План прорыва, утвержденный Пфеффером-Вильденбрухом, предусматривал, чтобы штабы немецкого и венгерского корпусов в сопровождении ударной группы оберфюрера СС Дёрнера, состоящей из 500 человек, а также часть зенитчиков и немецких летчиков, под землей, миновали канал Чертова канава. Наружу они должны были выбраться уже в 2 километрах за линией советской обороны. Вход в этот подземный ход находился поблизости от так называемого «большого замкового туннеля» в 2 километрах перед советскими позициями. То есть общий путь под землей должен был составить около 4 километров.

Известный своими симпатиями к немцам комендант Будапешта Иван Хинди в 15 часов лично пришел к Пфефферу-Вильденбруху. Позже на допросах он показал: «Так как 11 февраля установленные нормы продовольственного снабжения подходили к концу, то я хотел бы поговорить с Пфеффером-Вильденбрухом. На основании имевшейся договоренности, которая была заключена нашими адъютантами, в 3 часа дня я пришел к Пфефферу-Вильденбруху. Прежде чем я начал излагать свою просьбу, он стал сам говорить со мной. Он сообщил, что пригласил меня для того, чтобы обсудить два предписания. Одно касалось того, что прорыв должен был начаться в 7 часов вечера этого же дня. Я ответил, что нахожу странным, что со мной обсуждаются подобные вопросы, так как раньше такого не было. До этого мое мнение вообще никого не интересовало. Наши венгерские части были подчинены немцам. Он заявил, что часть вопросов обсудил со своими командирами дивизий накануне вечером. А так как продовольствие заканчивалось, то надо было что-то предпринимать. Я повторил еще раз, что если со мной хотели согласовывать подобные вопросы, то надо было, по крайней мере, заблаговременно предупреждать об этом. Поскольку до начала прорыва оставалось чуть больше трех часов, то я не был уверен, что смогу принять все необходимые меры».

Последующие события можно восстановить при помощи воспоминаний Ференца Ковача. Он писал: «После этого Иван Хинди созвал всех офицеров в моем кабинете. Он заявил, что не обязывает никого принимать участие в прорыве. Он также заявил, что советская оборона должна быть прорвана к 23 часам. Он сам присоединится к немецкой группе, которая будет выходить из окружения. И если ни у кого из присутствующих не будет возражений, то он взял бы с собой свою супругу. (Возражений не последовало.)».

Генерал-лейтенант Билльницер, который должен был вместе с немцами уходить подземными путями через Чертову канаву, встретился со своими солдатами незадолго до начала прорыва. Когда он узнал, что им предстоит прорываться по земле, а именно от площади Селля Кальмана, то тяжко вздохнул: «Было бы лучше, чтобы вы уходили через канал». Затем он направился к Ивану Хинди и заявил, что остается со своими солдатами. Он не скроется бегством, не бросит их на произвол судьбы и будет вырываться путем, достойным настоящего солдата.

Йожеф Паулич, кандидат в офицеры, служивший в венгерском Генеральном штабе, вспоминал о тех оптимистичных настроениях, которые царили накануне начала прорыва. «Штат венгерского штаба, служащие немецкого штаба мечтали, что, выйдя из коллектора у военной академии, они встретят прорвавшиеся сквозь советскую оборону части. А через какие-нибудь несколько дней им всем дадут отпуск. И они, начиная от простого солдата, заканчивая высокопоставленными офицерами, будут валяться где-нибудь на пляже».

Многие бежали от действительности и ничего не хотели слушать про предстоящие трудности. Но сам генерал-полковник Хинди предвидел возможный конец этой операции. Он наблюдал за всем происходящим с апатией. Офицер венгерского штаба Карой Борбаш вспоминал об этих моментах: «Я встретил его буквально перед самым началом прорыва, без четверти 8, когда уже формировались ударные группы.

Это была странная сцена. Завернутые в красные одеяла нилашисты забирались в венгерский танк. Хинди безмолвно наблюдал за всем происходящим. Я спросил: все идет правильно? Он не дал никакого ответа, а только попрощался со всеми присутствующими: «Да пребудете вами Всевышний. Желаю солдатского счастья…»

Подземный марш-бросок начался в 23 часа. Первой по тоннелю шла ударная группа оберфюрера СС Дёрнера, 500 человек которой должны были расчищать дорогу и гарантировать прикрытие. Ференц Ковач вспоминал: «Штаб венгерского корпуса следовал сразу же за Пфеффером-Вильденбрухом. Самой первой шла ударная группа. Солдаты тащили на себе фаустпатроны, пулеметы, минометы и прочее тяжелое оружие».

Паулич так описывал начало этой операции: «Я получил две копченые отбивные котлеты, два килограмма сахара, две буханки хлеба, немножко риса, колбасу-салями, маргарин и походную флягу с водкой. Но из всего этого изобилия, к сожалению, я смог захватить с собой только небольшую часть. Мне пришлось нести с собой и многое другое… Насколько я помню, вход в коллектор сточных вод располагался в доме № 97, который находился рядом с выходом из замкового туннеля, где-то на удалении 200–300 метров от Кольца Кристины. Этот небольшой отрезок мы пробежали под сопровождением рвущихся гранат и мин. Наконец, мы пробрались в подвал дома, из которого мы достигли канала, который шел на глубине нескольких метров под землей. Ширина этого сооружения была где-то 1 метр. Сам же канал являл собой трубу диаметром метра в три. К счастью, мы захватили с собой несколько свечей, которые смогли хоть как- то разорвать эту адскую тьму. Я думаю, что мы продвигались вперед еще медленней, чем это делают альпинисты в Альпах. Иногда мы проходили мимо лестниц, ведущих наверх. Выходы из коллектора были закрыты чугунными крышками. Сквозь них можно было расслышать разрывы снарядов и гранат. Наверху шел бой».

Но мысль пробраться за советскую линию обороны по подземному каналу пришла в голову не только штабным офицерам. В трубе уже оказалось несколько «самозваных» групп. Было бы наивно полагать, что никто не попытался бы укрыться в канализации.

Штабной врач Хюбнер вспоминал о хаосе, который возник в подземной трубе: «в большом замковом туннеле я стал понимать, что нам вряд ли удастся ускользнуть. Какой-то штабной офицер с несколькими солдатами пытался прорваться по подземному ходу от берега Дуная к Будакеси. Люди рвались в трубу с безумным, почти звериным рычанием. Я не видел больше этих солдат».

В силу того, что в трубе оказалось множество людей, уровень воды в ней стал расти. В итоге продвигаться вперед становилось все труднее и труднее. Один из очевидцев вспоминал: «Люди избавлялись от своей тяжелой ноши. То тут, то там стали встречаться брошенные вещмешки и ранцы». Паулич подтверждал эти слова: «В воде плавало множество вещей: какой-то инвентарь, каски, походные фляги, ручные гранаты, фаустпатроны — все это мешало идти вперед. В одном месте мы натолкнулись на труп женщины. Я не знаю, как он оказался там, но, судя по одежде, она принадлежала к так называемому высшему свету. На вид ей было 40 лет. Полная, белокурая. На ней была хорошая кожаная куртка, шелковые чулки и светлые ботинки на высоком каблуке. Перед смертью она судорожно сжимала в руках свою сумочку».

Многие не смогли пройти весь путь по Чертовой канаве и в какой-то момент покинули трубу. Так поступил полковник Линденау, начальник штаба 9-го горнострелкового корпуса СС, который вылез на поверхность в районе гостиницы «Кёрёсалло», которая располагалась приблизительно в одном километре за передовой. Там он присоединился к одной из боевых групп. Но почти сразу же после этого он был захвачен в плен. Его пост автоматически перешел к обер-лейтенанту Вольфгангу Бецлеру, который до этого заполнял журнал боевых действий 9-го корпуса СС. Он достиг домов по улице Лабане, где сжег журнал боевых действий, чтобы он не попал в руки советских солдат.

Стало уже светать, когда первая группа все-таки смогла добраться до выхода из Чертовой канавы. Часть немцев свернула в одно из ответвлений от «магистральной линии». Они направились от Будадьендье в направлении Будакеси. Этим путем направился и сам Пфеффер-Вильденбрух. Судя по всему, он принял это решение после того, как ему стало известно, что солдаты из ударной группы Дёрнера не могли продвинуться вперед в направлении военной академии Бойай.

«Русские предприняли очень сильную контратаку, которая была поддержана артиллерийским и минометным огнем. Результатом ее стало то, что солдаты группы «Дёрнер» постепенно оказались загнаны обратно в Чертову канаву. Положение становилось критическим. Артиллерийский и минометный огонь усиливался с каждой минутой, разрывы снарядов и мин можно было слышать даже внутри канавы. Тогда Пфеффер-Вильденбрух отдал приказ: «Всех эсэсовских офицеров к обергруппенфюреру! Быстро! Передать по цепочке!» После этого эсэсовские офицеры стали пробираться к Пфефферу-Вильденбруху».

Немецкий командующий будапештской группировкой решил не дожидаться ни своих венгерских союзников, ни протискивающихся к нему эсэсовских офицеров. Последние не смогли бы последовать за ним в любом случае. Они были оттеснены в ответвление канала, которое шло под Будакесийской улицей. Высокий уровень воды фактически не позволял продвигаться вперед. Только немецкий штаб во главе в Пфеффером-Вильденбрухом смог подняться на поверхность. После того, как выбравшиеся наверх немцы проделали путь в несколько сотен метров, Пфеффер-Вильденбрух с 15 солдатами укрылся водном из домов Будакеси. Советские солдаты обнаружили их уже около полудня.

Офицер 297-й стрелковой дивизии вспоминал об этом эпизоде: «Во время боя задом мы послали к врагу гражданское лицо, которое должно было передать ультиматум. Чтобы подкрепить свои требования мощным «аргументом», мы установили как раз напротив дома 45-миллиметровое противотанковое орудие. Им командовал старший лейтенант М.И. Загорян. Из дома мы получили ответ. Немцы были согласны сдаться в плен только на следующих условиях:

а) мы должны были гарантировать им жизнь;

б) их капитуляцию должен был принимать советский офицер в звании, как минимум, майора.

Майор Скрипкин, командир батальона химической защиты дивизии, написал пальцем, обмакнутым в чернила, что он как майор готов был принять их капитуляцию».

Аналогичным способом был взят в плен и раненый оберфюрер СС Дёрнер.

Советские солдаты наблюдали не за всей Чертовой канавой, что позволило нескольким солдатам вырваться из нее в районе военной академии Бойай. Несколько других вылезли наружу на подходах к Будадьендье. Один из выживших вспоминал: «В целом воздух был чистым. Все вокруг было занято врагом, но он не думал о безопасности. «Офицеры, вперед!» Несколько решительных офицеров уже давно были в первых рядах сражающихся. Но были и другие, чье сердце замерло в пятках. Они шли самыми последними… Человек за человеком мы взбирались по тонким железным ступенькам, протискивались в узкий люк и тут же скрывались за сугробами, лежавшими на пригородных улицах. Это была одна из окраин Буды. На востоке брезжил рассвет».

Любая случайная вспышка, будь то свет от карманного фонаря или отблески струи советского огнемета, могла вызвать панику.

«Единственной возможностью ускользнуть из этой мышеловки была одна из решеток канала, через которую воды текли дальше. По ней можно было подняться на улицу. Выломать решетку было дело несложным, куда труднее было пробить себе дорогу вперед. Вылез первый, за ним второй. И тут, кажется, русские обнаружили нашу лазейку. Когда голову высунул следующий, то он тут же словил пулю и полетел вниз. В округе действовал русский снайпер. Что мы должны были делать, если дыра оставалась открытой? Мы решили двинуться дальше, не могли же русские обстреливать все выходы из канавы. Нужно было решиться на вторую попытку. Нашей единственной мыслью было страстное желание покинуть эту канаву! Мой приятель осторожно высунул голову наружу. Не раздалось никаких выстрелов. Он вылез полностью и залег на земле. Должен ли был высунуться следующим я? Должен ли я попасть под русский огонь? Сердце мое могло разорваться от волнения. На улице все было спокойно. Я предложил добежать до ближайшего трамвайного парка «Сепилона».

Патрулирующие улицы советские танки очень скоро обнаружили выскользнувшие из канавы небольшие группочки беглецов. Их быстро загнали в близлежащие дома. Около полудня 12 февраля началась их ликвидация.

«Около полудня к нам приблизился размахивающий белым флагом русский парламентер. У входа в дом он потребовал подозвать нашего офицера. Он сообщил, что на позиции прибыли миномет и противотанковое орудие, которые в любой момент готовы открыть огонь по нам. Не прими мы эти условия, через несколько минут мы были бы погребены под обломками дома. Нам давалось на раздумье полчаса, за которые мы должны были выбрать смерть или плен. С тяжелым сердцем мы выбрали последнее».

Многие в тех условиях считали единственно возможным выходом из ситуации — самоубийство. Так поступили 26 молодых солдат СС, которые заняли позиции в доме № 2 по улице Диошарок. Другие участники прорыва были охвачены паникой или же пребывали в шоковом состоянии. Они не могли совладать с собой и совершали самоубийства, хотя советские части находились отнюдь не поблизости.

Несколько иной ситуация была у вырывающихся из окружения венгров. Около 40 офицеров штаба после начала прорыва вновь укрылись в канаве. Наверху наносил удар 4-й гусарский «полк», который на тот момент состоял из трех человек: двух подполковников и одного майора! Они, оставив оружие, предприняли разведку в окрестностях зубчатой железной дороги. Можно было бы привести еще множество аналогичных примеров, которые бы наглядно показали, что прорыв по трубе Чертовой канавы потерпел неудачу. Никому, кто последовал этим путем, не удалось вырваться из кольца окружения. Вообще этот «безопасный» путь вряд ли мог привести к успеху. По нему вряд ли можно было пробраться в районы за Хидегкют.

«В канале царил невероятный хаос. Объятые ужасом люди кричали, затевали драки. Среди нас больше не было ни немецких офицеров, ни их командира. Никто не знал, как они исчезли! Среди нас оказалось лишь около сотни немецких солдат. Подъем по винтовой лестнице означал неминуемую смерть. Те, кто стоял у нее, хором утверждали, что все, кто пытался подняться по ней, были застрелены — в итоге у люка лежала большая груда мертвых тел. Где-то на расстоянии 20 метров от этой шахты имелся боковой проход, который вел дальше. Он был круглым и имел в диаметре где-то полтора метра. В нем стояло 20 сантиметров талой воды. Немецкие солдаты предприняли невозможное, а именно бегство этим каналом. Они исчезали один за другим, так как втиснуться туда можно было только поодиночке. При этом многие должны были ползти на четвереньках. Чем больше людей пробиралось в этот боковой канал, тем выше становился уровень воды. Когда в нем исчезло около ста человек, вода поднялась вдвое. Тела запруживали воду, организуя форменный прилив. Наблюдая эту акцию с тыла, мы не хотели продолжать бегство в этом направлении. После того как в боковой проход втиснулись почти все немцы, они стали выскакивать обратно с жуткими криками. Они были все мокрые. Причиной их спешного отхода стали отблески света — это был огонь советских огнеметов. Немцы выскакивали назад так быстро, что я до сих пор не могу понять, как им это удавалось. Убегали даже раненые. Один раненный в бедро полз на руках, пытаясь спасти свою жизнь».

Была уже вторая половина дня, когда Иван Хинди и группа сопровождавших его лиц повернули, так как стало ясно, им не было пути ни по боковому ответвлению, ни по самому Чертовому каналу. В самом безнадежном положении инициативу в свои руки взял капитан Ференц Ковач.

«С нами находилась группа немцев. Все они были вооружены по-разному. При выходе из канавы преследование вырывающихся из окружения усиливалось. Дела шли так, что вскоре бы русские ворвались в канаву. Мы оказались между двух огней. По нам могли вести огонь с двух разных сторон. Я изложил мои сомнения генерал-полковнику Хинди и полковнику Шандору Хорвату. После этого сделал предложение отколоться от группы Пфеффера-Вильденбруха, повернуть назад и там выскользнуть где-нибудь на поверхность. С моими доводами согласились, и венгерская группа повернула назад. Мы брели по воде, которая в некоторых местах доходила до пояса. Мы избавились от всего лишнего. Госпожа Хинди следовала за нами в длинной юбке, мы прокладывали ей дорогу».

Далее уже вспоминал Паулич: «Наконец, мы достигли места, где канал обрывался небольшим водопадом. Мы последовали за водой. На этот раз нам надо было спуститься в другой расположенный еще ниже канал. Он оказался почти полностью заполненным водой! Она стояла там на уровне метра в полтора. То есть каждому доходила в зависимости от роста по пояс или по плечи. Кроме этого, стоячая вода позволяла предположить, что где-то канал был перекрыт. Мы вспоминали, где видели шлюз. Он оказался заделанным. Мы рисковали утонуть. Надо было что-то делать, чтобы под конец этой ужасной войны не пойти ко дну. Некоторые уже были готовы покончить с собой, когда один капитан заявил, что готов разрушить шлюз. Прошло 15–30 минут, мы потеряли ощущение времени в этом ужасном коллекторе, как услышали шум рушащегося шлюза. Капитан вернулся и помог нести супругу Хинди в направлении предполагаемого выхода. Несчастная пожилая женщина вела себя мужественно, почти героически. В этом мужестве она превосходила многих мужчин. За время пребывания в канале она ни разу ни на что не пожаловалась».

В итоге штаб Хинди решил не пробиваться к исходному пункту, а вынырнуть где-нибудь в городе и затеряться в кварталах. На площади Селля Кальмана прямо за советской линией обороны стоял небольшой домик, который находился очень близко с канализационным люком. После того, как капитан Ковач приподнялся по лестнице (было около 17 часов), он услышал русские голоса, и группа продолжила дальше свой путь под землей. Но выскользнуть незамеченными не удалось ни у берега Дуная, ни на площади Дёбрентай. В итоге было решено, что канаву покинут там, где и начали свой путь.

«Наконец, полтора часа спустя мы оказались на месте. Мы не гадали, кто пойдет первым. Добровольцем вызвался капитан Ковач. Затем последовали мы. Вход в подвал был открыт, и мы слышали цокот копыт и русскую речь. Судя по всему, нас уже заметили. В подвал спустились двое русских. Они оказались настолько поражены большим количеством высокопоставленных офицеров, что даже не стали открывать огонь».