Глава 13
Как Иисус стал Спасителем
• Как небеса стали небесами• Миф о «восхищении» • Небеса могут подождать • Зарубежные конкуренты • Возрождение • Первородный грех • Цивилизация и неудовлетворенность ею • Разновидности грехов • Ущербное общество • Авторитет отцов • Связь
Для многих христиан слово «Иисус» в буквальном смысле синоним «спасителя». Бог послал своего сына, чтобы, как сказано в Новом Завете, «узрела всякая плоть спасение Божие» .
Действительно, в каком-то смысле спасение Божье было видимым давно. Яхве спас израильтян от египтян («Бог, Спаситель свой, совершивший великое в Египте», как сказано в Еврейской Библии). Позднее их спасали от прочих мучителей, в том числе и люди, присланные с этой целью. («Дал Господь Израильтянам избавителя, и вышли они из-под руки Сириян».) И даже когда Яхве подверг их гневу вавилонян, намекая, что спасение даруется не просто так, он готовил персидского царя Кира вновь явить божественное спасение израильтянам. Поэтому пророк Иеремия называл Яхве «надеждой Израиля, Спасителем его во время скорби» .
Но все это было не то, что подразумевают под спасением христиане. Называя Христа Спасителем, они говорят не о спасении общества и даже не о физическом спасении конкретного человека, а скорее, о спасении человеческой души после смерти. Суть христианской вести в том, что Бог отправил своего сына проложить путь к вечной жизни.
Согласно этим представлениям, Иисус — небесное существо, контролирующее доступ на небеса. Он восседает по правую руку от отца и будет судить живых и мертвых, как сказано в Никейском Символе веры, основополагающем документе древнего христианства, который по сей день остается общим знаменателем для римской католической, восточной православной и большинства протестантских церквей.
Христианское понятие спасения стало переломной точкой в эволюции авраамического бога — или, по меньшей мере, в нееврейском наследии этой эволюции. И в христианской, и в мусульманской форме оно доказало свое позитивное и негативное влияние. Когда знаешь, что вскоре после смерти тебя ждут небеса, смерть кажется не столь ужасной перспективой. В свою очередь, смерть в ходе священной войны выглядит даже притягательной — этот факт формирует не только историю, но и заголовки современных газет.
После смерти Иисуса хорошие и плохие вести получили все, кто вознамерился разнести христианскую весть о спасении по всей Римской империи. Символом обеих новостей можно считать статуэтки, найденные археологами в северных регионах империи. Там в местах погребения повсюду попадались бронзовые изображения бога Осириса . По торговым путям он пропутешествовал до самой Галлии — современной Франции, — из своего родного Египта.
Осирис, тысячелетиями занимавший место верховного бога в Египте, поразительно напоминал Иисуса по описанию Никейского Символа веры. Он населял загробный мир, где судил недавно умерших, и даровал вечную жизнь тем, кто верил в него и жил по его заповедям. В этом и заключается хорошая новость для христиан, несущих Благую весть: проникновение Осириса на территорию Римской империи указывало на распространившуюся потребность в божественной фигуре именно такого рода и на наличие подходящей ниши, которую мог бы занять Иисус. Заодно и плохая весть: по крайней мере частично потребность в таком божестве уже была удовлетворена. Христиане, начавшие разносить Благую весть по Римской империи, столкнулись с конкуренцией со стороны бога, который уже олицетворял часть той эмоциональной притягательности, которая ассоциируется у нас с христианством.
Самые первые из этих носителей Благой вести, проповедовавшие ее в Римской империи, узнавали и плохую новость другого рода. На рынке блаженства в загробной жизни благодаря духовному спасению уже было тесновато, а сам Иисус, как выяснилось, поначалу плохо вписывался в эту рыночную нишу. Некоторые, в том числе христиане, сочтут это заявление странным. Разве Никейский Символ веры не создал Иисуса точно по меркам этой ниши? Создал, конечно, только Никейский Символ веры был написан через несколько веков после смерти Иисуса. Общие представления об Иисусе, которые он отражает, — об Иисусе как небесном повелителе бессмертия, — при его жизни удивили бы его последователей. Как и естественный вывод из них — о том, что праведники после смерти вознесутся на небо.
Вечная жизнь определенного рода вполне могла быть частью изначальной идеи Иисуса. А могла и не быть, и в любом случае касающиеся ее подробности — например о небесах, — понемногу изменились за десятилетия, прошедшие после казни на кресте. Рассказ о том, как официальная легенда обрела форму, помогает понять, каким образом Бог развивается, чтобы удовлетворить психологические потребности его последователей, а также осуществить собственные цели выживания.
Как небеса стали небесами
Представления о том, что последователи Иисуса присоединятся к нему на небесах после смерти, сформировались, вероятно, лишь через полвека после его кончины. Конечно, его приверженцы с самого начала верили, что праведников впустят в «Царство Небесное», как сказано в Новом Завете. Но «Царство Небесное» у Матфея — это всего лишь то, что Марк называл «Царством Божиим», а как мы уже видели, местом Царства Божьего предполагалась земля. У Матфея Иисус говорит: «Как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет при кончине века сего». Ангелы сойдут на землю, «соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие и ввергнут их в печь огненную: там будет плач и скрежет зубов. Тогда праведники воссияют как солнце, в Царстве Отца их» .
Обратите внимание на динамику событий: ангелы спустятся на землю, искоренят всех плохих людей, после чего хорошие останутся на новой, улучшенной земле. И ни слова о душах умерших, вознесшихся на небеса.
В сущности, об умершихне говорится вообще ничего. Иисус, убежденный, что Царство Божье уже близко, не тратил времени на описание загробной жизни; он говорил так, словно день расплаты мог наступить в любой момент, прежде чем его слушатели успеют умереть, и объяснял людям, как готовиться к этому. Судный день предназначался для живых, а не для мертвых.
ИИСУС, УБЕЖДЕННЫЙ, ЧТО ЦАРСТВО БОЖЬЕ УЖЕ БЛИЗКО, НЕ ТРАТИЛ ВРЕМЕНИ НА ОПИСАНИЕ ЗАГРОБНОЙ ЖИЗНИ; ОН ГОВОРИЛ ТАК, СЛОВНО ДЕНЬ РАСПЛАТЫ МОГ НАСТУПИТЬ В ЛЮБОЙ МОМЕНТ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ЕГО СЛУШАТЕЛИ УСПЕЮТ УМЕРЕТЬ, И ОБЪЯСНЯЛ ЛЮДЯМ, КАК ГОТОВИТЬСЯ К ЭТОМУ
Но просто ради любопытства: и вправду, что должно былослучиться с умершими? Им предстояло воскреснуть и войти в Царство Божье? А какое существование они вели до того? За годы после казни на кресте такие вопросы должны были выступить на первый план: последователи Иисуса видели, как умирают их родные и друзья, люди, которые, по их расчетам, должны были войти в Царство. В послании Павла к христианам македонского города Фессалоники, вероятно древнейшем из документов Нового Завета, он упоминает об этом беспокойстве: «Не хочу же оставить вас, братия, в неведении об умерших, дабы вы не скорбели, как прочие не имеющие надежды» . Павел уверяет братьев по вере, что те, кто верит в милосердие Божье, вправе ждать жизни после смерти, даже если они умрут до Судного дня.
Вероятно, это отражение взглядов самого Иисуса. Идея воскресения из мертвых в кульминационный момент истории содержится в еврейском апокалиптизме, который унаследовал Иисус (в том числе из Книги пророка Даниила), и Иисус подтверждает это в раннем из евангелий . Кроме того, авторитет Павла как свидетеля учений Иисуса, достаточно прочен, каким обычно бывает подобный авторитет. Павел был жив, когда умер Иисус, и наслышан об учениях его последователей — сначала как их гонитель, а затем — как один из братьев . В этом отношении отрывок из Первого послания к Фессалоникийцам, написанный за два десятилетия до Евангелия от Марка, — первое из всех, какими мы располагаем, письменное свидетельство о взглядах Иисуса на жизнь после смерти.
В любом случае представления Павла о загробной жизни — самые ранние из задокументированных христианских взглядов, примечательные по двум причинам. Во-первых, хотя Иисус, сын Божий, вознесся на небо вскоре после смерти, обычные христиане не следовали тем же путем. Им предстояло ждать, когда Иисус вернется, и лишь после этого обрести блаженство; «мертвые во Христе воскреснут», только когда «Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба» . Во-вторых, даже тогда мертвые не попадут на небеса — скорее, будут вечно жить на земле, в значительно улучшенном Царстве Божьем.
Миф о «восхищении»
А как же «восхищение», в которое верят многие современные христиане, — идея, согласно которой Христос спустится на землю и заберет на небо и живых, и мертвых христиан? В ее основе лежит сомнительное толкование послания Павла к фессалоникийцам, в котором говорится, как по прибытии Христа сначала воскресшие мертвые, а потом и живые вознесутся на небо: «Господь… сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде. Потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем» . Евангелические христиане, в том числе читатели серии апокалиптических романов «Оставленные» (Left Behind),редко обращают внимание на то, что в этом отрывке нет ответа на вопрос: что будет потом, когда люди и Иисус встретятся в воздухе. Попадут ли они вместе на небеса (толкование, типичное для сторонников «восхищения»), или вернутся все вместе на землю? Упоминание о том, что люди с земли отправятся «в сретение Господу» свидетельствует о том, что более вероятно последнее — что люди, играя роль хозяев, встретят Христа на пути к земной тверди.
Это подтверждается повсюду в трудах Павла. Из Послания к Коринфянам мы узнаем, что вернувшийся Мессия, воскресший из мертвых, займется делами согласно своему расписанию: избавит мир от многих сомнительных политиков («упразднит всякое начальство»). Павел, вновь успокаивая христиан, тревожащихся о судьбах мертвых, пишет: «Во Христе все оживут, каждый в своем порядке: первенец Христос, потом Христовы, в пришествие его, а затем конец, когда Он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство и всякую власть и силу; ибо Ему надлежит царствовать, доколе низложит всех врагов под ноги Свои» .
Последним врагом, который умрет, согласно Павлу, будет сама смерть. («Смерть! где твое жало?» — задает он вопрос, обреченный на бессмертие) . Но даже после того как христиане станут бессмертными, они, по-видимому, проведут вечность на земле. После того как Иисус «примет» Царство Божье, о перемещении этого царства не упоминается.
СОГЛАСНО АПОСТОЛУ ПАВЛУ, ДАЖЕ ПОСЛЕ ТОГО, КАК ХРИСТИАНЕ СТАНУТ БЕССМЕРТНЫМИ, ОНИ, ПО-ВИДИМОМУ, ПРОВЕДУТ ВЕЧНОСТЬ НА ЗЕМЛЕ
По-видимому, сценарий с «восхищением» опирается на двойную путаницу. Представления Павла о том, как будут разворачиваться события во время возвращения Иисуса, смутны, вдобавок Павел путается в представлениях самого Иисуса о возвращении. Точнее, путаница в том и заключается, что Павел считает, будто Иисус вообще представлял свое возвращение на землю.
В евангелиях Иисус не говорит, что он вернется. Он упоминает о будущем пришествии «Сына Человеческого» — этот термин Еврейская Библия уже применяла к тому, кто сойдет с небес в кульминационный момент истории, и авторы Нового Завета, по-видимому, усмотрели в этих фрагментах указания на самого Иисуса . Это вполне возможно, поскольку Иисус однажды предсказывает, что Сын Человеческий будет убит, а в третий день воскреснет. Но Иисус никогда напрямую не отождествляет себя с Сыном Человеческим. В некоторых случаях кажется, что он имеет в виду кого-то другого, но не себя. («Кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда придет к славе Отца Своего со святыми Ангелами») .
Как объяснить это странное словоупотребление? Один способ для этого особенно подходит. Иисус, как любой хороший еврейский проповедник апокалипсиса в те времена подтверждает апокалиптические сценарии Еврейской Библии, а именно тот, в котором говорится о пришествии «Сына Человеческого». После его смерти последователи, потрясенные казнью и пытающиеся осмыслить ее, полагают, что упоминания Иисуса у Сыне Человеческом — его завуалированные намеки на самого себя. Эта теория выглядела привлекательно: поскольку Иисус предсказывал будущее сошествие с небес Сына Человеческого, это наверняка означало, что на самом деле Иисус вовсе не умер!
Согласившись, что Иисус говорил о себе, ученики получили право не только по-новому толковать его высказывания о Сыне Человеческом, но и выдумывать — точнее, смутно, но старательно наполовину выдумывать — совершенно новые высказывания о «Сыне Человеческом». Если кто-то из учеников утверждал, что Иисус однажды сказал ему, что он, Иисус, и есть Сын Человеческий, которому суждено быть убитым и воскреснуть, разве могли остальные всерьез усомниться в этом? Разумеется, если бы апостол утверждал, что Иисус сказал ему: «Меня распнут», сомнений возникло бы хоть отбавляй. Товарищи спросили бы: «Почему же ты нам ничего не сказал, пока он был еще жив?» Но если бы ученик объяснил, что в то время не понял истинного значения слов Иисуса, который говорил не о себе, а о «Сыне Человеческом», придраться к такому известию было бы невозможно.
Все это могло бы объяснить одну из наиболее драматических сцен Нового Завета, сцену, которая озадачивает. Через несколько дней после того, как был убит Иисус, его мать и Мария Магдалина нашли гроб Иисуса пустым и «недоумевали». Тут появились два загадочных человека и сказали им:
Что вы ищете живого между мертвыми? Вспомните, как Он говорил вам, когда был еще в Галилее, сказывая, что Сыну Человеческому надлежит быть предану в руки человеков грешников, и быть распяту, и в третий день воскреснуть. И вспомнили они слова Его и, возвратившись от гроба, возвестили все это одиннадцати и всем прочим .
Только тогдаони вспомнили его слова? Если бы последователи Иисуса при его жизни знали, что под «Сыном Человеческим» подразумевается он, если бы он и вправду говорил, что Сын Человеческий будет распят, а по прошествии трех дней воскреснет, вряд ли такое предсказание не вспомнилось им во время казни на кресте!
Как мог автор евангелия написать столь непоследовательную сцену? Возможно, в момент написания она не была непоследовательной. Если мысль о том, что Иисус был Сыном Человеческим, возникла только после казни на кресте — а в то время действительно было известно, что она возникла лишь после распятия, — тогда сцена на самом деле исполнена смысла: две Марии становятся свидетельницами важного явления. Да, они слышали, что Иисус, возможно, Мессия, человек, который спасет Израиль, но никогда и не думали, что он еще более велик — Сын Человеческий, которого так часто славил сам Иисус.
Образ Иисуса как Сына Человеческого, безмятежно восседающего на небесах и готового принять души добрых христиан, мог сыграть решающую роль в окончательном триумфе христианства. Этот образ дал ему преимущество перед религиями, которые не обнадеживали, не обещали прелестей загробной жизни, и помог в конкурентной борьбе с многочисленными религиями, которые давали подобные обещания. Кроме того, он побуждал христиан умирать во имя своей веры. В Деяниях апостолов, когда Стефана ждет мученичество, он хладнокровно встречает смерть: «Стефан… воззрев на небо, увидел славу Божию и Иисуса, стоящего одесную Бога. И сказал: вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога» . Посмертное отождествление Иисуса с Сыном Человеческим стало ключевой эволюционной адаптацией.
В сущности, понадобилась и вторая адаптация, прежде чем Стефан мог узреть такое видение. Один из образов этого ободряющего видения, Сын Человеческий, восседающий на небесах, обрел форму вскоре после казни на кресте, но как мы только что видели, то же самое нельзя сказать про идею, согласно которой преданные христиане в конце концов присоединятся к нему на небесах. Как и про идею, которую явно разделял Стефан — что воссоединение с Иисусом будет происходить вскоре после смерти. И действительно, молчание Павла по вопросу о состоянии умерших до грядущего воскресения свидетельствует о том, что мог бы дать традиционный ответ из Еврейской Библии: они будут ждать в шеоле, мрачной преисподней .
Небеса могут подождать
Прошло более десяти лет после служения Павла, прежде чем в христианской литературе стали появляться отчетливые упоминания о незамедлительной награде для праведников в загробной жизни. В Евангелии от Луки, написанном в 80–90 годах н. э., нам объясняют, что богобоязненный преступник, казненный на кресте рядом с Христом, в тот же день попадет вместе с ним в «рай» . Кроме того, нам рассказывают о загробной жизни богача и бедняка. Богач, который умер, не покаявшись в грехах, попадает в ту часть преисподней, где «мучится в пламени». Нищий оказывается удачливее: компанию ему составляет Авраам — некоторые утверждают, что на небесах, но так или иначе, в какой-то более приветливой части загробного мира, там, где нищий «утешался» .
Некоторые библеисты считают, что понятие незамедлительной награды для умерших христиан восходит к самому Иисусу, ведь именно он упоминает о загробной жизни в этих двух фрагментах Евангелия от Луки . Но ни один из них не найден в самом раннем из евангелий, у Марка, или в более раннем, чем у Луки, источнике Q. Исследователь середины XX века С. Дж. Ф. Брэндон почти наверняка прав, утверждая, что эта идея получила развитие и после Павла, и спустя долгое время после Иисуса. Это, как отмечал Брэндон, стержневая идея, отход от «преимущественно эсхатологической фигуры, которая готова осуществить катастрофическое вмешательство в космический процесс и собрать избранных для получения вечной награды». Ближе к концу I тысячелетия н. э. «Христа начали изображать как пребывающего в небесах посредника между Богом и людьми» .
Чем вызван этот сдвиг? Во-первых, по мере того как проходили десятилетия, а Царство Божье все не наступало, в кругах последователей Иисуса нарастала тревога за так и не воскреснувших мертвых. На некоторое время помогло уверение Павла в том, что недавно скончавшиеся друзья и родные верующих присоединятся к ним в Царстве. Но к моменту появления Евангелия от Луки, более чем через десять лет после смерти Павла, эти уверения потеряли убедительность. Теперь внимательный христианин беспокоился не только о том, воскреснут ли его умершие родные и друзья, но и о том, какой будет смерть довоскресения, ведь вероятность того, что данный христианин пополнит ряды родных и друзей еще до возвращения Христа, быстро возрастала. (Скорее всего, не случайно Лука, первый новозаветный автор, намеками высказавшийся о современном христианском рае, также является первым автором Нового Завета, который слегка умерил надежды на грядущее Царство Божье. Это Царство, по утверждению Луки, «не придет… приметным образом… Царствие Божие внутрь вас есть». )
ПО МЕРЕ ТОГО КАК ПРОХОДИЛИ ДЕСЯТИЛЕТИЯ, А ЦАРСТВО БОЖЬЕ ВСЕ НЕ НАСТУПАЛО, В КРУГАХ ПОСЛЕДОВАТЕЛЕЙ ИИСУСА НАРАСТАЛА ТРЕВОГА ЗА ТАК И НЕ ВОСКРЕСНУВШИХ МЕРТВЫХ
Это еще один стержневой момент. Теперь отдачи от спасения не следовало ожидать при жизни, однако она могла появиться сразу после смерти — уже неплохо. Если бы не этот поворот христианского учения, оно утратило бы всякое правдоподобие, как только обнаружилось бы, что Царство Божье и не думает появляться на земле, а многочисленные поколения христиан умерли, так и не удостоившись награды. Но теперь, когда Царство Божье переместилось с земли на небеса, многие поколения христиан предположительно получили свою награду и живущие могли рассчитывать на нее, признав Христа своим Спасителем.
Зарубежные конкуренты
Почему стержневым моментом стало Евангелие от Луки, а не почти современное ему Евангелие от Матфея? Может быть, потому, что Евангелие от Луки — самое «языческое» из синоптических евангелий. Если Матфей зачастую пытается привлечь набожных евреев в ряды последователей Иисуса, подчеркивая совместимость его учения с традиционным иудаизмом, то Лука сосредотачивает внимание на «языческих» неофитах. И если он собирался конкурировать с языческими религиями, ему следовало позаботиться о том, чтобы христианство обладало их наиболее популярными функциями. И мы возвращаемся к Осирису, вратам блаженной загробной жизни .
Мы возвращаемся также к множеству других богов, потому что Осирис едва ли был единственным богом в Древнем Риме, обладавшим притягательностью такого рода. Хотя официальные боги римского государства не обещали блаженства после смерти, империю осаждали чужеземные культы, которые, заполняя вакуум, завоевывали последователей . Эти религии спасения проходили под разными марками. Боги являлись не только из Египта, но и из Персии и Греции. В персидских культах души путешествовали между небесными телами и попадали в рай, в греческих им предлагали блаженство Аида — подземного царства, где некогда влачили жалкое существование самые заурядные души, а со временем появились заманчивые «подразделения» .
Хочу ли я сказать, что Лука заимствовал свой сценарий загробной жизни у конкурирующей религии? Если и да, то без особой уверенности. Но у желающих предъявить ему это обвинение доказательства найдутся.
Несомненно, фигурирующее у Луки предание о богаче и бедняке в Аиде имеет осирисовские оттенки. В те времена, когда создавалось Евангелие от Луки, по Римской империи ходила в письменном виде египетская притча о загробной жизни, точнее — о богаче и бедняке, которые умерли и попали в подземное царство. Оба предстали перед судом Осириса. Плохие поступки богача перевесили его же хорошие поступки, и ему достался менее желательный пост. (В притче объясняется: «ось двери» подземного мира «вставили ему в правый глаз и поворачивали в нем всякий раз, когда дверь открывалась или закрывалась». Понятно, что его «рот не закрывался от горьких жалоб».) Бедняк же, чьи хорошие дела перевесили плохие, должен был провести вечность в обществе «достойных душ», вблизи трона Осириса . Вдобавок он получил одежду богача — «одеяние из царского полотна». (Богач в притче у Луки одевался в «порфиру и виссон».) Мораль: «К тому, кто добр на земле, будут добры и в Аменти (загробном мире), а со скверным там обойдутся скверно» .
Притча Луки о богаче и нищем не имеет, по-видимому прецедентов в ранней еврейской или христианской традиции . Значит, действительно есть вероятность, что Лука читал или слышал египетскую притчу и адаптировал ее для христианского применения. Но правду мы, вероятно, никогда не узнаем, и в сущности, дело не в ней. А в том, что неважно, заимствовал Лука эту конкретную притчу из египетского наследия или нет, однако сам тезис — незамедлительное получение награды в загробной жизни — должен был откуда-то взяться, и наиболее вероятный источник — одна из религий, с которой христианство конкурировало на территории Римской империи .
Среди этих религий лидировала египетская, существовавшая в нескольких вариантах. Вдобавок к основному Осирису имелся Осирис-мутант — Серапис. Несколько веков назад, после завоеваний Александра Македонского, греческие империалисты, желающие укрепить узы с египетскими подданными, объединили Осириса с греческим богом Аписом. Полученный гибрид назвали Осераписом, позднее сократив до Сераписа. В Римской империи Серапису поклонялись наряду с Исидой, которая, согласно египетской религии, приходилась Осирису и сестрой, и женой. К тому времени как Павел написал свои канонические послания христианам в Риме, Коринфе и Фессалониках, в этих городах уже существовали культы поклонения Исиде, Серапису или им обоим . Чтобы христианство могло успешно конкурировать с ними, что оно и делало, оно должно было удовлетворять тем же психологическим потребностям, что и перечисленные культы.
Возрождение
Эти потребности не исчерпывались вопросом загробной жизни. Основной смысл духовного спасения в христианстве — спасение души от проклятия и вечных мук, в этот термин вкладывается более широкий смысл. Для многих христиан спасением было не только ожидание рая, но и земной опыт, ни с чем не сравнимое чувство освобождения. А то, от чего они освобождались, менялось: в его роли мог выступать просто страх адских мук после физической смерти, а могло и что-то еще, освободиться можно было от порабощающего влияния, например алкоголя, или от беспричинной тревоги и чувства вины. Само освобождение порой оказывалось эффективным. Для многих евангелических христиан вера неразрывно связана с моментом, когда они почувствовали себя «возродившимися» — вероятно, когда вышли вперед, чтобы на виду у всего собрания признать Христа своим Спасителем или во время последующего обряда крещения.
Пожалуй, нет ничего случайного в том, что религии, с которыми христианство конкурировало в годы своего становления, также подразумевали моменты преображающего освобождения. В II веке н. э. греческий писатель Луций Апулей описывал обряд инициации, который проводили приверженцы культа Исиды как «добровольную смерть и дарованное из милости спасение», способ «вторично родиться… и начать путь к спасению» .
Несмотря на художественный характер описаний, Апулей, по-видимому, обращается к своему опыту приверженца Исиды и Осириса, и приводит множество подробностей этого опыта возрождения. Вот рассказ о его первых попытках произнести молитву после многодневного ритуала, кульминацией которого должно было стать ощущение единства с Исидой:
Обливаясь слезами, голосом, прерываемым частыми рыданиями, глотая слова, я начал: «О святейшая, человеческого рода избавительница вечная, смертных постоянная заступница, что являешь себя несчастным в бедах нежной матерью… в жизненных бурях простираешь десницу спасительную, которой рока нерасторжимую пряжу распускаешь, ярость Судьбы смиряешь, зловещее светил течение укрощаешь… зажигаешь Солнце, управляешь Вселенной, попираешь Тартар» .
Обратите внимание, от какого множества напастей избавляет связь с Исидой: от угрозы ада, от всевозможных «жизненных бурь» и, в сущности, от первопричины несчастий; в те времена астрология была склонна к мрачному детерминизму, и религия могла процветать, пообещав людям избавление от судьбы, предсказанной им звездами. Отсюда и благодарность Исиде, которая «зловещее светил течение укрощает».
Вероятно, никогда не существовало религии, которая спасала людей от чего-то одного. И безусловно, в Древнем мире большинство религий, подобно этому культу Исиды, обращались к разным угрозам физическому и душевному благополучию.
Первородный грех
Среди всего прочего, от чего религии могли спасать людей, значится обременительное ощущение собственного нравственного несовершенства — ощущение греховности. По-видимому, грех был неотъемлемой частью идеи спасения в раннем христианстве. Павел отводил этой теме центральное место на переднем плане. «Как Иудеи, так и Еллины, все под грехом, как написано: „нет праведного ни одного“» .
И уж, конечно, Павел не праведник. «Я плотян, продан греху. Ибо не понимаю, что делаю; потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю… А потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Ибо знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» .
Исследователи не пришли к единому мнению о том, самооценка ли это Павла или же он говорит о состоянии человека в общем. Так или иначе, этот отрывок скорее всего соответствует его личному опыту.
В сущности, понимание того, как Иисус может разрешить его проблемы с грехом, могло стать решающим фактором в интеллектуальном прозрении Павла — том самом, которое превратило его в ревностного организатора ранней церкви. У Павла вдруг сложилось понимание. Один человек, Адам, проявил слабость и привнес в мир грех, а значит, и смерть человеческому роду, а теперь другой человек, Иисус, проявил силу и своей смертью предложил избавление от греха и смерти. Во всем этом был знак любви. Бог, которому люди издавна приносили жертвы, так любил человечество, что пожертвовал своим сыном. Так история с печальным концом, история якобы о Мессии, который кончил свою жизнь на кресте, превратилась в убедительную весть о спасении и вечной жизни.
Но для того кто намерен основать религию, которая могла бы стать самым эффективным механизмом для вербовки во всей мировой истории, притягательная весть — это лишь полдела. Эта весть должна не просто привлекать людей, а заставлять их вести себя так, чтобы поддерживать религиозную организацию и развивать ее. Например, полезно дать такое определение греха, чтобы стремление избежать его способствовало сплоченности и росту церкви.
Это мастерски проделал Павел. Обратимся к списку грехов, избегать которых он предписывает галатам: «Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ереси, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное». Только два из перечисленных — идолослужение и волшебство — относятся к теологии. Все остальное — это в первую очередь повседневная социальная сплоченность. Последние два, пьянство и бесчинство, делают людей ненадежными и непродуктивными членами общества. Три первых, половые излишества, приводят к тому, что собрание раздирает ревность, создают угрозу бракам прихожан. Остальные — вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ереси, ненависть, убийства, — явно способствуют расколу, являются отступлением от идеала братолюбия, занимающего центральное место в стратегии Павла.
Насколько настоятельно Павел призывал галатов избегать этих грехов? Перечислив их, он заключает: «Предваряю вас, как и прежде предварял, что поступающие так Царствия Божия не наследуют» .
Эта формула действенна: если не ведешь праведную жизнь, помогающую укреплению церкви, значит, не получишь вечной жизни в грядущем Царстве Божьем на земле. После поправок, которые мы видели у Луки — не получишь вечной жизни в уже существующемЦарстве Бога на небесах— эта формула стала как нельзя более эффективной.
Можно было бы назвать это явление «нравственно обусловленной загробной жизнью», так как она ставит нравственность в прямую зависимость от блаженства после смерти, а эта нравственность, в свою очередь, дает силу самой церкви. Христианство воспользовалось этим стимулом, чтобы распространить Бога Израиля далеко за пределы Израиля, на религиозном рынке Римской империи, где ему было суждено процветать. Появление нравственно обусловленной загробной жизни стало важным переломным моментом в истории религии.
ПОЯВЛЕНИЕ НРАВСТВЕННО ОБУСЛОВЛЕННОЙ ЗАГРОБНОЙ ЖИЗНИ СТАЛО ВАЖНЫМ ПЕРЕЛОМНЫМ МОМЕНТОМ В ИСТОРИИ РЕЛИГИИ
Однако христианство никоим образом не приблизилось к этому моменту первым. Опять-таки возвращаемся к Осирису. Египетская притча о богатом злодее, душа которого осуждена на суде Осириса, имеет давнюю историю. Свод законов Осириса, то есть формула счастливой загробной жизни, был изложен более чем тысячей лет ранее, в главе 125 древнеегипетской «Книги мертвых». Эта «книга» представляет собой сборник текстов, призванный обеспечить благополучие в загробном мире, его составление продолжалось тысячу лет. Но в главе 125, появившейся во II тысячелетии до н. э., мы видим наглядный пример нравственно обусловленной загробной жизни. Эта глава объясняет покойному, что именно надо говорить, когда отстаиваешь право на спасение своей души перед судом богов во главе с Осирисом. Например,
Я не творил зла.
Я не думал ежедневно о работе, что должна быть сделана для меня.
Я не выставлял свое имя для почестей.
Я не пытался направлять служащих.
Я не преуменьшал бога.
Я не лишал обманом бедного человека его имущества.
Я не сделал того, что боги отвергают.
Я не поносил раба перед его господином.
Я не причинял боль.
Я не оставил никого голодным.
Я не вынудил ни одного человека заплакать.
Я не совершал убийства.
Я не отдавал приказа, чтобы совершилось убийство.
Я не воровал жертвы из храмов.
Я не лишал богов принадлежащих им приношений.
Я не уносил пирогов-финиху, принесенных для духов.
Я не уменьшал меры объема сыпучих веществ.
Я не крал землю от усадьбы моего соседа и не добавлял её к моему полю.
Я не вторгался на поля других.
Я не прибавлял груза весам.
Я не отжимал указатель коромысла весов.
Я не забирал молока из уст детей.
Я чист.
Я чист.
Я чист.
Я чист.
Здесь задолго до рождения Христа (и если уж на то пошло, задолго до рождения авраамического монотеизма) представлен Судный день в истинно христианском смысле слова . За нравственное поведение полагается награда, вечное счастье, а может, еще и вторая, более непосредственная награда: избавление от самого ощущения безнравственности, греховности, нечистоты. Одно погребальное заклинание, найденное на саркофаге, предназначалось для освобождения души египтянина, при жизни на земле пойманного на «обвинениях, нечистоте и злодеяниях» .
Цивилизация и неудовлетворенность ею
Почему нравственная чистота вызывает такой интерес? С каких пор человек стал всерьез заботиться о ней? В анналах антропологии не наблюдается избытка документов, свидетельствующих о том, как охотники-собиратели оплакивали свою нравственную нечистоту . В этих сообществах список раскаяний, связанных с земной жизнью, в первую очередь имеет отношение к голоду. Может быть, появление земледелия и сопутствующий ему рост социальных проблем заставил людей испытывать чувство неудовлетворенности, даже когда им хватало пищи? В голову приходят несколько возможных виновников.
Один из них — сама религия. Как мы уже видели, как только общество в своем развитии проходит уровень охотников-собирателей, воровство и другие формы антисоциального поведения становятся более осуществимыми практически, и религия начинает препятствовать им. Результаты могут оказаться обременительными. Полинезийские божества, каравшие за воровство нападениями акул, способны заставить задуматься того, кто раз-другой пренебрег добродетелью, а потом вздумал искупаться.
В общем, если боги карают земными бедами за разнообразные нравственные нарушения, в том числе за те, которые человек вынужден изредка совершать, тогда повседневные невзгоды превращаются в навязчивые напоминания о нравственном несовершенстве. В Индии конца II тысячелетия до н. э. гимн богу неба Варуне, который следил за незыблемостью нравственных устоев, содержал строки: «Что же за величайший грех был это, о Варуна, что ты хочешь убить восхвалителя, друга? Поведай мне это… я хотел бы покаяться перед тобой и стать безгрешным» . А вот молитва из Древней Месопотамии: «Да будет вина моя далека, на расстоянии 3 600 лиг от меня, пусть река унесет ее прочь и укроет в своих глубинах… Многочисленны мои грехи, не знаю я, что совершил… я то и дело совершал прегрешения, о которых знал и не знал» .
Разновидности грехов
Сам Павел, ставивший спасение от грехов в центр христианства, по меньшей мере частично приписывал бремя греха религии. Будучи хорошо образованным фарисеем, Павел знал требования еврейского закона. «Я не иначе узнал грех, как посредством закона, ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон не говорил: „Не пожелай“» .
Громоздкие конструкции, которыми в древние времена религии обременяли поведение, относились по меньшей мере к двум видам. Первыми были те, о которых мы уже говорили, относящиеся к нравственности в общепринятом понимании — правила, которые не давали людям причинять вред ближним посредством воровства, нападений, бесчестия, многочисленных других проступков, ослабляющих общественное устройство. Вторыми, порой неразрывно взаимосвязанными с первыми, были правила, препятствующие поведению, губительному для самих грешников.
Грехи второго рода, как и грехи первого, отчасти были продуктом эволюции общественного устройства выше уровня охотников-собирателей. Как только люди научились создавать условия для выживания, появились совершенно новые возможности для саморазрушительного поведения. Цивилизация развивалась, производство алкоголя стало массовым, деньги можно было транжирить, участвуя в новых играх, изобретенных специально для этой цели. В том же индуистском гимне богу неба Варуне грешник указывает на причину, по которой грешил: «Вино, гнев, игральные кости или беспечность сбили меня с пути».
КАК ТОЛЬКО ЛЮДИ НАУЧИЛИСЬ СОЗДАВАТЬ УСЛОВИЯ ДЛЯ ВЫЖИВАНИЯ, ПОЯВИЛИСЬ СОВЕРШЕННО НОВЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ ДЛЯ САМОРАЗРУШИТЕЛЬНОГО ПОВЕДЕНИЯ
Если оставить в покое алкоголь, азартные игры и другие плоды прогресса, известные способностью вызывать зависимость, именно человеческие эмоции, несмотря на всю их ценность в прошлом, в среде, предназначенной для нас естественным отбором, становились теперь все более проблематичными. Обратите внимание на то, что в индуистском гимне упомянут «гнев» — эмоция, которая, как мы видели в главе 9, менее полезна в обществе уровня государств, чем в поселении охотников-собирателей.
Даже такой безобидный порыв, как голод, мог навлечь беду на более зажиточных и оседлых древних горожан. Среднестатистическому охотнику-собирателю было незачем беспокоиться об этом, тем не менее перед нами еще один случай, когда функциональный импульс стал потенциально нефункциональным, как только был перенесен из среды, для которой предназначался. Естественный отбор наделил нас способностью быть «зависимыми» от пищи, но это было в те времена, когда скудность пищи не давала этой зависимости выйти из-под контроля.
Возможно, не следует удивляться тому, что буддизм, с его ранним аскетизмом, был основан человеком, который принадлежал к правящему классу и явно мог потакать своим аппетитам, ни в чем себя не ограничивая. Во всяком случае, сама возможность избыточного потворства своим аппетитам, возможность, которая росла по мере развития цивилизации, указывает, что некоторые поступки стали считаться греховными не потому, что они опасны для общества, а потому, что они вредны для конкретного человека. В религии с давних времен присутствовал элемент самосовершенствования.
НЕКОТОРЫЕ ПОСТУПКИ СТАЛИ СЧИТАТЬСЯ ГРЕХОВНЫМИ НЕ ПОТОМУ, ЧТО ОНИ ОПАСНЫ ДЛЯ ОБЩЕСТВА, А ПОТОМУ, ЧТО ОНИ ВРЕДНЫ ДЛЯ КОНКРЕТНОГО ЧЕЛОВЕКА
Ущербное общество
Существует мнение, что стремление к спасению в Древнем мире отчасти опиралось на представления о нечистоте и непристойности земной жизни. Согласно социологу Роберту Белла, к I тысячелетию до н. э. наблюдалась «чрезвычайно негативная оценка человека и общества и возвышение иной сферы реальности как единственно истинной и бесконечно ценной» .
Безусловно, долгий путь от примитивного общества охотников-собирателей к сложной урбанистической цивилизации дал людям новые причины для мрачного отношения к опыту общественной жизни. Это нетрудно увидеть и в современном мире — достаточно сходить на вечеринку с коктейлями. Скоропалительное взаимодействие с рядом малознакомых людей может привести к досадному анализу постфактум и устойчивой тревожности. Не обидел ли я ее? Может, он грубил умышленно? Она мне наврала? Теперь он будет за глаза высмеивать меня? Трудно найти ответ на все эти вопросы, если с человеком, к которому они относятся, в следующий раз встретишься лишь через несколько недель или месяцев, если встретишься вообще.
В Древнем мире вечеринки с коктейлями были большой редкостью, но события развивались в том же направлении, наметилось движение от небольшого социального мира охотников-собирателей к миру с большим количеством социальных контактов, в том числе неопределенных. Вот жалоба из Месопотамии II тысячелетия:
Злодей дурачит меня:
Для него я держу наготове рукоятку серпа.
Словам моего друга нельзя верить,
Мой напарник считает ложными мои искренние слова,
злодей говорит мне стыдное,
а ты, мой бог, не платишь им тем же .
Своеобразная ирония. Казалось бы, весь смысл цивилизации — эволюции земледельческих государств Египта, Месопотамии, Китая, Индии и так далее, — заключался в том, чтобы снизить угрозу для физического и психического состояния. И в некоторых отношениях цивилизация выполняла эту задачу. Вероятность нападения дикого зверя в Древнем Шумере или Мемфисе явно была ниже, чем в поселении охотников-собирателей, а при наличии поливного земледелия повседневное выживание становилось гораздо менее опасным. Но по мере того как цивилизация устраняла прежние источники уязвимости, она же создавала новые и новые, если и менее опасные физически, то в некоторых случаях тревожащие гораздо сильнее.
Авторитет отцов
Возможно, именно эти источники уязвимости наряду с новыми представлениями о грехе помогут объяснить, почему с развитием цивилизаций люди ощущали все более настоятельную потребность в богах с родительскими чертами — защищающих, утешающих, а если и требовательных, то хотя бы способных прощать. Во II тысячелетии до н. э. в одной месопотамской молитве к богу луны обращаются как к «милосердному и незлопамятному отцу». Правда, в той же молитве он назван «мощным быком со страшными рогами», чья «божественность внушает страх» . По мнению ученого Торкильда Якобсена, в этом тысячелетии бога в Месопотамии представляли в виде «строгого, но любящего отца», а трепет, который он внушал, постоянно усиливал «конфликт с любовью к нему» .
Египет тоже увидел эволюцию любящего бога-родителя. Сам Осирис, отмечает исследователь Дж. Гвин Гриффитс, был богом «страха и ужаса», прежде чем обрел более дружелюбный облик . Во II тысячелетии до н. э. великий египетский бог Амон демонстрировал свою способность к милосердию, если судить по этому панегирику: «Мое сердце жаждет увидеть тебя, радость моего сердца, Амон, защитник бедных! Ты отец сиротам, муж вдовам» .
Христиане поклоняются любящему Богу Отцу, многие придерживаются типично христианских представлений о Боге: если Бог Ветхого Завета — суровый и даже мстительный отец, то Бог Нового Завета, Бог, явленный христианством, — отец добрый и умеющий прощать. Эти представления слишком упрощены, и не только потому, что добрый и милосердный бог неоднократно фигурирует в Еврейской Библии, но и потому, что такие боги появлялись задолго до ее написания.
И как мы только что видели, то же самое справедливо для множества других важных ингредиентов христианства — опыта возрождения, Судного дня, нравственно обусловленной загробной жизни: во всем этом не было ничего нового.
Нам не следовало бы удивляться тому, что раннее христианство представляло собой несколько обновленную комбинацию духовных элементов, уже характерных для духа времени. Любая религия, развивавшаяся так же быстро, как христианство, была обязана удовлетворять самым общим человеческим потребностям, маловероятно, что эти распространенные человеческие потребности остались неудовлетворенными всеми ранними религиями.
Связь
Еще одна задача преуспевающей религии — удовлетворение ее собственной потребности оставаться жизнеспособным и связующим социальным движением. Называя разрушительное, подрывное поведение грехом, Павел стремился к тому, чтобы в первую очередь его церковь осталась невредимой.
Римляне пользовались в значении «невредимый» словом salvus.Им называли нечто цельное, исправное, в хорошем состоянии. Выражение salvus sisозначало «да пребудешь ты в добром здравии». От salvusпроизошло английское salvation — «спасение». Выходя за пределы Израиля, в большой мир Римской империи, Бог продолжал преследовать ту же цель, что и в Древнем Израиле: обеспечивать «спасение» — оберегать социальную систему от сил разрушения и распада.
В том, как суть этой работы объясняли в Древнем Израиле и в Риме, есть разница. При раннем христианстве социальная система, о которой идет речь, представляла собой неправительственную организацию; это была лишь церковь, а не основанное на церкви государство, как в случае с Израилем. Тем не менее в обоих случаях для того чтобы религия оставалась долговечной и жизнеспособной, она должна была заботиться о том, чтобы система не страдала, должна была обеспечивать спасение на социальном уровне. Метод сохранения сплоченности церкви, избранный Павлом, — выявление разрушительного поведения, обличение греха, — можно назвать способом увязать спасение индивидуума со спасением общества.
Если дать достаточно широкое определение спасению индивидуума — как спасение его самого или его души от всевозможных бед — тогда становится ясно, что именно эта связь питала преуспевающие религии во многих местах в разное время. Полинезийская религия, которая карала воров нападениями акулы, ставила личное спасение в зависимость от поступков, способствующих спасению общества. То же самое относится и к месопотамской религии, боги которой посылали страдания людям, которые подвергали опасности здоровье окружающих, мочась в источники питьевой воды. И к Моисею, когда он изложил десять заповедей, а потом объяснил израильтянам, что Бог желал приучить их бояться его гнева, «дабы вы не грешили» . (Постепенно проявился и характер внушаемого страха: тот, кто согрешил и не покаялся в своих грехах и не искупил их добросовестным трудом во время «грозных дней», рискует с большей вероятностью умереть в следующем году.)
Несомненно, поклонение Осирису в Египте связывало личное и общественное спасение, и поскольку в понятие личного спасения входило блаженство загробной жизни, эта связь укреплялась. Так была усовершенствована формула, которая, будучи принятой на вооружение последователями Иисуса, помогла христианству занять господствующее положение в Римской империи . Позднее, как мы вскоре увидим, подобным образом происходила экспансия ислама. Невозможно отрицать эффективность этой формулы в превращении какой-либо из ныне господствующих мировых религий в господствующую.
Однако ее нынешняя эффективность — более сложный вопрос. Когда христианство царило в Риме и позднее, когда ислам находился на пике своего геополитического влияния, масштабы этих религий приблизительно соответствовали масштабам целых цивилизаций. Границы Римской империи были границами экономически и политически объединенного пространства, как и границы территории, на которой преобладал ислам. Да, обе империи поддерживали деловые отношения с людьми, живущими за пределами их территорий, но мировые государства еще не были той плотной паутиной, в которую превратились сегодня, — до глобальной цивилизации было еще далеко. И наоборот, нынешний мир настолько взаимосвязан и взаимозависим, что христианство и ислам, нравится нам это или нет, населяют единую социальную систему — планету.
Поэтому когда христиане, стремясь к христианскому спасению, и мусульмане, стремясь к мусульманскому спасению, оберегают свои религии, они не обязательно способствуют сохранению социальной системы, в которой живут. В сущности, иногда результат оказывается прямо противоположным. Прежде чем обратиться к этой проблеме, мы поговорим о том, как формировалось учение о спасении в исламе и какую форму оно приобрело.
КОГДА ХРИСТИАНЕ, СТРЕМЯСЬ К ХРИСТИАНСКОМУ СПАСЕНИЮ, И МУСУЛЬМАНЕ, СТРЕМЯСЬ К МУСУЛЬМАНСКОМУ СПАСЕНИЮ, ОБЕРЕГАЮТ СВОИ РЕЛИГИИ, ОНИ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО СПОСОБСТВУЮТ СОХРАНЕНИЮ СОЦИАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ, В КОТОРОЙ ЖИВУТ
