— А вдруг? — таинственно отвечаю я. Подхожу к двери напротив, извлекаю из кармана гнутый кусок проволоки. Примерно так я представляю себе отмычку.
Вика ждет, она уже заинтригована.
Я тереблю проволокой в чужом замке. Конечно же, он поддается. Так ведь было задумано. И мы входим.
Это большая трехкомнатная квартира. На вешалке — одежда, плащи, куртки. К стене прислонен детский велосипед. Обувь раскидана вдоль стены. Я подаю Вике тапочки, переобуваюсь сам и говорю:
— У них принято переобуваться. Семья большая, четверо детей, натаскали бы грязи. И полы холодные…
Вика молчит, она приняла правила игры.
Заглядываем на кухню. Старенький польский гарнитур, еще советских времен. Очень-очень много банок с приправами, каких-то солений, варенья в банках. На плите — горячая кастрюля с борщом, сковорода с котлетами. В окнах — тихая зеленая улочка, и Вика мгновенно прилипает к окну. На площадке галдят дети, женщина выгуливает у самого подъезда старого, медлительного пуделя.
— Кто здесь живет? — спрашивает Вика.
— Я знаю их только по именам. Виктор Павлович и Анна Петровна. Старшая дочка — Лида, оканчивает школу. И трое пацанов — Олег, Костя, Игорь.
Поколебавшись, добавляю:
— Пуделя зовут Герда. В общем-то, я не люблю, когда собак называют человеческими именами. Но они так захотели.
— А что за город?
— Витебск. Кажется, Витебск.
Вика становится ко мне спиной, строго говорит:
— Не суйся на глаза.
С минуту она разглядывает кухню, выскочив из виртуальности. Потом, погрузившись обратно, поворачивается ко мне и спрашивает:
— Так — везде?
Я киваю.
— Хозяев нет дома, но квартиры живут, — шепчет Вика. — Рубашка на спинке стула, игрушки, разбросанные по полу, капающий кран и мусор, заметенный холостяком под диван… Так?
Молчу.
— Ленька, а ты — нормальный? — тихо спрашивает Вика. — Я строила горы, где нет и не должно было быть людей… тоже странно, наверное. Но я не очень люблю людей.
— Не ври, — прошу я.
— А ты построил дом, в котором никогда не будут жить. Нет, дом, где почти живут. Дымящаяся трубка в пепельнице и горячий чайник на плите… Панельная «Мария Целеста». Зачем, Леня?
— Я не вправе был их селить по-настоящему. Придумывать характеры и лица, горе и радость. Пусть так… только вещи. Они тоже могут многое рассказать.
Мне все кажется, что она не понимает. Не может понять до конца, и я говорю взахлеб, торопливо:
— Ниже этажом живет парнишка, меломан. Он из Подольска. Иногда он увлекается и включает свой магнитофон так громко, что приходится стучать в пол. Но он неплохой парень, он сразу делает тише. У него отличная коллекция, — там и кассеты, и винил, и си-ди. Всего понемногу. Больше винила, он сейчас копейки стоит, никому не нужен, а у него проигрыватель «Бега», старый, но неплохо крутит. А на шестом этаже такой странный тип, он, кажется, инженер, работает на тульском заводе, раньше делал оружие, сейчас — всякий ширпотреб. Мечтает писать любовные детективы, придумал вот такой жанр… Он их и пишет, печатает на машинке по вечерам, но никому не показывает. Сам понимает, что плохо выходит, редкий такой тип графомана, безобидный. Я иногда брал его рукописи, смотрел, это и вправду ерунда, но добрая такая, наивная, ему надо было родиться в восемнадцатом веке…
Вика не отвечает, и я продолжаю, уже понимая — ошибся, и не надо было показывать ей эту пустую квартиру, а тем более — говорить о других, ей не понять эту странную блажь, этот бред, который я строил два года…
— На третьем этаже — старушка, одна в трехкомнатной, ей тяжело живется, я знаю. Тем более она откуда-то с Украины, из Харькова, кажется. Телевизор включает, только когда идет мыльная опера, и то делает яркость послабее — думает, что так электричества меньше уходит и кинескоп не портится… Но она боится пускать постояльцев или разменивать квартиру, может быть, и правильно. Я редко к ней захожу, я ведь ничем не могу помочь, а мне страшно смотреть, как она живет. Особенно перед праздниками, знаешь, самая страшная нищета — это нищета, которая пытается встретить Новый год. Дети ее забыли, а может быть, и не было детей или погибли на войнах, у нее фотография на стене — паренек в российской военной форме…
Вика молчит.
— На втором — парочка, они смешные. Год всего женаты. Из Уфы. Постоянно ругаются и мирятся, иногда слышно в подъезде… а потом то чашка разбита, то дверью так хлопнули, что посыпалась штукатурка. А мне все равно кажется, что они не разведутся. Их что-то держит вместе, то ли тайна какая-то, то ли любовь, а может, и то и другое, любовь — это тоже тайна. А трехкомнатная там пустая… совсем. Жила еврейская семья, уехали, квартиру продали какой-то посреднической фирме, а та что-то никак не перепродаст. Может, заломили много, квартира в Москве, в хорошем районе…
Я задохнусь в этой тишине, в ее молчании.
— На первом — старик инвалид, на костылях. Может быть, самый шумный и едкий в Курске. Скандалит в магазинах, ругается с соседями, всегда проскакиваю первый этаж побыстрее, боюсь с ним сцепиться, а это неправильно будет, он ведь не виноват, что стал таким… это жизнь. Жизнь…
Сам понимаю, как нелепо звучит это слово.
Жизнь? Какая жизнь — в пустых квартирах нарисованного дома, в этих бетонных усыпальницах, где только вещи помнят людей. Меня бы нейтронная бомба оценила, а не живая женщина.
Я и впрямь идиот. Клинический случай. Что ж, все польза, Вика может разрабатывать новую тему.
— Ленька… — говорит она. — Господи, Ленька, да что с тобой случилось?
Ну вот…
— Прости меня, — произносит Вика. — Все эти мои вопли… о работе с психопатами… о сволочах… если бы меня ударило так, как тебя…
— Вика… — Я ничего уже не понимаю.
— Тебя кто-то бросил, тебя кто-то предал? Ты потерял идеалы, в которые хотел верить? И опустил руки? — спрашивает она тихо. — Ты не веришь, что способен кому-то помочь, сделать хоть каплю добра? И убежал сюда, в глубину, в сказку? Ты ведь и впрямь умеешь любить, но боишься своей любви?
— Здесь — я могу помочь. Только здесь. Хотя бы тем, что вытащу из нарисованного мира того, кто заблудился. Но знаешь, тонут ведь не потому, что плавать не умеют. Тонут, когда нет сил оставаться на берегу. А берег… он уже не в моей власти.
— Ты не видишь никакой надежды? Там, в настоящем?
— Теперь — вижу. Теперь появился Неудачник.
— Леня, ты недоговариваешь! Ты знаешь, кто он?
— Да, знаю. И значит, есть надежда. Если они сумели стать такими — значит, сумеем и мы.
— Да кто — «они»?
Как объяснить? Как заставить поверить в невозможное, в то, чему место лишь на желтых страницах бульварных газет?
— Вика, он ведь почти сказал… там, в эльфийском городе. Их машины не поддерживают английский язык, это чисто русская тусовка. Он назвал себя Альеном. Чужим.
Вика мотает головой. Она поняла, но не хочет, не может верить.
— Он чужой, Вика. Он пришелец. Он не с Земли.
— Он человек…
— В каком-то смысле — да. Куда более человек, чем все мы. Лучше, чем мы есть, и, может быть, такой, какими мы не сможем стать.
— Леня, с чего ты взял?
— У него даже тела нет… здесь. Да, он летел, самым скучным и обычным образом. От звезды к звезде. Помнишь его слова — о тишине?
Вика вздрагивает.
— Нам страшно представить, а он это прошел. Сотни, тысячи лет. Пустота и тишина, мрак, в котором нет ничего. Мне кажется, даже его корабль нематериален…
Вика мотает головой и вдруг замирает. Оборачиваюсь — Неудачник стоит в коридоре.
— Я звал вас, — говорит он. — Вышел в подъезд и позвал. Потом зашел, дверь была открыта.
Мы молчим. Потом Вика спрашивает:
— Ты — не человек?
— Да. Не человек. Пойдемте, кофе готов.
11
Пьем кофе. Мне не нравится рецепт девушки из Ростова. Но странно, что я вообще способен замечать оттенки вкуса.
— Это на любителя, — говорит Неудачник, отодвигая чашку. — Наверное, на любителя.
— Ты чувствуешь вкус? — интересуется Вика.
— Да.
— Каким образом? Вкус в виртуальности — это лишь память о том, что мы пробовали в настоящем мире! Если ты — не человек, то…
Чувствую, как ее агрессивность растет, но ничего не могу поделать.
— Я пытаюсь представить, должно ли такое количество соли улучшить вкус кофе. Мне кажется, что нет.
— Ты раньше пробовал что-то, аналогичное кофе?
— Только у тебя в гостях. Я… — Неудачник смотрит на меня, колеблется. — Я не могу даже сказать, что вообще питаюсь.
Видимо, это какой-то порог, за которым Вика теряет терпение.
— Ты врешь, — говорит она убежденно. — Да ты просто врешь! Знаешь, двигай на площадь Винера, там есть клуб уфологов! Они тебе будут рады! Они — поверят!
— Я не прошу мне верить, — тихо отвечает Неудачник.
Вскакиваю.
— Стоп! Хватит, оба! Вика, я ему верю!
— Леня, ты сам себя уговариваешь! — Вика подчеркнуто игнорирует Неудачника. — Ты же не спец по компьютерным технологиям! Не смог отследить его сигнал и поверил? Да что на тебя нашло? Он человек, у него человеческие знания и поступки! Он человек! Ты можешь мне доказать обратное?
Неудачник смотрит в стену.
— Я — нет. Он — может. — Я заглядываю Неудачнику в лицо. — Скажи ей, прошу тебя. Докажи.
— Я не могу ничего доказать.
— Ты помог мне выйти из ловушки, — шепчу я. — Не знаю, как, но ты дал мне часть своих способностей, своей силы. Помнишь? Ну сделай то же самое и для Вики!
Неудачник поднимает глаза.
— Леонид, я ничего тебе не давал. Я не вправе вмешиваться в вашу жизнь.
— Но…
— Это ты смог. Сам. Тебе не хватало только веры в то, что это возможно. Нужна была цель, за которую стоит бороться. Ты встретил меня и нашел эту цель. Поверил, что все еще впереди, что мир не сложится, как карточный домик, не рухнет в глубину. Я помог тебе обрести веру.
Качаю головой. Нет, я не мог! Я не мог сделать этого сам!
Неудачник не отводит взгляда.
— Я ничего тебе не дал, Леонид. Ничего, кроме неприятностей. Извини. Но я не вправе делать такие подарки.
— Парень, прошу, не морочь ему голову! — резко говорит Вика.
— Неудачник… Альен… — кладу руку на его плечо. — Но ведь тебе все равно придется доказывать, кто ты такой. Объяснять, пусть не нам, а ученым и политикам…
Я замолкаю на полуслове. Неудачник качает головой.
— Я никому и ничего не буду объяснять. Это бессмысленно, и это ненужно.
— Но контакт…
— Что такое контакт? — Он улыбается. — Сверкающий звездолет на лужайке перед Белым Домом? Длинноногая блондинка протягивает цветы фиолетовому крокодилу в скафандре? Полные трюмы машин и приборов, галактическая энциклопедия, записанная на тысяче и одном синтетическом алмазе? Лекарство от рака и средство управления погодой? Или нет… скорее другое. Летающие тарелки жгут города, человечество ведет партизанскую войну против разумных медуз? Вы ведь скорее поверите в это, Леонид! Вспомни того человека, который командовал межзвездными армиями! Вспомни «Лабиринт». Это — контакты? Ты поверил в меня. Ты решил, что я пришелец. Что наступил миг контакта…
— Но если ты пришел к нам, — кричу я, — значит что-то есть! Ты что-то хочешь сказать нам!
— Нет.
Вот и все. Я понимаю, и говорить дальше бессмысленно.
— Я просто живу здесь. Ты не можешь даже представить, Леонид, насколько мы различны. Я никогда не ступлю на Землю — мне нечем по ней ступать. И не смогу пожать тебе руку — у меня нет рук.
— Но здесь ты — человек! — говорит Вика.
— Да. Если хочешь узнать небо, стань небом. Хочешь познать звезду — стань звездой… — Неудачник косится на меня и улыбается: — Хочешь познать глубину — стань глубиной. Я стал человеком, насколько это было возможно.
— Это твой метод познания? — иронически спрашивает Вика.
— Да.
— Зачем, если мы так различны? Если мы не нужны друг другу?
— Я устал. Я слишком долго был один. — Неудачник то ли извиняется, то ли убеждает ее. — Мне нужна была эта память… город и люди, вкус кофе и запах костра. Это было чужим, но теперь останется навсегда. Твое недоверие и вера Леонида. Те, кто убивали меня, и те, кто спасали. Я не хотел причинять вам неприятности, не хотел мешать. Это норма… не приносить вреда.
— Твоя норма… — говорю я.
— Да. Вы живете по другим законам. Не мне судить, какие лучше.
— Тогда ты нашел лучшее место, для того чтобы появиться на Земле, — киваю я Неудачнику. — Свобода и невмешательство. Все краски жизни, от белой до черной.
— Конечно.
— А мне почему-то казалось другое, — говорю я. — Что ты способен не только взять… запахи и вкусы, слова и краски. Хоть чему-то научить нас… нет, конечно, не тому, как разгонять облака или лечить грипп… хотя бы — доброте.
— Леонид, доброта — только слово. Я не могу убить живое существо. Но это не мораль. Это скорее физиология.
Вот теперь действительно — все.
Мне хотелось найти ответ, найти идеал. Отыскать чудо, которому давно нет места на Земле. Пришедшее со звезд или рожденное сетью — все равно. Наверное, Человек Без Лица это знал, предлагая пойти в «Лабиринт».
А чуду нет до нас дела. Оно совсем чужое. Его доброта — ничуть не возвышеннее сытой отрыжки.
— Если я попытаюсь объяснить свою этику, — говорит Неудачник, — мне придется перейти на язык физических законов и математических формул. Если попробую передать науку — надо будет слагать поэмы и рисовать картины. Понимаешь? Разница не в уровне развития. Разница в самой основе. Нам нечего дать и нечего взять друг у друга. То, что я получил, — лишь память. Эмоции. Но неужели ты думаешь, что они сохранятся в человеческом виде?
— Да, я так думал.
— Ты ошибался, Леонид. Скоро я уйду от вас и все изменится. Изменюсь я сам, изменится моя память.
Я отхожу от стола, гляжу в окно, где сверкают иллюминации Диптауна. Человек Без Лица, может быть, ты был прав? Нельзя подходить к Неудачнику с человеческими мерками. Я вот попытался — и что вышло?
— Допустим, — говорит за моей спиной Вика, — что ты не лжешь. Ты и впрямь чужой. Пришелец со звезд, например. Не имеющий ничего общего с людьми. Тогда расскажи мне…
Может быть, Вика и начинает верить. Теперь, укрывшись за словом «допустим», она будет пытать Неудачника на предмет его этики и культуры, конструкции корабля и принципа межзвездного путешествия.
Тоже дело…
— Покину вас на минуту, — говорю я, не оборачиваясь.
Вика не протестует, наверное, решает, что я делаю временный выход из глубины.
Нет…
Нарисованная стена, нарисованное окно — я пробиваю их рукой, шагаю — и оказываюсь над городом. Здания, рекламы, пешеходы, машины…
Меня уже нет, тело исчезло. Я просто скольжу в воздухе.
Словно воплотились хакерские мечты и фантазии голливудских режиссеров. Виртуальность, как она должна быть. Свобода направлений и формы.
Дальше…
Я описываю круг над дворцом «Майкрософта», огромным, чудовищно расплывшимся зданием, обильно усыпанным окнами. Снижаюсь, пытаясь определить направление на эльфийский сервер.
Вдоль этой вот улицы…
Наверняка я невидим для окружающих. Мчусь над головами прохожих быстрее, чем машины «Дип-проводника», переключаясь с сервера на сервер.
Что я, собственно, ищу? След битвы, которая отшумела пару часов назад? Виртуальное время сжато, уже не отыскать концов. Но я все-таки должен это сделать.
Вот…
Эльфийский домик, пустынная улица. Вдали мелькает такси и исчезает.
Я ступаю на тротуар и превращаюсь в человека.
Трупы охранников Дибенко уже исчезли. То ли их убрали, то ли они распались сами. А вот на том месте, где оборотень схватился с Человеком Без Лица, до сих пор оплавлен и вмят асфальт. Единственный указующий знак.
И что мне это даст?
Обхожу вокруг вмятины, соображая, стоит ли вытягивать из дома поисковые программы и прощупывать пространство. Нет, конечно же, нет, это бессмысленно. Обычные методы не помогут.
Из переулка медленно выезжает такси и движется в моем направлении. Слишком неторопливо, чтобы это было случайностью, «Дип-проводник» славится скоростью.
Что ж, стоило ожидать засады.
Я так уверен, что из остановившейся машины появится Дибенко, что не сразу узнаю вышедшего мужчину.
— Стрелок? А? — жизнерадостно восклицает Гильермо, направляясь ко мне. — Ты, Стрелок?
Молчу. Начальник службы безопасности «Лабиринта» мне по-прежнему симпатичен. Это очень обидно.
— Ты Стрелок? — вопрошает Гильермо. — Хочу убедиться, скажи!
— Привет, Вилли, — говорю я. Он расцветает в улыбке:
— Привет! Я знал, знал… — Гильермо косится на оплавленный асфальт, цокает языком: — Круто. Жарко было. Да?
— Да.
— Стрелок… — Вилли разводит руками. — Мне очень-очень неприятно, правда! Я был даже против обвинения вас в ущербе! Но там, — обиженный взгляд вверх, — решили напугать вас. Это неправильный метод!
— И что теперь?
Гильермо вздыхает и, не щадя шикарного костюма, усаживается на асфальт. Пристраиваюсь рядом. Мы сидим возле остатков Ромкиного погребального костра, словно двое хиппи разных поколений, один — остепенившийся, но по-прежнему демократичный, другой в самом расцвете своего протеста.
— Я подозревал, что это происшествие — ваших рук дело, — говорит Вилли. — Очень необычная и кровопролитная схватка. Да… Я ждал вас на свой… э… страх и риск.
— Зачем? — спрашиваю я. — Попытаетесь меня задержать? Это не выйдет. Это не вышло бы и раньше, а уж сейчас — тем более.
Гильермо настораживается, но не пускается в расспросы:
— Нет, нет, Стрелок! Я вовсе не уверен, что вы виноваты в наших бедах. Может быть, виной были недоразумения с «Аль-Кабаром»? А?
Он заговорщицки подмигивает. Этакий тихий бунт против руководства «Лабиринта».
— Стрелок, я хотел бы восстановить наше сотрудничество. В конце концов, вы первым заподозрили необычность Неудачника. И не должны за это страдать!
— Спасибо.
— Но и мы не можем оставаться в стороне! Ведь проникновение произошло на нашей территории! Юридически вопрос очень сложен, проще решать его по-доброму… по-человечески. Ведь мы — люди!
Чего я не ожидал от «лабиринтовцев» — это подобной прыти. Быстро же они догадались, что происходит!
— Вилли, — говорю я. — Это все бесполезно. Знаете, в чем наша с вами общая беда?
— «Аль-Кабар»? — быстро спрашивает Гильермо. — Или — мистер Икс?
— Нет. Вилли, мы все чего-то хотим от Неудачника. Я мечтал о каком-то благе для всех. Ну, знаете, такое общее, абстрактное счастье, которое он мог принести.
Гильермо понимающе кивает.
— Вы, очевидно, хотели получить славу, свою долю в дележе технологий, которые он мог дать…
Протестующий взмах руками. Ну да, «Лабиринт» — не коммерческая организация, слышали мы такие песни…
— Вилли, он не собирается с нами общаться! Совершенно. Мы ему не нужны.
Кажется, я его и впрямь поразил.
— Не нужны? — восклицает Гильермо.
— Абсолютно. Он остановился здесь, чтобы передохнуть. А теперь собирается продолжить путь среди звезд.
Гильермо делает пару жующих движений и переспрашивает:
— Путь среди звезд?
— Да…
— Каких звезд?
Кажется, мы друг друга не понимаем…
— Вилли, Неудачник — это чужая форма жизни, мне кажется, что энергетическая, его разум кардинально отличается…
Замолкаю.
Как-то нелепо все это звучит!
Сейчас, когда Неудачника нет рядом, я чувствую примерно тот же скепсис, что и Вика.
— Энергетическая форма жизни… — очень вежливо, любезно, словно общаясь с больным, повторяет Гильермо. — Да. Интересно.
Кто из нас больший идиот?
— Вилли, давайте обменяемся информацией. Для начала сотрудничества.
— Кажется, я уже знаю вашу информацию. — Вилли хитро подмигивает. — А?
— Зато я могу в любой момент встретиться с Неудачником и пообщаться с ним. А?
— Он у вас? — быстро спрашивает Гильермо.
Молчу.
— Как знак сотрудничества… — бормочет Вилли. Ох не по собственной инициативе он пришел сюда! Или не только по собственной! Сейчас руководство «Лабиринта» в панике решает — позволить ему общаться начистоту или нет…
— Я могу уйти, — замечаю я.
— Хорошо! — Вилли поднимает руки. — Сдаюсь! Вы победили, Стрелок! Как всегда — победили!
Оставляю комплимент без внимания, но Вилли и не ждет реакции. Трет переносицу, торжественно произносит:
— Мы не сразу оценили феномен Неудачника. Это наша большая ошибка. Однако внимание «Лабиринта» к клиентам сыграло положительную роль… Когда ваши усилия и усилия наших дайверов не дали эффекта, мы стали отыскивать входной канал Неудачника. Искали, искали… и не нашли.
Жду продолжения. Гильермо хитро подмигивает мне и продолжает:
— Вы знакомы с теорией параллельных миров, Стрелок?
— По фантастической литературе.
— Это вполне серьезная теория, Стрелок. Параллельно с нашим миром могут существовать иные миры. Незримые, недостижимые… но вполне реальные. Мы не в силах пока общаться с ними нормальным образом. Но виртуальность — иное дело. Потоки информации живут по своим законам. Компьютерная сеть — это самая мощная в истории человечества установка по уменьшению энтропии. Независимо от нашей воли, от нашего желания, она влияет на физические законы мира. Потоки информации идут по сети, накапливаются, создают центры, где сама природа Вселенной трансформируется.
— Информация не может менять законы природы, — быстро говорю я.
— Да? Когда в ограниченном объеме пространства происходит усложнение структуры — это отражается на всей Вселенной. Очень слабенько, конечно. И все же мироздание колеблется. Каждый предмет, созданный руками человека, нес в себе как позитивный, так и негативный заряд. Дубинка, вырезанная из ствола дерева, являлась не просто оружием, нет, нет! Она была аномальным явлением, упорядоченной структурой в хаотичном мире. Но это компенсировалось — хотя бы горой стружек и опилок. Более сложным явлением стала книга. Объем информации и хаос при ее создании были уже не совсем равнозначны. И все же это явление компенсировалось — хотя бы тем, что большинство книг не стоило и деревьев, срубленных для изготовления бумаги. Расплачивались в первую очередь те книги, что несли в себе ненормальное усложнение информации. Я говорю не о справочниках, отражающих известные и большей частью ненужные знания, а о тех книгах, что порождали новую этику и понимание мира. Они начинали влиять на жизнь людей, приводить к энтропии, разрушать. Как проклятие — чем более информативной была книга, тем сильнее она сотрясала мир. Человек не был в силах создавать порядок и при этом не вносить в мир хаос. Другое дело — компьютеры. Это информация в чистом виде. Она стекается с разных направлений, накапливается, множится. Она не исчезает бесследно, отдать файл с информацией — совсем не то же самое, что отдать драгоценный камень или любимую книгу. Она рвет пространство Вселенной, нарушает равновесие порядка и хаоса.
Гильермо замолкает, переводит дыхание. Он возбужден, он явно хотел выговориться.
— И вот в таких точках, где человеческие поступки рождают новое понимание мира, где меняется сам взгляд людей на жизнь, — там происходит необычное. Там рвется грань между мирами, там рождается чудо. И существо из иного мира, может быть человек, может быть нет, так?.. способно прийти к нам. Столкнуться с нашей моралью, культурой, нашими мечтами… вобрать в себя все знания сети… ужаснуться и замереть…
Что я могу ему ответить?
Рассказать сон про упавшую звезду?
— Насколько я понимаю, Неудачник заявил вам, что является пришельцем с другой планеты? — спрашивает Гильермо.
Киваю.
Хотя, может быть, я не совсем прав. Он ведь не говорил прямо, он лишь не опровергал мои слова.
— Это была его собственная версия или он подтвердил ваше предположение?
— Подтвердил… — бормочу я.
— Нормальный поступок, — решает Гильермо. — Признать свою чужеродность, но дать неверное направление. Он вправе нас бояться. Его цивилизация, вероятно, миролюбива, а мы — не самые добрые существа…
Давно меня так не тыкали мордой в землю.
— Мы разбирали разные теории, — говорит Гильермо. — Мы приняли во внимание версии «Аль-Кабара» — о возникновении машинного разума, о мутации, породившей человека-компьютер. Но… наши специалисты склонны улыбаться. Мы думали о пришельце со звезд. Это красиво, да… слишком красиво для правды. У нас хороший штат психологов, они работают над имеющимися данными, у нас хорошие программисты, они тоже работают. Но пока наиболее вероятной является теория параллельных миров. «Аль-Кабар» мало работал с людьми. Их подход механистичен, а Урман слишком далек от современных технологий. Нет, нет. Не компьютерный разум, не человек, сросшийся с компьютером. Может быть… — снисходительная улыбка, — пришелец. Может быть, — лицо Гильермо становится серьезным, — существо из параллельного мира. Давайте решим вместе. Никакого принуждения. Никаких… драк… — Гильермо брезгливо тычет рукой в оплавленный асфальт. — Сядем вместе и поговорим. Забудем ошибки, обиды, претензии. Объясним, что мы не так уж плохи, что нас не стоит бояться. Протянем руку…
Его ладонь тянется ко мне. А я молчу, я не в силах ее пожать.
Кем бы он ни был, Неудачник, он старался помочь мне.
Он был — и есть — лучше, чем многие настоящие люди.
— Я не могу принять ваше предложение, Вилли, — говорю я. — Извините. Возможно, вы правы. Но я не вправе решать.
— А кто вправе, Стрелок? — тихо спрашивает Гильермо.
— Только он сам. Неудачник. Он не хочет ничего говорить. Он назвался чужим, гостем, который устал от одиночества — и хочет теперь уйти. Это его право. Это его решение. Он никому не причинил зла, он просто заблудился в нашем нелепом мире. Я помог ему выйти. Показал… надеюсь… что глубина не сводится к кровавым схваткам. Если этого мало — что ж. Пусть он уходит. В свой параллельный мир или к далеким звездам. Он свободен, так же, как мы.
Гильермо словно осунулся. Смотрит на меня, тоскливо и устало. Наверное, он сказал правду. И вряд ли он хочет Неудачнику зла. Просто разница в подходах.
— И вы позволите ему уйти, Стрелок? — спрашивает он. — Тайна исчезнет надолго или навсегда… никто не узнает, кем был Неудачник?
— Свобода, Вилли.
— Вы, русские, всегда ставили государство, общество, над человеком, — говорит Гильермо. — Это неправильный подход, да, но ведь вы — русский!
— Я гражданин Диптауна. В глубине нет границ, Вилли.
Гильермо кивает, медленно, неуклюже встает. Смотрит на поджидающее такси. Там наверняка несколько боевиков «Аль-Кабара». Может быть, мои друзья Анатоль и Дик…
— Неудачник хоть что-то дал вам, вам лично, Стрелок? — спрашивает Вилли.
— Наверное.
— Я могу узнать или увидеть? — с неожиданной робостью интересуется он.
Смотрю на него, потом наклоняюсь над воронкой в асфальте.
Два с лишним часа назад здесь погиб дайвер-оборотень, мой нечастый напарник, Ромка. Я не видел, как это было, но могу представить.
Пламя окутывает волчье тело — это значит, что вирус Человека Без Лица проник на Ромкин компьютер. Винчестер его машины дергается, стирая информацию и портя служебные программы, рвется связь, Ромка выпадает из глубины, из своей отчаянной и безнадежной схватки.
Я чувствую запах горелой шерсти, вижу бледный огонь, тело скручивает судорога…
И я исчезаю, проваливаюсь в нарисованный асфальт, в давно затянувшийся канал связи.
100
Полет.
Россыпь искр пронзает тело.
Спиральные молнии хлещут в лицо.
Я чувствую боль и первый раз в виртуальности понимаю — она не придумана. Это слабый отголосок той боли, что терзает мое тело в настоящем мире. Я делаю то, что не может, не должен делать человек. Общаюсь с компьютерами напрямую. Иду сквозь сеть, вытягивая информацию из давно отработавших программ.
Больно, трудно, но надо терпеть.
Кажется, я издаю стон. Вскрикиваю, прикладывая ко лбу несуществующие руки. В глаза вбиты раскаленные гвозди, кожу трут наждаком.
Это расплата за невозможное…
Когда я прихожу в себя — передо мной дверь. Я валяюсь в коридоре, длинном и унылом, куда выходит сотня таких дверей. Одна из гостиниц виртуальности?
Боль еще не утихла, но стала слабее, бережнее. Можно подняться с пола — очень осторожно. Прислониться лбом к холодному дереву двери.
Так ты тоже приходишь в виртуальность с разовых адресов, Ромка?
Я толкаю дверь, даже не допуская мысли, что она может быть заперта, и вваливаюсь в комнату. На стенах — портреты полуодетых красавиц, у стены — столик, заставленный напитками. Странно как-то все выглядит… Спиной ко мне сидит незнакомый мужчина, колотит по клавиатуре компьютера, фальшиво мурлыкая какой-то мотивчик. Под рукой — полупустая бутылка джина и пепельница с сигарными окурками. Мужчина как раз дохлебывает стакан дешевого «Хогарта».
— Привет, Ромка! — бормочу я, хватаясь за стену. Обернувшийся мужчина растерянно смотрит на меня, потом вскакивает, подхватывает под руки и тащит к креслу.
Теперь можно забыться…
Ромка подносит мне ко рту полный стакан джина, и запах можжевельника окончательно приводит меня в чувство.
— Убери… стошнит… — Я отпихиваю его руку.
— Ленька, ты? — недоверчиво спрашивает дайвер.
— Я…
— Да выпей, легче станет!
— Алкаш, — шепчу я то, что никогда не решался ему сказать. — Это ты можешь чистый джин хлебать…
— Тоника добавить? — догадывается Ромка. — А мне и так ничего…
Он выплескивает большую часть стакана на пол, доливает тоником и вновь протягивает мне. На этот раз я не отказываюсь, пью, чувствуя, как разливается по телу блаженное отупение.
— Как ты вошел? — спрашивает Ромка. — Дверь ведь закрыта была!
Слишком трудно объяснить, почему мне больше не мешают закрытые двери. Отмахиваюсь и досасываю напиток.
— А как ты меня нашел?
— Вот… ухитрился… — неопределенно отвечаю я. Но Ромка, похоже, слишком обрадован моим появлением, чтобы допытываться.
— Ты успел уйти от того гада? — спрашивает он.
— Да…
— Вот сволочь, — ругается Ромка. — Он меня загрузил капитально!
— Как ты выполз?
— Вирус был чистый. Завесил мне машину, но после перезагрузки сдох. Все в пределах конвенции… но круто, черт! — Ромка принужденно хохочет. — Ну и врагов ты заимел, Леня!
— Завидно?
— Ага! — искренне признается Ромка. — Я боялся, что вы не успеете уйти…
— Успели.
— Роскошная у тебя подружка, — подмигивает Ромка.
Киваю, озираясь уже более внимательно.
И впрямь у Ромки странное жилище. Все эти красотки на стенах… обилие спиртного и сигар на столике, на кровати валяется пара свежих номеров «Плейбоя» и молодежная газетка о поп-музыке…
Ромка отводит взгляд.
— Я тебя не сильно отвлекаю? — спрашиваю я.
Оборотень косится на включенный компьютер, на экране которого — строчки простенькой программы…
— Да нет… я к контрольной готовлюсь… ерунда.
— Какой контрольной?
— По информатике.
— Тебе сколько лет, Ромка? — спрашиваю я, прозревая.
— Пятнадцать.
Я начинаю хохотать, не обращая внимания на то, как мужчина напротив меня мрачно стискивает челюсти. Я смеюсь, а Ромка встает, закуривает сигару, плещет себе джина в стакан и наконец спрашивает:
— Ну и что смешного?
— Ромка… — Понимаю, что веду себя нехорошо, но сдержаться нет сил… — Ромка, ты когда-нибудь пил водку стаканами или джин в чистом виде?
— Нет.
— Ну и не пробуй. Ромка, я дубина, что сразу не понял. Ты… ты ведь слишком мужественно себя ведешь, чтобы быть взрослым мужчиной!
— Так заметно? — мрачно спрашивает Ромка.
— Нет, не сильно. Это непривычно как-то…
— Почему непривычно? Среди оборотней много школьников.
— Откуда ты знаешь?
— Ну… мы, наверно, откровеннее друг с другом. Те, кому больше восемнадцати, редко умеют жить в нечеловеческом облике. А у нас нормально выходит.
Пластичность… пластичность психики. Я смотрю на Ромку и думаю, что среди моих друзей дайверов, слишком уж азартно рассказывающих пошлые анекдоты или постоянно подчеркивающих свою крутизну, наверняка много подростков. Им легче проходить барьер дип-программы. Как это ни странно — легче. Их сознание воспитано на фильмах и книгах о виртуальном мире, они знают, что Диптаун нарисован не только разумом, но и сердцем. Они не утонут.
Может быть, их станет больше, и дайверы перестанут таиться.
— Ромка, ты входишь со своего компьютера?
— С отцовского. Мне влетало всегда, если заставали в виртуальности. Отец думает, будто тут сплошной разврат и мордобой. Вот и пришлось как-то так входить… чтобы замечать, что происходит в квартире. Если дверь открывают, я слышу.
— Я рад, что у тебя все нормально, Ромка.
Оборотень кивает:
— А я как рад! У меня есть стример, но весь диск восстанавливать — тяжело. Ты меня искал, чтобы узнать, как я?
Очень хочется сказать «да», но это будет ложью.
— Не только. Я еще посоветоваться хотел…
— А теперь раздумал?
Он прав, я передумал. Но после этих слов у меня не остается выхода.
— Ромка, со мной случилась странная история… — Встаю, наливаю себе на два пальца джина, добавляю тоник. — Я наткнулся в сети на человека… который не совсем человек.
Ромка терпеливо ждет.
— Даже не знаю, где правда, а где ложь, — говорю я. — Может быть, он пришелец со звезд, может быть — гость из параллельного мира. А может быть, порождение компьютерного разума или мутант, входящий в сеть напрямую, без машины. Его ищут. По крайней мере две большие фирмы…
Оборотень кивает. Ему не надо называть «Лабиринт» и «Аль-Кабар».
— И Дмитрий Дибенко.
— Дибенко?
— Он самый. Они хотят добиться от него хоть чего-нибудь полезного. А он собирается уйти. Навсегда.
— И ты думаешь, стоит ли его выдать? — спрашивает Ромка.
— Задержать его никому не под силу. Уверен. Но все-таки… это ведь иной мир, Ромка. Иные знания, иная культура. Может быть, его смогут уговорить. Узнать хоть что-нибудь. Крупица его знаний может стать для человечества новой ступенью развития.
— Может, — охотно соглашается Ромка.
— Он ведь сумел… как-то… изменить меня. Я не нашел бы твой след без новых способностей. Я не знаю, вправе ли молчать и прятать его.
— Ты хочешь моего совета? — с каким-то неожиданным испугом спрашивает Ромка. — Серьезно?
— Да, Ромка. Именно потому, что ты еще пацан, а я старый циник. Скажи, имеет ли один человек право на чудо?
— Нет.
Я киваю, я не ожидал иного ответа. Но Ромка еще не закончил.
— Никто не имеет права на чудо. Оно всегда само по себе. Потому и чудо.
— Спасибо, — говорю я, вставая.
— Ты обиделся? — спрашивает Ромка.
— Нет, наоборот. Я пойду домой. Здорово, что у тебя все в порядке…
Уже в дверях я на миг останавливаюсь и добавляю:
— И не налегай так на спиртное. Ты и так взрослый, Ромка, не старайся это доказывать. Ни пуха ни пера на контрольной!
— К черту! — вопит Ромка вслед.
Чудо — оно само по себе…
Я иду по гостиничному коридору, улыбаясь Ромкиным словам.
Это нетерпение разума, эта великая и неутолимая жажда…
Понять, объяснить, покорить!
Чудо должно быть ручным и послушным. Мы даже Бога сделали человеком — и лишь после этого научились верить. Мы низводим чудеса до своего уровня.
И это хорошо, наверное. Иначе мы до сих пор сидели бы в пещерах, подкармливая хворостом Красный Цветок, зажженный молнией.
Ты славный мальчик, Ромка. Ты ухитрился прийти к правильному выводу неверным путем. Словно шел зеркальным лабиринтом, тычась в стекло, — и все же прошел его до конца. Я еще не могу понять, почему ты прав, но ты все-таки прав, Ромка…
Прохожу мимо равнодушного портье, открываю двери. Улица Диптауна, люди, машины, огни реклам. Я знаю то, что способно изменить мир. Я могу отдать миру чудо.
Но не вправе — потому что оно живое.
Оно само по себе, за ним не наша жизнь, не наши радости, не наши беды. Что отделяет меня от Неудачника — холод космоса или непредставимая бездна иного пространства? Какая разница, он все равно живой!
Я иду по улице, не поднимая руки на радость «Дип-проводнику». Это знакомый вдоль и поперек русский район, дойду и пешком. Мне надо понять Неудачника до конца. Прежде чем он уйдет навсегда. Надо успеть что-то сказать, что-то сделать.
Церковный квартал — золоченые купола православных храмов, соборы католиков, скромные синагоги и мусульманские минареты. Кружево храма тюринцев, черная пирамида сатанистов, и как самая великолепная из всех насмешек — огненная реклама над пабом — логовом добродушной и страдающей легким ожирением секты Поклонников Пива.
Я мог бы многое тебе показать, Неудачник. Зоопарки, где живут стеллеровы коровы и мамонты. Книжные клубы, где спорят о хороших и умных книгах, выставки пространственных дизайнеров, где рождаются новые миры, врачебную конференцию, где сходятся врачи со всего мира, консультируя больного из богом забытой провинции… На конференцию нас так просто не пустят, но я взломал бы дверь, и мы тихо постояли бы в сторонке, глядя, как американский анестезиолог и русский хирург продумывают операцию для чернокожего заирского шахтера… Я отвел бы тебя на оперу, где каждый музыкант — гражданин мира, и на спектакль, где каждый зритель — участник пьесы. В храмах мы поклонились бы всем богам, забывая о том, что они злы. Мы постояли бы на детской площадке, где малышня катается на «настоящих» гоночных машинах, и посочувствовали гринписовцам, спасающим ежей на европейских автострадах. Картинная галерея Диптауна могла бы отнять у нас целый месяц — попробуй пройди подряд Эрмитаж и галерею Прадо, Третьяковку и Лувр. Но хотя бы сутки ты мог пожертвовать… вместо того чтобы сидеть под багровым небом «Лабиринта». В студенческом квартале ты помог бы первокурснику из Вологды постичь тайны сопромата, а я объяснил бы канадскому художнику, почему не следует детализировать изображение осеннего леса. Это вовсе не злой мир, глубина. Вовсе не «мордобой и разврат». Разве я виноват, что твой путь прошел по боевым аренам и публичным домам, с погоней за спиной и неизвестностью впереди?
А ведь, наверное, это было неслучайно. Ты сам выбрал этот путь. «Лабиринт», «Звезды и планеты», «Всякие забавы», эльфийский Лориен… Ты вобрал в себя глубину и показал — не себе, а мне, какова она. Всю нетерпимость и глупость, всю агрессию, что живет в нас. И ты не хуже меня знаешь — не только из этого соткан виртуальный мир.
Как жаль, что ты все-таки прав, Неудачник. Мир судят не по лучшим его качествам. Иначе фашизм стал бы расцветом техники, верткими самолетами и могучими моторами, а не трубами концлагерей и мылом из человечьего жира.
Ты вынес свой приговор и объяснил, почему он таков.
Вправе ли мы обижаться?
Вправе ли бить себя в грудь и кричать: «Мы добры!»
Но ты не можешь, не должен унести с собой лишь это! Человеческую грязь и красоту безлюдных гор, технологию, ставшую на службу пороку! Иначе — зачем мы в глубине? Чего мы стоим?
…Я стою у дверей католического собора, роскошного и давящего, великого и нелепого. Можно пойти и помолиться древнему богу, которого все-таки нет. Можно вернуться домой и пожать Неудачнику руку на прощание.
И ни одно решение не будет правильным.
— Леонид?
Подошедший человек мне совершенно незнаком. Низенький, с невыразительным скучным лицом, в старых джинсах и вислом свитере. Скучный и обыденный, ему не в виртуальности место, а в очереди за разливным «Жигулевским». Но он знает мое имя — значит он враг.
— А вы от кого? — спрашиваю я. — «Аль-Кабар»?
Человечек не отводит взгляд.
— Леонид, ты видел меня в другом облике. Без лица.
— Дмитрий?
— Да. Может быть, все-таки будем на «ты»?
— Ты сволочь, — соглашаюсь я.
— Леонид, я прошу тебя о разговоре. О пяти минутах разговора.
Неужели это — основной облик Димы Дибенко? Я видел его фотографию, но давным-давно, на ней он был слишком молод. Значит, он — невзрачный и обыденный? Маленькая собачка — век щенок. Этот парень придумал дип-программу и уронил мир в глубину? Огреб миллионы и получил долю в «Майкрософте» и «Америка Он Лайн»? Первым понял, что Неудачник — пришелец извне?
— Пять минут.
— Леонид, отойдем…
Его голос все же не вяжется с внешностью. Если он и умел говорить просительным тоном — то это осталось в прошлом.
Мы обходим собор, Дибенко отпирает ключом причудливой формы калитку, ведущую в сад. Здесь тихо и спокойно. Ивы, тополя, ровные аллейки… камни… знакомой формы.
— Блин, — только и говорю я.
— Да, это кладбище… — бормочет Дибенко. — Я… я люблю сюда приходить. Как-то успокаивает… настраивает на философский лад.
Наверное, нет в этом ничего необычного. Но я смотрю на надгробные памятники, на аллеи, на девушку, что сидит вдали на траве, у маленького бюста, прижав ладони к лицу. Это не скорбящий человек, это нарисованная плакальщица, электронный эквивалент мраморных ангелочков.
Виртуальность — это жизнь. Но жизнь немыслима без смерти. И друзья хоронят здесь тех, кто уже никогда не нырнет в глубину, не наденет виртуальный шлем.
«Он верил в чудо» — короткая, словно проклятие, фраза на ближайшем камне.
Прости, незнакомый мне человек. Ты верил в чудеса и прыгал в разноцветье виртуального мира. Но вот память о тебе лежит здесь, а где-то в настоящем твоя могила зарастает бурьяном. Твои друзья приходят сюда, затратив полдоллара, а земля, принявшая твой прах, рождает новую жизнь. Может быть, честнее было бы твоим друзьям потерять час-другой жизни — чтобы глотнуть водки на твоей настоящей могиле?
Свобода. Не мне судить!
— Я слушаю тебя, Дима, — говорю я.
У Дибенко красные, словно от недосыпания, глаза. У него мятое лицо. Он втащил меня в чудо — которому я не нужен, он расправляется с дайверами, как со слепыми котятами. Но он создал этот мир, и я обязан его выслушать.
— Не спрашиваю, как ты вырвался, Леня, — произносит Дибенко. — Я понимаю, ты все-таки получил свою награду…
— Какую еще награду? За что?
— За предательство. — Дибенко смотрит мне в глаза. — Что, слово коробит? А ведь это предательство! Всех нас, всех людей, что живут сегодня! Ты смог стать его другом. Я знал, что ты это сможешь, знал, потому и нанял тебя, именно тебя! Зря, наверное. То, что я мог предложить, — гроши…
— Дима, ты понимаешь, чем стала виртуальность?
— Свободой!
— Тогда в чем ты меня упрекаешь? Мы не вправе требовать от Неудачника ничего! Ни-че-го!
— Почему же не вправе? — Дибенко облокачивается на надгробие «верящего в чудо» и усмехается: — Да, пусть не формулы и чертежи… не вакцины и рецепты справедливого общества. Но хоть надежду он мог нам дать! Нам, всем! Если он пришел — значит все будет хорошо! Если он есть — значит мы не захлебнулись свободой!
Кажется, я снова чего-то не понимаю!
Но Дибенко продолжает, и я молчу.
— Думаешь, я знал, что делаю? Тогда… Нет! Я напился! Вдрабадан, вдрызг, в стельку! Прилип к машине, а спать не хотелось и играть тоже не хотелось, работа поперек горла стояла, начал подбирать цветовую палитру, ритм изображения… очень хотелось музыку наложить, а машина дохлая была, без саундкарты!
Значит, не врут легенды…
— Я не знаю как! — кричит Дибенко. — Это она захотела родиться, а не я ее родил! Это глубина, глубина пришла сквозь меня — в мир! Я понял, я почувствовал, но я — не творец! Лишь проводник, перо, которым двигала чья-то рука! Издалека, сквозь мрак, сквозь тишину — дотянулась и заставила сделать! Ее! Дип-программу!
У меня дрожь проходит по телу, и не потому, что Дмитрий сказал о тишине. Просто и мне это чувство знакомо. Ужас творца, который не понимает, как и что он создал.
— Меня одни называют гением… — Человечек с синяками под глазами хватает меня за руки. — Другие — тупицей, нашедшим жемчуг в навозной куче! А ведь все неправда! Сквозь меня глубина пришла в мир. Значит — кому-то это было нужно! Не сейчас… потом…
Дибенко смотрит на меня жадно и восторженно. Шепчет:
— Он хоть что-то тебе сказал? Хоть намекнул… откуда? Год, век, тысячелетие?
— Дима… — бормочу я. — Да с чего ты взял…
— Когда ты ушел… — шепчет Дибенко. — Ты попал в капкан, ты не мог вырваться с моей машины. Но ведь ушел… снес всю информацию с дисков и ушел! Это он тебя научил, дайвер? Он?
На него жалко смотреть. Я так не люблю жалость — она убивает не хуже ненависти, но Дибенко хочется пожалеть.
Вот только голос, голос у него не тот. Так может унижаться прославленный актер в трагической роли…
— Ты представить не можешь, — говорит Дибенко, — сколько сил я на это положил! Чем рискнул… положением в совете директоров «Аль-Кабара», агентами в «Лабиринте»… Ты не поймешь, вы, в России, до сих пор не понимаете… А я ведь тебя расколол! Отследил канал! Я знаю, кто ты! Леонид, я знаю твой адрес в Диптауне! Компания «Поляна», квартира сорок девять. Ты в моих руках! И настоящий адрес узнать могу! Но я ведь не угрожаю! Я прошу… будем вместе!
Словно время пошло по кругу — уже не Гильермо, а Дмитрий Дибенко протягивает мне руку.
— Они не могут понять, — шепчет он. — Все, что угодно. Пришельцы из параллельных миров, инопланетяне, машинный разум… Нет этого! Ничего нет, кроме нас! В дне вчерашнем и в дне будущем — только мы!
Я понимаю…
— Можно верить, а можно смеяться! — Дибенко ударяет кулаком по несчастному памятнику. — Но единственное, что не имеет границ, — это время. Компьютерная сеть живет и будет жить, и память об этом пареньке переживет всех нас! Информация не имеет границ во времени. Неудачник, он заглянул в прошлое человечества. Из того прекрасного далеко, до которого нам не дожить, из будущего Земли — он шагнул в детство виртуального мира. Ну пусть, пусть мы безобразны и дики! Но хоть что-то он может сказать? Дать нам… веру…
— Дмитрий, но почему? Почему ты так решил?
— Потому что знаю! — Дибенко заглядывает мне в глаза. — Не мог я случайно создать дип-программу! Это все равно что с завязанными глазами стрелять — и попасть в тысячу мишеней подряд! Я никакой не гений, я обычный человек. Просто там, в будущем, решили создать виртуальность. Может быть, это было предопределено. Может быть, им просто нужен был плацдарм… смотровая площадка, чтобы заглянуть в наш мир. И я стал… пером в чьей-то руке…
— Плацдарм? — переспрашиваю я. — Плацдарм — это война.
— Да! А на войне надо убивать… и брать пленных.
— Ты знаешь, сколько есть версий о Неудачнике?
— Да.
— Если он не из будущего? А из другого мира?
— Пусть! Тогда — тем более! Он в нашем мире, и здесь — наши законы! Мы должны понять, кто он.
Да чего, собственно, он хочет от меня?
Смотрю на Дибенко — дрожащие губы, усталые глаза, неряшливый, опустившийся вид. Чего он добивается? Чтобы я передумал? Сдал ему Неудачника? Да это в любом случае — не в моих силах. Мы только потратим время…
Время…
Он знает мое имя и адрес. Знает, где я живу в виртуальности.
Даже сумел отследить меня у Ромки.
А теперь тянет время.
Я отшатываюсь, бросаюсь к калитке. Дибенко смотрит мне вслед, не пытаясь помешать. Только на лице появляется улыбка — довольная улыбка актера, отыгравшего роль и вслушивающегося в аплодисменты.
101
Такси проносится мимо — словно моя поднятая рука больше ничего не значит в Диптауне. Я дергаюсь вслед машине, вновь машу рукой…
Бесполезно.
Это война.
Как Дибенко смог отсечь меня от транспортной сети Диптауна? Может быть, у него и там пай?
Но ведь я теперь не нуждаюсь в «Дип-проводнике»…
Уже знакомое ощущение, когда город вокруг схлопывается, превращается в схему. Парю над городом, тянусь сквозь расстояние, сквозь чужие компьютеры — к своему дому.
И ударяюсь в стену.
Я вижу дом, населенную вещами многоэтажку, — но внутрь проникнуть не в силах. Что-то изменилось в самом пространстве.
Делаюсь реальным — не в самом здании, а рядом, на тротуаре.
Дом пылает.
Не пожар, скорее невиданная иллюминация. Стены меняют цвет и яркость, каждая песчинка сияет, как драгоценный камень. Дом — как нелепый прямоугольный бриллиант под лучом прожектора.
И люди, очень много людей. Мундиры городской формы безопасности, охранники «Лабиринта», стражники «Аль-Кабара»… Кольцо оцепления вокруг дома, снайперы с винтовками, автоматчики за прозрачными щитами, парящие в воздухе стрелки с реактивными ранцами. Я возник внутри оцепления, и сотня стволов мгновенно нацеливается на меня.
Пауки договорились и раскинули паутину сообща.
— Леонид! Поднимите руки и приближайтесь! — раскатывается над улицей голос. За стеной охраны, в радужных отсветах иллюминации — группа людей. Урман, Вилли, Человек Без Лица, комиссар Джордан Рейд.
Надо же!
Какая честь для меня! Куда податься бедному дайверу? Официальные и неофициальные властители глубины сошлись у его дома!
— Леонид, медленно приближайтесь! — повторяет Рейд. Его голос эхом отдается вдоль улицы.
По крайней мере они стараются соблюсти видимость законности. Операцию проводит полиция.
Иду под прицелами стволов, под надзором сотен компьютеров, каждый мой шаг взвешен и оценен, каждый байт информации течет под незримым присмотром…
Охрана впереди расступается, пропуская меня. Гильермо отводит взгляд. Урман — который на самом деле лишь секретарь Урмана, ехидно улыбается. Дибенко, вновь надевший свою туманную маску, бесстрастен.
Обращаюсь к Рейду, игнорируя их всех:
— Что происходит?
— Вы обвиняетесь в незаконном проникновении в чужое информационное пространство, в применении оружия, повлекшем значительный материальный ущерб, в сокрытии информации, жизненно важной для Диптауна, — чеканит Джордан. — Вы задержаны до выяснения обстоятельств.
— А в чем обвиняется мой дом? — спрашиваю я. Но Рейда с позиций не сбить.
— Проводится поиск улик.
Оглядываюсь на пылающее здание. Поиск? Как бы не так. Консервация. Заморозка. Перенасыщение каналов информацией. Сможет ли Неудачник отразить атаку — или даже его сил не хватит?
— Я сдаюсь, — говорю я. — Признаю все обвинения. Прошу прекратить… это.
Джордан качает головой. С легким сочувствием во взгляде, но с непреклонной решимостью.
— Не пытайтесь скрыться в реальность, — предупреждает он. — Мы запросили «Интерпол» о вашем физическом аресте.
Накатывает страх — лишая воли, гася силы. Может быть, там, в настоящем, за моей спиной уже стоят угрюмые омоновцы в черных матерчатых масках?
Настоящая тюрьма, настоящий допрос — это не азарт виртуальных схваток. Это гнилой матрац, баланда, чей рецепт неизменен со сталинских времен, зарешеченное окошко и не обезображенный интеллектом конвоир.
Или моя родная полиция, при всей готовности обменять российского гражданина на десяток списанных портативных радиостанций, еще не научилась работать быстро?
Глубина-глубина… и бежать.
Я смотрю в нарисованные лица, на охранников с оружием. Нет границ для охотников за чудом. Со всех концов Земли они нырнули в глубину — чтобы вырвать, выдрать кусочек тайны — откуда бы ни принесла ее судьба в наш мир.
И меня охватывает ярость.
— Джордан… я даю вам десять секунд… — шепчу я. — Вам, всем. Десять секунд, чтобы убраться.
— Опомнитесь, Леонид… — это Рейд.
— Стрелок, давайте пойдем на взаимные компромиссы… — это Вилли.
— Твои силы тоже имеют предел… — Человек Без Лица.
Господи, да они же боятся! Боятся меня! Одного против всех, затравленного, с древним компьютером за спиной и пустыми руками!
Почему?
— Не знаю, как ты держишься, — начинает Дибенко, — но…
— Пять секунд, — говорю я.
И охрана начинает стрелять. То ли без команды, то ли я ее не заметил…
Огонь и боль.
Все, что было придумано за годы существования глубины, самое проверенное и самое секретное — все по мою честь…
Я стою в огне, а на лицах вокруг — страх, и даже в сером тумане Человека Без Лица — страх…
Почему я еще здесь, почему остаюсь в виртуальности, а не снимаю шлем перед серым дисплеем убитой машины?
Тянусь к охранникам — не руками, одним лишь взглядом. Тела мнутся, как тряпичные куклы под каблуком, рассыпаются пеплом, исходят паром, застывают, сворачиваются в точку, растворяются в воздухе. Словно взгляд отражает всю пакость, что сыплется в мою сторону.
Пять секунд, отпущенных мной врагам, истекают, и улица пуста. Лишь полыхает мой дом и стоят рядом те, кто поджег его…
— Лишь в глубине ты — бог, — говорит Человек Без Лица. Он не угрожает, он напоминает…
— Разве? — Я подхожу к ним ближе. — Рейд, сейчас компьютеры налоговой полиции узнают, что ты присвоил пару миллионов… Урман! Вся информация «Аль-Кабара» — в свободном доступе! Вилли! «Лабиринт» — мертв! Уровни стерты, карты утрачены, монстры разбежались! Дима! Твои отпечатки пальцев — принадлежат серийному убийце!
Даю им пару секунд, чтобы осмыслить, и добавляю:
— Минута… и станет так!
Не знаю, возможно ли это. Я не знаю своих сил. Даже не знаю, откуда они появились.
Но они верят.
— Чего ты хочешь, дайвер? — кричит Урман. Рейд отталкивает его, ревет:
— Условия!
Может быть, я немножко угадал с налогами?
— Вы прекращаете охоту.
Перед ними — чудо. Но им есть что терять.
Урман и Гильермо переглядываются, директор «Аль-Кабара» кивает.
— Мы снимаем свои обвинения, Джордан, — говорит Вилли. — Не стоит… привлекать «Интерпол».
Он едва уловимо кивает мне. Значит, пугали?
Ложь. Везде — ложь.
Краем глаза я вижу, как по улице приближаются люди. Простые граждане Диптауна, теперь, когда оцепление повержено, они могут удовлетворить любопытство.
Пускай смотрят.
Джордан берет Дибенко за плечо, слегка встряхивает:
— Вы слышали? Операция прекращена! Все! Отключайте свои системы!
Значит, здание замораживал Дмитрий? У полиции силенок не хватило?
Человек Без Лица отмахивается от комиссара. Он смотрит лишь на меня. Ему, единственному, наплевать на мои угрозы.
Не потому, что он не верит в них, и не потому, что готов потягаться с американским правосудием, насквозь пронизанным компьютерными технологиями.
Он не готов отказаться от чуда. Как-никак мы земляки. Обоим высшая идея вывихнула мозги — пусть и в разные стороны. С туманной маски доносится шепот:
— Ты предаешь весь мир…
— Я его реабилитирую.
— Ты не хочешь делиться, дайвер. Ты получил свою награду… и предал нас. Ладно. Не забудь забрать Медаль. Будет чем оправдываться.
Я вспоминаю склад, коробки с софтом, стол, на котором осталась Медаль Вседозволенности.
Тянусь — сквозь расстояние, которого больше нет. И тяжелый жетон ложится в мою ладонь.
Секунду я разглядываю его. Белый фон и радужный шарик. Паутина сети, окруженная невинностью и чистотой.
— Это твое, — говорю я и бросаю медаль Человеку Без Лица. Жетон касается черной ткани плаща и прилипает. Красиво… — Я этого не заработал. А ты… ты создал глубину. И не повторяй, что не мог это сделать. Смог. Сам. Спасибо. Но не думай, что мы тебе чем-то обязаны. Этот мир будет жить, будет падать и учиться вставать. Он не заставит говорить того, кто хочет молчать. Не заткнет рот тому, кто хочет говорить. И может быть, станет лучше…
Я поворачиваюсь и иду к своему дому.
Дибенко так и не отключил программы, сковавшие здание алмазной коркой. Но я не собираюсь его о чем-то просить. Дергаю дверь и вхожу в подъезд, сияющий, словно пещера чудес Аладдина.
Вот только за моей спиной иллюминация гаснет, сходит на нет. Я рву чужую программу, отвоевывая у нее шаг за шагом.
Поднимаюсь. Всего лишь две с половиной сотни ступенек.
За каждой дверью — шорохи и шум. Мой нарисованный мирок оживает, когда я прохожу мимо. Вслед несутся обрывки музыки и невнятный шум разговоров, звон бьющегося стекла и ритмичный стук молотка, шлепанье босых ног и визг дрели.
Даже не вспомнить сейчас, когда и что я программировал, окружая себя несуществующими соседями. Странный я тип. Как и все люди…
Я знаю, что в силах удалить всю заморозку сразу, одним усилием. Но не делаю этого. Пусть будет путь вверх медленным, шаг за шагом. Сметая со стен фальшивый блеск, пробуждая жизнь в пустых квартирах. Никогда больше я не войду в этот дом.
Хныканье ребенка и гул неисправного крана, лай собаки и звяканье бокалов. Мне нечего запоминать и не о чем грустить. Это были мои костыли, но я научился ходить сам.
Последний изгиб лестницы, останавливаюсь на миг перед дверью, сложенной из алмазных зерен. В каждой песчинке — мое крошечное лицо. Одно из многих лиц, которые я надевал в глубине.
Дышу на дверь — алмазы тускнеют, меркнут, превращаясь в льдинки, стекая каплями воды. Поплачь за меня, глубина. Мне не о чем плакать.
Вхожу — и сразу же вижу, что в квартире ничего не изменилось. Здесь программа Дибенко власти не имела.
Неудачник и Вика стоят у окна, глядя на улицу.
Подхожу — Вика молча берет меня за руку, и мы смотрим на Диптаун втроем.
Улица забита народом. Густая, слитая толпа. Чуть дальше по сторонам замерли машины «Дип-проводника», а люди все подходят и подходят, чтобы замереть, глядя на дом.
И лишь под самым окном люди расступаются. Там круг пустоты, окружающий Человека Без Лица. Он тоже смотрит вверх, словно в силах увидеть нас. Мне даже хочется верить, что он видит.
— Он вовсе не злой, — говорю я Неудачнику. — Он просто нетерпеливый.
— Я никого не обвиняю, — соглашается Неудачник.
— Тогда уходи, — прошу я. — Самое время.
110
Он очень долго смотрит на меня, тот, кто пришел в глубину в обличье Неудачника. Словно хочет рассмотреть мое настоящее лицо, понять, что я чувствую сейчас.
— Ты обижен? — спрашивает он наконец.
— Нет. Расстроен, но это совсем другое.
— Я боялся, что ты обидишься. Ведь я разбил твою мечту.
— Какую?
— Ты мечтал, что виртуальность изменит мир. Сделает его чище. Даст людям доброту и силу. Терпел то, что возмущало тебя, улыбался тому, что раздражало…
Неудачник протягивает руку, кладет на наши с Викой сцепленные ладони.
— Ты верил в миг… один-единственный миг, искупающий все грехи и ошибки. Я убил эту веру.
Мне даже смешно слушать его слова. Неужели он и впрямь так считает?
Неужели я так думал?
— Не в глубине дело, Неудачник, — говорю я. — Не в этой глубине.
Он кивает.
— Помнишь зеркальный лабиринт, Леонид?
Конечно, помню…
— Глубина дала вам миллионы зеркал, дайвер. Волшебных зеркал. Можно увидеть себя. Можно глянуть на мир — на любой его уголок. Можно нарисовать свой мир — и он оживет, отразившись в зеркале. Это чудесный подарок. Но зеркала слишком послушны, дайвер. Послушны и лживы. Надетая маска становится лицом. Порок превращается в изысканность, снобизм — в элитарность, злоба — в откровенность. Путешествие в мир зеркал — не простая прогулка. Очень легко заблудиться.
— Я знаю…
— А я и говорю с тобой лишь потому, что ты знаешь. Я тоже хотел бы стать твоим другом, Леонид.
Он грустно улыбается, прежде чем добавить:
— Но это была бы очень странная дружба…
— Чужой и русский — братья навек? — интересуется Вика.
Значит, Неудачник не убедил ее. Ни в чем. Для нее он — человек, хитрый хакер, морочащий всем голову…
Мне невесело. Но я говорю:
— Я не спрашиваю, кто ты. Веришь, нет, но мне это — все равно… Пришелец со звезд или из другого измерения, машинный разум… Но ты все равно знаешь больше, чем мы. Скажи, что будет?
— Смотря в какое зеркало смотреть, дайвер.
— Тогда я буду выбирать, Неудачник. Очень придирчиво. А теперь — уходи.
Он отводит руку от наших ладоней.
Секунду ничего не происходит. Потом стена за его спиной начинает гнуться, скручиваться в воронку.
Неудачник делает шаг назад. В сияющий туннель, уходящий в непознанное. К голубому солнцу, под которым вьются оранжевые ленты. В свой мир.
Его тело дрожит, расплываясь. Каскады разноцветных искр срываются с кожи. На мгновение мне кажется, что я вижу — вижу того, кто приходил в наш мир.
Но скорее мне просто хочется дать чуду имя.
— Помни нас… — говорю я вслед уплывающим бликам света. — Помни такими, какие мы есть…
Дом начинает подрагивать. Стены становятся прозрачными, потом — бледно-зелеными, потом — кирпичными, потом — бумажными. Потолок уползает вверх и выгибается куполом. Пол превращается в зеркало, свет в окне проходит все части спектра и выжигает на бумажной стене наши силуэты.
Квартира превращается в огромный зал, словно все направления растянули на порядок.
Туннель медленно сужается, но еще можно успеть. Прыгнуть вслед Неудачнику — и увидеть, откуда он пришел. Сорвать с чуда маску.
— Леня, что это?! — кричит Вика.
— Информация, — отвечаю я. По квартире начинает гулять ветер, на подоконнике зацветает в горшке комнатный гранат, стопка компакт-дисков на полке принимается наигрывать все песни одновременно. — Он качает информацию! Уносит все то, что узнал!
Сквозь нас несутся полупрозрачные тени. Пробегает Алекс с винтовкой наперевес, проносится, перебирая лапами, монстр-паук, уходит в туннель та придуманная семья, что мы спасли в «Лабиринте». Вращаясь, как пропеллер, пролетает исполинское дерево, семенит хоббит с испуганной мордочкой, огромными прыжками шествует летающий охранник Человека Без Лица с огнедышащим ракетным ранцем за спиной.
Потом проходим мы с Викой. Взявшись за руки.
— Помни нас… — повторяю я. — Помни…
Туннель начинает сужаться, словно диафрагма фотоаппарата. В последний момент в него протискиваются, хлопая крылышками, летающие тапочки Компьютерного Мага.
И комната становится прежней.
— Я все равно не верю, что он — чужой, — говорит Вика. Неуверенно, но упрямо. — Если он хороший хакер, то мог все это…
Она замолкает, когда я обнимаю ее за плечи.
— Не надо, Вика, — прошу я. — Он ведь ушел. Навсегда. Теперь не обязательно спорить. Теперь можно и верить.
На улице шум, на улице — обмен мнениями. Видели они хоть что-то из того, что открылось нам? Все равно. Глубина породила новую легенду.
— Он ушел, но мы остались, — говорит Вика. — И за тобой — охота.
Киваю, осторожно размыкая наши объятия. Подхожу к окну, смотрю вниз. Человек Без Лица по-прежнему неподвижен.
— Дайвер Леонид тоже должен уйти, — соглашаюсь я.
— Ты будешь грустить по своему дому? — спрашивает Вика. Как здорово, когда не нужно ничего объяснять.
— Чуть-чуть. Как по трехколесному велосипеду.
Я возвращаюсь к ней, обнимаю. Ее губы находят мои.
И это — то, что уже никогда не уйдет.
Глубина… — молча зову я.
Дом снова вздрагивает, когда в далеком Минске прокатный сервер получает команду. Магнитная головка скользит по диску — стирая.
Оборот — исчезает первый этаж со скандальным пенсионером. Оборот — шестой этаж с тихим графоманом, оборот — десятый этаж с коллекционером виниловых пластинок.
Оживает мой компьютер, и меркнут стены квартиры. Я не смотрю на стол, но знаю, что на дисплее нарисованная Вика улыбается мне — в последний раз. Программы не грустят, когда их стирают. Грустят люди, но у меня нет другого выхода. Если заблудишься в зеркальном лабиринте — бей зеркала. Выходи на свет…
Толпа разражается криками, когда мой дом тает в воздухе. Бедолаге Джордану еще придется доказывать, что это не его работа.
Мы плывем над Диптауном, обнявшись и глядя друг другу в глаза.
— Здорово… — шепчет Вика.
— Я и сам не знаю, как это делаю…
— Не знаешь, как целуешься? — удивленно спрашивает она.
…Нет, никогда я женскую логику не пойму.
Возле супермаркета, на стыке украинского и прибалтийского кварталов, я нахожу тихий закоулок: между телефонными будками и фонтаном. Оттуда мы и выходим. Правда, не сразу.
— Ты стираешь свои следы? — интересуется Вика.
Молча киваю.
— Надеешься, что тебя не найдут?
— Попробую. Может быть, они смогут вычислить город… но и то вряд ли. Лучше, чтобы не узнали даже этого.
— А мне ты можешь довериться?
— Санкт-Петербург, — говорю я. Очень хочется услышать в ответ, что мы земляки. Но Вика морщится.
— Питер… Леня, подожди меня здесь, ладно?
Я жду. Она убегает в супермаркет, а я еще раз тянусь к минскому серверу, проверяю, не осталось ли хоть какого-то следа. Потом прохожусь по всем запасным адресам, даже по тем, которые никогда не использовал, — и бью их, безжалостно выскребая информацию отовсюду. Со стримеров и магнитооптики, накопителей Бернулли и оптических дисков. Самым последним я чищу винчестер своего интернетовского провайдера. Все. Теперь — я никогда не входил в глубину.
Вика возвращается.
— Представляешь, в очередь попала, — смеется она.
— Срочные покупки?
— Одна покупка.
Она взмахивает перед моим лицом предусмотрительно сложенным авиабилетом. Я вижу лишь, куда она собралась.
— Утром свободен?
— Ты ведь летать боишься.
— Что поделаешь, ехать долго… Ты встретишь меня?
— Какой рейс?
— В десять утра жди у справочного.
Маленькие игры в самостоятельность… я могу сейчас дотянуться до авиакассы в супермаркете и узнать, кто и откуда брал билет в Питер.
Но я, конечно, этого не сделаю.
— Как я тебя узнаю?
Вика дергает плечиками:
— Посмотрим. А как я узнаю тебя?
— У меня в зубах будет красная роза, — мрачно сообщаю я.
Я прекрасно понимаю Вику. Одно дело — полюбить друг друга в виртуальном мире. Другое — встретиться наяву. Страшно говорить о себе.
Не знаю, хватило бы у меня смелости первому предложить встречу.
— Тогда в десять у справочного, — решает Вика. — Попытаемся не обознаться?
— Попробуем.
— Я пойду? — полуспрашивает-полусообщает она. — Надо собраться…
— У нас уже холодно, — предупреждаю я.
— И у нас тоже…
Вика делается полупрозрачной и рассыпается ворохом искр. Красивый у нее выход из глубины.
И мне пора.
Подмигиваю прохожему, который приостановился, наблюдая за Викиным уходом. И исчезаю из виртуальности.
На экранчиках была темнота. Полная.
Я снял шлем.
На дисплее мерцал золотистый фон «Виндоус-Хоум». Вики больше нет. Хватит любить нарисованных людей.
Выходить из Интернета будем вручную…
Я раскрыл окошко терминала и непонимающе уставился на мигающую строчку.
No dial tone!
Надо вовремя платить по телефонным счетам.
Я все-таки взял трубку и вслушался в тишину. Потом проверил логи — телефон мне отключили три часа назад. Под самый конец рабочего дня, как это водится у работников АТС.
Виртуальный секретарь Фридриха Урмана, а ты ведь был прав… Возможно входить в глубину без всяких технических приспособлений.
Я стянул комбинезон и поплелся к кровати.
111
Меня разбудил телевизор. Я лежал, кутаясь в одеяло — отопление еще не включали и было холодно, — слушал болтовню дикторов. Политика, экономика, курсы валют… Интересно, попадет ли вчерашний переполох в виртуальности в выпуски новостей? Может, и попадет. Где-нибудь между известием о приезде популярного певца и спортивными новостями. Среди прочих курьезов. Телевидение любит делать репортажи из Диптауна. Обывателю смешно смотреть на мультяшные пейзажи и нарисованных людей. Хорошо, наверное, что над нами смеются. Лишь бы не боялись… не завидовали… не ненавидели…
Я вскинул голову, с испугом посмотрев на часы. Они стояли, видимо, еще с вечера. Обычное дело, всегда забываю заводить. Нашарил валяющийся на полу у кровати пульт, вывел время на телевизионный экран.
Семь. Нормально, успею.
Во всем теле была разбитость, и в голове тяжесть, как всегда после серии долгих и частых погружений. Человек не очень-то приспособлен к виртуальному миру. Может быть, пройдет год-другой, и для всех граждан Диптауна придет час расплаты. Какие-нибудь параличи, слепота, инфаркты. Тогда имя Дибенко смешают с грязью, компании, сделавшие ставку на виртуальность, разорятся, а серьезные ученые сообщат, что давным-давно все это предвидели и неустанно предупреждали…
Поживем — увидим. В любом случае у меня будет шанс почувствовать беду одним из первых.
А может быть, наоборот, он случится, тот прорыв, о котором мечтал я и которого ждал Дибенко. То, что я смог совершить вчера, станет доступным для всех. Два мира, слитые воедино. Виртуальность и настоящее, сделай лишь шаг — и войди в глубину. Без всяких костылей…
Я встал и заправил постель. Вымыл пол, вытер пыль, затем выгреб из шкафа всю одежду и минут пять рылся, выбирая хоть что-нибудь поприличнее. Трудно следить за своим гардеробом, когда привык рисовать всю одежду, от плавок до смокинга.
Джинсы и свитер. Пойдет.
Одевшись, я еще раз прошел по квартире, косясь на компьютер, проработавший всю ночь. По экрану медленно ползла надпись: «Ленечка, глубина ждет!»
Пускай ждет.
Нет, мои попытки привести квартиру в порядок результата не дали. Застарелый холостяцкий бардак только подчеркивался чистым полом и убранным с глаз долой хламом. Что ж… предстанем во всей красе. Если Вика хоть немного общалась с хакерами, то не испугается.
Я выключил компьютер. Уже в дверях запоздало вспомнил, что даже не попытался прибрать на кухне… нет, хватит, этот подвиг не для меня.
Торопливо закрыв дверь, я вызвал лифт. Пластиковая кнопка, прожженная сигаретой, едва тлела под пальцем. В лифте почему-то было накурено.
Не так красиво, как в глубине, конечно, не так.
Лифт медленно потащил меня вниз, мимо десяти этажей, мимо соседей по бетонной коробке, которых я не знал, да и не пытался узнать. Можно придумывать чужие судьбы, можно грустить и насмешничать над несуществующими людьми… Как трудно узнать их — живых и настоящих. Сделать хоть шаг навстречу.
Может быть, Вика не прилетит? Передумает, в последний миг, ощутив то же, что и я, — нельзя смешивать два мира воедино?
Я представил, как стою в аэропорту. Нелепая фигура, беглец из виртуального мира, выползший в мир живых. Бледная незагорелая морда, одежда, не требующая утюга, красные, как у наркомана, глаза. И появляется Вика, красивая и стройная, модно одетая… или нет, может быть и хуже. Появляется сутулая очкастая девушка в мешковатом платье и плащике позапрошлогодней моды…
Что хуже — бог знает…
Я тихонечко застонал, заранее переживая наш общий позор и взаимное разочарование. Двери лифта как раз разошлись, и маленькая девочка с эрделем на поводке испуганно отступила на шаг.
Ну вот, даже дети шарахаются…
Я протиснулся мимо жизнерадостного пса и побрел вниз.
— Доброе утро! — тихо сказала девочка вслед.
Отвык я здороваться…
— Доброе утро, — сказал я, запоздало улыбнувшись, и выскочил из подъезда.
Почему-то я уверен, Неудачник не забыл бы поздороваться. Он бы еще потрепал эрделя по загривку, и пес шлепнулся бы на пол от удовольствия.
У меня хватало сейчас денег, можно было даже гордо поехать в аэропорт на такси, но спешить не хотелось. Боялся я этого ожидания, ох как боялся… Я позавтракал у какого-то ларька гамбургерами, разогретыми, но явно несвежими. Хотелось пива, однако под снисходительным взглядом продавца я решился лишь на лимонад.
Автобус, идущий в аэропорт, был почти пустым. Какая-то сонная компания с огромными баулами, очень ярко, под очередные требования моды, раскрашенные девчонки. Я стоял сзади, глядя на уползающую ленту дороги.
Может, не ехать…
Без четверти десять автобус остановился у аэропорта. Я выполз из него с оптимизмом приговоренного к казни, постоял под моросящим дождичком, прежде чем пройти в здание.
Может, погода нелетная…
В аэропорту было тепло и шумно. Носились вокруг родителей возбужденные предстоящим полетом дети, угрюмо перли свои тюки челноки, очередь легко одетых граждан тянулась к регистрации на какой-то южный рейс. Я изучил номера рейсов на табло — отложенных не было.
Может, Вика не полетела…
За последние полчаса сели четыре самолета. Вика могла прилететь из Ташкента, из Риги, из Хабаровска, из Москвы… А если она назначила время встречи с запасом, то в ее распоряжении — вся Россия и почти все зарубежье.
Я побрел к справочному бюро. Там стояло несколько человек, но ни одна женщина на Вику не походила. Это я почувствовал с первого взгляда.
Все лица — такие разные. Столько некрасивых, столько усталых и озабоченных. Этого нет в глубине, и может быть — зря…
Прислонившись к стене, я ждал. Полчаса — моя неизменная поблажка женской необязательности… Но для Вики сделаю исключение, буду ждать час. Или два. Прирасту к этой стене, пока милиция не отлепит.
Сейчас бы хороший ноутбук, с радиомодемом. Прогнать дип-программу, нырнуть, прочесать все файлы авиакомпаний…
Я закрыл глаза.
Глубина лежала передо мной.
Черный бархат, бездонная пропасть, пронизанная разноцветными нитями. Маленький шарик Земли, примерившей новый наряд. Глубина ждала. Я видел искры самолетов, взлетающих и заходящих на посадку, водовороты информации, перерабатываемой компьютерами, видел далекие здания Диптауна. Потянуться — и оказаться там. Мне больше не нужны машины.
Где-то рядом, прямо в аэропорту, кто-то использовал компьютер не по назначению. Входил в глубину. Я на миг встал за его спиной, посмотрел его глазами.
Это мой мир.
Щедрый и безграничный, шумный и безалаберный. Человеческий. Он станет лучше, изменится вместе с нами, только надо верить в это. Не блуждать в лабиринтах, когда выход рядом. Не влюбляться в отражения, если рядом живые люди.
И может быть, следующий гость глубины не станет единственным Неудачником, не умеющим стрелять в людей.
Я вышел из сети. На электронных часах сменились цифры — ровно десять.
— А где красная роза?
Это было страшнее всего — повернуться и посмотреть на Вику. Труднее, чем все подвиги в виртуальном мире…
Она была именно той девушкой, которую я рисовал. Той, что улыбалась мне с экрана по утрам. Той, что жила в моих снах.
Только волосы чуть светлее, а стрижка чуть короче, и глаза не смеются — они испуганные… как и у меня сейчас. Но это моя Вика. Перепуганная насмерть девушка в джинсах и легкой курточке, с сумкой через плечо.
Мы оба жили в своих настоящих телах, погружаясь в глубину. Лучшая в мире маска — собственное лицо.
— Эту розу еще растят, — говорю я.
Вика чуть-чуть расслабляется.
— Я боялась… вдруг ты пообещаешь ее нарисовать.
— Нет уж, — шепчу я. — Хватит нарисованных цветов…
Я беру ее за руку. Мы постоим так секунду, глядя друг другу в глаза.
Прежде чем пойти домой.
Алма-Ата июнь — сентябрь 1996 г.
