Разнообразие религиозного опыта
Помимо нашей ментальной аппаратуры для сознательных размышлений о причинно-следственной связи — аппаратуры, сформированной эволюцией реципрокного альтруизма, — существуют и другие внутренне присущие нам инструменты для принятия во внимание причинно-следственной связи, и некоторые из них действуют почти исключительно на уровне чувства.
Например, в те времена, когда наши предки еще не знали, что болезни переносят микроскопические организмы, естественный отбор, по-видимому, восполнил этот пробел в знаниях, внедрив в наши гены отвращение к вещам, способным вызывать болезни. К этому выводу психолог Пол Розин пришел, изучая отвращение . Он считает, что не случайно все, что вызывает отвращение у людей повсюду — разлагающиеся трупы, экскременты, тухлое мясо, — опасно для нашего здоровья.
Но каким бы безыскусным ни выглядело чувство отвращения, оно содержит в себе определенную метафизику: чувство, что некоторые предметы в корне нечисты и излучают незримую ауру скверны, создавая зону ужаса. Паскаль Бойер предполагал, что отвращение — наша «система логических выводов о заражении» — могло привести в действие представления о ритуальном загрязнении, фигурирующие во многих религиях . (Вспомните грех, который так раздражал богиню моря из главы 1, — не выброшенные предметы, загрязненные близостью к выкидышу.)
Существует и еще одна особенность человеческого разума, которая могла иметь отношение к религиозному опыту, и, подобно «системе логических выводов о заражении», является способом принятия во внимание причинно-следственной связи без сознательных размышлений о ней. В сущности, она появилась в наших генах настолько задолго до осознанного рационального мышления, что имеется у всех млекопитающих. Ее называют «ассоциативным обучением».
Когда пес обжигается о камни, которыми обложен догорающий лагерный костер, в дальнейшем он обходит такие камни стороной. Что происходит в голове у пса, сказать трудно, но, скорее всего, там нет пространных размышлений о причинно-следственной связи между огнем и горячими камнями, или же между горячими камнями и паленой шерстью. Предположительно пес всего лишь приобретает нечто вроде страха перед этими камнями, страха, который побуждает его вести себя так, словно он понимает связь между камнями вокруг догорающих костров и паленой шерстью. Однажды мне довелось выгуливать золотистого ретривера по улице мимо перекрестка, на котором несколько недель назад его сбила машина. По мере приближения к перекрестку собака шагала все медленнее и опасливее, пока наконец не остановилась, отчаянно сопротивляясь любым попыткам сдвинуть ее с места. Казалось, в ее представлении злополучный перекресток окружен чем-то вроде жуткой ауры, и чем он ближе, тем острее ощущается эта аура.
Следы примитивного механизма обучения такого рода в человеческом мозге могут побудить людей считать некоторые предметы и места населенными злом — подобные представления есть в разных религиях. Отсюда, вероятно, и чувство ужаса, которое некоторые антропологи связывают с примитивным религиозным опытом.
А как же чувство благоговения, которое также отождествляли с религиозным опытом — в первую очередь немецкий теолог Рудольф Отто, который считал, что трепет в первобытной религии зачастую неразрывно связан со страхом? Был ли этот трепет изначально «сконструирован» естественным отбором для какой-либо нерелигиозной цели? Безусловно, чувства такого типа иногда охватывают людей, столкнувшихся с другими, гораздо более могущественными. Менее могущественные из них начинают раболепствовать, в отчаянии умоляя о пощаде. (Во время войны в Персидском заливе 1991 года, после нескольких недель американских бомбардировок иракские солдаты были настолько потрясены, что пали на колени и целовали руки первым американцам, которых увидели, хотя эти американцы были журналистами.) С другой стороны, это прагматичный шаг, самое разумное, что можно предпринять в конкретных обстоятельствах. Однако инстинкты и эмоции питают его в равной, если не в большей мере, чем осознанная стратегия. Шимпанзе поступают примерно так же. Столкнувшись с опасным противником, они либо идут на конфликт с «демонстрацией угрозы», либо, если противник чересчур силен и опасен, выказывают покорность.
Неизвестно, какие чувства испытывают при этом шимпанзе, но у людей, согласно сообщениям, возникает нечто вроде благоговейного трепета. Это чувство, естественным образом направленное на других людей, по-видимому, облегчало теологическое толкование природы: если неистовая гроза вызывает то же чувство, что и вспыльчивый и могущественный враг, нетрудно вообразить себе, что вспыльчивый враг скрывается и за грозой.
Даже шимпанзе временами способны на слабое подобие этого понятийного скачка. Приматолог Джейн Гудолл наблюдала, как шимпанзе реагировали на грозу или водопад демонстрацией угрозы. Она предположила, что «трепет и удивление, лежащие в основе большинства религий», могут корениться в «таких первобытных, недоуменных взрывах эмоций» .
Но все это не означает, что возможность достоверного религиозного опыта следует отрицать. Едва ли научное мировоззрение исключает предположение о том, что некоторые состояния сознания подводят нас ближе к тому, что мистики называют «высшей реальностью» — или хотя бы к тому, что достойно называться «божественным». Но защитники религии поступили бы опрометчиво, делая ставку, как предположил Отто в труде «Священное», на достоверность притязания, что на заре истории религии в основу лег некий мистический опыт, опыт откровения, не поддающийся натуралистическому объяснению. Потому что чем больше мы узнаем о запутанном и порой иррациональном характере природы человека, тем легче становится объяснить происхождение религии, не прибегая к подобным ухищрениям. Религия возникла из мешанины генетически обусловленных ментальных механизмов, предназначенных естественным отбором для сугубо приземленных целей.
РЕЛИГИЯ ВОЗНИКЛА ИЗ МЕШАНИНЫ ГЕНЕТИЧЕСКИ ОБУСЛОВЛЕННЫХ МЕНТАЛЬНЫХ МЕХАНИЗМОВ, ПРЕДНАЗНАЧЕННЫХ ЕСТЕСТВЕННЫМ ОТБОРОМ ДЛЯ СУГУБО ПРИЗЕМЛЕННЫХ ЦЕЛЕЙ
Временами Отто сам, по-видимому, сомневается в том, что религиозный опыт способен бросить вызов научному объяснению. В книге «Священное», рассмотрев поклонение духам, поклонение предкам и примитивную магию, он писал:
Какими бы различными они ни были, во всех присутствует общий — и непостижимый — элемент, который легко распознать. Вероятно, они не берут начало непосредственно из этого общего легко распознаваемого элемента; может быть, все они демонстрируют предварительный этап, на котором являются просто «натуральными» продуктами наивных, рудиментарных фантазий первобытных времен. Однако все они приобретают оттенок совершенно особого рода, который один придает им характер формирующих преддверие религии, обеспечивает им отчетливую и явную форму, а потом наделяет поразительной властью над умами людей, доказательства наличия которой приводит история.
О точном значении высказываний Отто можно поспорить, но общее направление интригует: элементы ранней религии, несмотря на свое приземленное происхождение, способны в ходе последующей культурной эволюции приобрести более глубокий и явно духовный характер. Эта мысль не относится к невероятным. Но насколько далеко человечество продвинулось по пути духовной эволюции — совсем другой вопрос.
