Во время осады Будапешта штаб немецкого корпуса неоднократно разрабатывал планы прорыва кольца окружения и выхода из города. Но эти планы можно было осуществить в начале января, на крайний случай, когда осуществлялись три операции «Конрад», которые чуть было не закончились деблокированием венгерской столицы. Однако Гитлер отказывался давать разрешение на осуществление данной операции. «Крепость Будапешт» продолжала оставаться частью Восточного фронта, и ее надо было оборонять, даже несмотря на то, что она уже не мешала продвижению советских войск. Карл Пфеффер-Вильденбрух продолжал верить в свою миссию до последней минуты. Он категорически отказывался вести любые переговоры с русскими и в течение всех семи недель, до 11 февраля 1945 года, руководил обороной Будапешта. Он решился на прорыв лишь только тогда, когда стало ясно, что оставшиеся в Буде немецкие войска (в основном на Замковой и Солнечной горе) будут уничтожены в самое ближайшее время. Его характер лучше всего характеризуют донесения, которые он постоянно посылал в штаб группы армий «Юг». Они были умоляющими, Пфеффер-Вильденбрух остро нуждался в том, чтобы проявить собственную инициативу. Вместо того чтобы использовать в своих донесениях слово «прорыв», осторожно говорил о «свободе действий» и надеялся, что таким способом сможет убедить Гитлера в том, что жизнь солдат была значительно важней любых стратегических и политических целей.

Характер Пфеффера-Вильденбруха мало подходил для решительных действий. В осажденном Будапеште имелось достаточное количество немецких, да и венгерских офицеров, которые хотели и смогли бы осуществить прорыв, но, выполняя приказы, они погибли. Были и другие примеры. Например, генерал СС Пауль Хауссер категорически отказался удерживать до последнего патрона Харьков. Или генерал-майор Золтан Сюдьи, командир венгерской дивизии «Сент-Ласло», предпочел бы попасть под военный трибунал, нежели согласиться бросить в бой свою обескровленную дивизию. Даже Антонеску пытался противоречить Гитлеру, когда он не получил разрешения на отвод румынских частей с передовой. Все они не нуждались в санкциях фюрера, а действовали самостоятельно.

По сравнению с этими личностями Пфеффер-Вильденбрух находился в более выгодном положении, так как он мог избежать наказания, добровольно сдавшись в советский плен. С конца декабря 1944 года по середину января 1945 года он еще мог спасти свой армейский корпус, но ему было несвойственно идти на риск, отважившись поставить под удар собственные интересы.

Имеется представление, что цель армии состоит как раз не в сохранении солдатских жизней, а в боях до последнего патрона. Есть показательные примеры этого. Часто упоминаемая Старая гвардия Наполеона («Гвардия умирает, но не сдается»), которая в сражении при Ватерлоо отказалась сдаться на милость победителей. Во время Второй мировой войны можно найти также множество примеров подобного поведения, прежде всего у советской и немецкой сторон. Но противоположная возможность — массовая капитуляция — зависит не столько от военных талантов командира. Она является скорее вопросом духовных воззрений и настроений. Для того чтобы совершить этот шаг, надо противопоставить себя политической системе той страны или того государства, за которое сражаешься. Или же военное положение должно быть настолько безнадежным, что любое последующее сопротивление должно было неизбежно закончиться массовой бойней. То есть жизни солдат больше никак нельзя спасти. У немецкого командования в осажденном Будапеште не было даже предпосылок для первых двух вариантов. Оно никак не решалось на признание факта, что любое вооруженное сопротивление являлось бессмысленным. Но это сопротивление не могло нанести серьезных потерь Красной Армии, а потому с военной точки зрения массовая капитуляция была вполне оправданным шагом. Однако командующий армейским корпусом не сделал этого. Он предпочел послать людей на смерть.

То, что сами солдаты приняли и согласились с этим решением, было вызвано совершенно иными причинами. Во время Второй мировой войны не было примеров того, чтобы немецкие части сдавались в плен Красной Армии, если у немцев была возможность выбирать между продолжением борьбы и прорывом окружения. Подобная решительность имела в своей основе чисто психологические установки: прежде всего это был привитый в годы нацистской пропаганды страх перед Сибирью и «советским раем». Тот факт, что бои на Восточном фронте превратились в войну мировоззрений, нередко имел самые плачевные последствия для попавших в плен. Немецкие солдаты предпочитали сражаться до последнего патрона. Они не столько выполняли свой воинский долг, сколько боролись за свою собственную жизнь.

Очевидец так описывал последние часы пребывания в «цитадели»: «Это было 10 февраля. Вокруг все было окутано сплошным туманом. Гору Геллерт покрывал тонкий слой снега. Немцы вели себя, как будто выполняли мирные задания. Заполнялись бланки, в помещениях цитадели штабные офицеры боролись со сном. Несколько немецких офицеров инструктировали пехотные группы, которые были облачены в ухоженную униформу. Они устанавливали пулеметы, вычисляли зоны перекрестного огня, отдавали приказ его открыть. Солдаты лежали на снегу и стреляли, а офицеры стояли рядом в полный рост и вообще не тревожились о свистящих пулях. Все было как во сне. Вот упал один офицер, упал на колено другой. Видимо, их вообще не беспокоила смерть. Наверное, они даже искали смерти, так как для них больше не было другого решения».

Именно в подобных условиях Пфеффер-Вильденбрух решился пойти на прорыв. После того как Гитлер запретил любое отступление, приравняв его к бегству с поля боя, он сообщил по радио о своих намерениях в штаб группы армий «Юг» только в самый последний момент. Произошло это 11 февраля в 17 часов 50 минут. Он произнес следующее: «Во-первых, все запасы продовольствия израсходованы, скоро закончатся патроны. Остается выбор между капитуляцией и выбыванием из сражения в Будапеште. По этой причине я с последними боеспособными частями немецкой армии, Хонведа и нилашистов предпринимаю наступательную операцию, чтобы вновь обеспечить для них продовольствие и боеприпасы. Во-вторых, прорыв начну 11 февраля с наступлением темноты. Предполагаю выйти из окружения между Сомором и Мариахаломом. Если это не удастся, то удар будет нанесен по Пилишским горам. Прошу подготовить встречу северо-западнее Пилишсентлелека. В-третьих, опознавательные сигналы: две зеленые ракеты — свои. В- четвертых, имеющиеся силы 23900 немцев, из них 9600 ранены; 20000 венгров, из них 2000 ранены».

Едва эти слова были переданы по радио, как связисты стали разрушать всю аппаратуру. Даже сейчас Пфеффер-Вильденбрух боялся, что ему откажут в отступлении. Он хотел, чтобы ничто не могло помешать его операции.

Так как расположившаяся между горой Геллерт и Замковой горой тяжелая артиллерия была уничтожена еще за день до этого, то остатки артиллерии предназначались для ведения ближнего боя. Первоначально в Будапеште было собрано около 120 танков и 450 орудий. К 11 февраля в распоряжении немцев было только 12 «Пантер», 6 самоходных орудий, 9 «Хетцеров», около 15 танков, чей тип не удалось установить, и около 50 орудий разного калибра. Перед началом прорыва почти вся техника была заминирована и уничтожена. Большая часть танков числилась в составе дивизии «Фельдхеррнхалле». Они располагались на Солнечной горе. На улицах, заваленных обломками домов и мусором, они смогли незаметно сменить позицию. Несколько танков не было уничтожено, так как их планировалось использовать во время прорыва. Все они располагались у Замковой горы. Всего их было не более дюжины.

Утром 11 февраля Пфеффер-Вильденбрух собрал военный совет, на котором после долгих обсуждений было принято решение предпринимать прорыв небольшими группами. Выходить из окружения планировалось по лесистой местности, отказавшись от использования тяжелых вооружений. Да и вряд ли использование тяжелых вооружений было вообще возможно. Для танков не хватало горючего. Узкие улочки Буды были фактически непроходимыми. Сами же солдаты немецко-венгерской группировки возвели на них огромное количество противотанковых сооружений, которые теперь мешали их операции. В итоге улочки, прилегающие к площади Селля Кальмана и Сенной площади, являли собой труднопроходимое месиво из обломков домов, остатков баррикад и проволочных заграждений. Эти заграждения было бы очень трудно взять и самой пехоте — в принципе, танки могли бы прорвать их во время первой атаки. Но все равно было подтверждено намерение отказаться от использования бронетехники. Дело в том, что активное передвижение бронированных машин было бы тут же замечено советскими войсками, и идущая на прорыв группировка потеряла бы свой главный козырь — внезапность.

Начало прорыва было запланировано на тот же самый день на 20 часов. Несколько боевых групп должны были прорвать советскую линию обороны на участке шириной около 1 километра. Он тянулся от площади Селля Кальмана, через Сенную площадь и проспект Маргариты и заканчивался у моста Маргариты. В образовавшуюся в советской обороне брешь должны были хлынуть все остальные немецкие и венгерские войска. Первый вал наступления должен был быть образован из части 13-й танковой дивизии (левый фланг) и частей 8-й кавалерийской дивизии СС «Флориан Гейер» (правый фланг). За ними должны были последовать (второй вал) части моторизованной дивизии «Фельдхеррнхалле» и 22-й кавалерийской дивизии СС. Третья волна состояла бы из раненых солдат, которые были в состоянии передвигаться сами. И только вслед за ними последовал бы обоз, на котором из окружения должны были вывозиться тяжелораненые. В этом случае из окружения должны были выйти около 10 тысяч гражданских лиц, которые в силу разных причин не намеревались оставаться в «советском» Будапеште.

К атаке первого вала должно было присоединиться около 10 машин (танков и броневиков) и 10 машин-амфибий марки «Фольксваген». Еще наступающих должны были поддержать три мотоцикла, которые стояли на вооружении у венгерских жандармов. Первый вал не был сплошной стеной. Наступавшие делились на группы по 30 человек, в каждой из которых должен был оказаться хотя бы один венгерский солдат, хорошо знающий местность. Как правило, это были венгерские зенитчики, которые до этого служили в Будайских лесах — немцы специально отыскали и подготовили их к наступлению.

Целью первой атаки должен был стать пункт, который располагался примерно в 2,5 километра от Сенной площади, откуда и начинался прорыв. Сбор всех частей, пошедших на прорыв, предполагался на горе Ремете, то есть в 21 километре от места, где стартовала операция. Отсюда вновь объединенная группировка должна была нанести удар в западном направлении, в обход Буды. Очередная цель находилась на западе в 10 километрах от немецкой линии фронта. При этом продвигаться пришлось бы по незаснеженной равнине, покрытой лесом, пашням и склонам, на которых возделывались виноградники. Чтобы не потеряться во время этого сложного марша, следующий пункт сбора была назначен в лесу, расположенном к востоку от Тиннье. Отсюда надо было нанести удар по советским позициям, прорвать их с тыла и выйти к немецкой линии обороны. Завершение прорыва планировалось на полдень следующего дня, то есть на всю операцию отводилось 18 часов! Перед немецко-венгерскими войсками была поставлена нереальная задача. Они должны были пройти 25 километров, вооруженные только легким стрелковым оружием, к которому явно не хватало патронов. Имелась некоторая надежда, что части группы армий «Юг» начали бы встречное движение и помогли бы прорвать советскую линию обороны, хотя бы на внешнем кольце окружения. Но для этого надо было хотя бы, как минимум, своевременно предупредить о планах. Однако это мешало установить пароль для опознания своих воинских групп: он звучал как «Гитлер — Гинденбург». План прорыва держался в такой секретности, что командиры дивизий узнали о нем в 14 часов, командиры полков в 16 часов, а командиры батальонов получили необходимые распоряжения только в 18 часов, то есть за два часа до начала операции.

Уничтожение не задействованных в операции транспортных средств и вооружений осуществлялось буквально накануне начала атаки. Венгерские офицеры ставились в известность о нем только в 18 часов. Немцы очень опасались, что их союзники-мадьяры тут же сдадутся в плен и все расскажут советской контрразведке. Единственное исключение являл собой Иван Хинди, который был посвящен в подробности плана в 16 часов.

Однако слухи о предстоящем прорыве стали курсировать еще вечером 10 февраля. Впрочем, это была очень размытая информация, лишенная каких-либо конкретных деталей. Некоторые из командиров немецких дивизий уже точно знали, что на следующий день им предстоит наступательная операция. Эта маленькая деталь указывает на то, что, скорее всего, существовали некие тайные приказы, которые были вручены высшим немецким офицерам накануне прорыва. Впрочем, сама тема выхода из окружения обсуждалась простыми солдатами уже как с неделю. В основном все сходились во мнении, что это было безнадежное предприятие — вырваться из кольца было очень сложно. Косвенным подтверждением предстоящего наступления стало массовое награждение, в том числе венгерских солдат и офицеров, которое происходило между 6 и 10 февраля 1945 года. Множество лейтенантов и майоров оказалось награждено Рыцарскими крестами. Венгерские военнослужащие представлялись к другим наградам. Старшие офицеры получали неожиданное «повышение». Так, например, Иван Хинди стал генерал-полковником, а Билльницер — генерал-лейтенантом. Среди солдат ходили самые невероятные слухи. Многие из них надеялись, что смогут достигнуть немецкой линии фронта «после марша длиной всего в несколько километров». Некоторые утверждали, что в месте прорыва находится только несколько русских патрулей, а потому они преодолеют 15–20 километров едва ли не бегом.

Когда был объявлен приказ о наступлении, один из офицеров-салашистов произнес следующие слова: «В Будакеси уже находятся немецкие части, которые пытались прорвать блокаду. Прорыв будет детской игрой. За «тиграми» уже следуют части СС, вермахта, Хонведа и боевые группы хунгаристов. Мы передохнем на верхнем течении Дуная, а затем нам на вооружение дадут чудо-оружие. И в пределах трех недель в нашей стране не останется ни одного русского».

Другие полагали, что в месте прорыва стояли румынские части, которые тут же обратились бы в бегство. Подобные иллюзии испытывали даже офицеры. За несколько часов до своей гибели генерал-майор Шмидхубер, командир 13-й танковой дивизии, говорил с отеческими нотками в голосе: «Нас не смогут остановить! А послезавтра мы уже уютно расположимся и пропустим по стаканчику!»

Подобные иллюзии испытывали и гражданские лица, которые несли с собой огромное количество ручной клади и даже везли детские коляски.

Однако трезвомыслящие солдаты прекрасно понимали, что, скорее всего, операция была обречена на провал. Это понимал и Пфеффер-Вильденбрух. А потому отнюдь не случайно он и оберфюрер СС Дёрнер отобрали 500 наиболее боеспособных полицейских и эсэсовцев, которые должны были прорваться в самом «безопасном» месте — у канала Ёрдёк-арко (Чертова канава). Советские войска контролировали эту территорию лишь в отдельных местах. Более того, они могли избежать самой сложной и кровопролитной начальной фазы прорыва. По сути, Пфеффер-Вильденбрух намеревался сбежать, предоставив остальные воинские части самим себе. Обстоятельство, что он хотел уклониться от ожесточенных боев, вполне соответствовало его характеру, который мы описывали несколько выше. Все это весьма негативно отражалось на моральном состоянии окружавших его солдат. Они словно заражались трусостью своего командира. А тем временем по приказу венгерское командование поступало в распоряжение 9-го горнострелкового корпуса СС.

На интуитивном уровне советское командование догадывалось, что окруженная группировка должна была пойти на прорыв. Не осталась незамеченной и подготовка к операции. Как ни соблюдали немцы меры осторожности, их активность не заметил бы только слепой. В срочном порядке советские войска стали возводить специальные оборонительные рубежи. Всего их было три. Первый возводился вдоль проспекта Маргариты, второй располагался приблизительно в 1,5 километра от здания новой больницы Святого Яноша. И, наконец, третья линия обороны проходила по горным склонам, примыкающим к Холодной долине. Советское командование было готово к тому, что первый рубеж обороны будет сметен в первые часы наступательной операции противника. Для отступления удерживающих его частей был подготовлен специальный путь отхода, который вел к улицам Бимбо, Тёрёквес, юго-восточным склонам горы Иоханнеса, малой вершине Швабской горы. При этом главной целью советских войск было окружение немецко-венгерской группировки, которая, продвигаясь на запад, обнажила бы свой тыл. По сути, это была «заманиха», которая бы позволила захлопнуть ловушку — то есть «завязать мешок», в который бы попали немецкие и венгерские части.

В непосредственной близости от Сенной площади и аллеи Олас расположились части 180-й гвардейской стрелковой дивизии. Именно они должны были принять на себя первый удар. Их поддерживало несколько танковых групп (в каждой группе находилось от 5 до 15 Т-34), которые заняли позиции вдоль улицы Бимбо и у здания (нового) больницы Святого Яноша. Чтобы облегчить советским войскам оборонительную операцию, было снесено несколько домов на площади Селля Кальмана и по улицам Ретек и Филлер. Подобная расчистка пространства в срочном порядке проводилась 9 и 10 февраля. В домах, которые были расположены за советскими позициями, не менее срочно были заделаны все окна и дверные проемы. Именно в это самое время Пфеффер-Вильденбрух, теряя драгоценные часы, раздумывал, идти ему на прорыв или нет. Чуть дальше в районе Даувага расположился советский танковый батальон, который в случае прорыва должен был закрыть путь к шоссе, которое связывало Тиннье и Пербаль.

Некоторые историки утверждают, что перебежчики сообщили все-таки советской контрразведке о готовящемся прорыве. Но маловероятно, что советское командование могло досконально знать о планах немецкого командования окруженной группировки. Кроме того, ни в одном источнике не упоминается ни имен, ни должностей этих перебежчиков, равно как и сам факт их существования. Эта догадка строится только на косвенных фактах и сведениях. Дело в том, что 10 февраля батальоны венгерских добровольцев, перешедших в свое время на сторону Красной Армии, были перекинуты в леса к востоку от Будакеси и район Варошмайора. Но данная передислокация произошла за несколько часов до того, как Пфеффер-Вильденбрух собрал военный совет. Советское командование не было уж настолько неопытным, чтобы не высчитать направление предполагаемого прорыва. Сами же действия советских войск говорили отнюдь не в пользу плана, утвержденного на военном совете у Пфеффера-Вильденбруха, — он был слишком предсказуемый. Никто из высокопоставленных советских офицеров, в том числе и сам Толбухин, ни минуты не сомневались, что немцы выберут самый короткий путь, шедший через леса. В пользу этого шага говорило то обстоятельство, что в лесу немцы смогли бы реализовать свое численное преимущество, легкое вооружение. К тому же здесь они не смогли бы столкнуться с советскими танками, которые могли действовать только на открытой местности.

Для непосредственной подготовки прорыва у немецко-венгерской группировки имелось весьма немного сил. На Сенной горе атаку должны были начать боевые группы, которыми командовали ротмистр Галлер, полковник Кюндигер, полковник Феришвари. Чтобы облегчить им задачу, за два часа до начала атаки за «линию фронта» было переправлено несколько групп немецких солдат, переодетых в штатское. Они должны были укрыться в домах, а после начала прорыва ударить в тыл советским частям, которые находились на передовой. Этот прием немцы позаимствовали у русских. В частности, именно так советскими войсками было захвачено здание южного вокзала.

При этом в составе 1-го венгерского армейского корпуса была создана специальная группа, солдаты которой были также облачены в гражданскую одежду. Не исключено, что она тоже принимала участие в подготовке прорыва. Кроме этого, существовала версия, что часть немецких групп начала атаку, будучи одетой в советскую униформу. Есть упоминания о том, что они должны были замаскироваться под советский конвой, который вел немецких пленников. Их задачей было уничтожение советских войск в районе площади Селля Кальмана. Впрочем, Пфеффер-Вильденбрух и другие офицеры, которые смогли выжить в те дни, позже не могли вспомнить никаких подробностей. Они лишь утверждали, что советские позиции должна была смести «Боевая группа Кюндигера». В советской и российской литературе также устоялось мнение, что прорыв начала именно эта группа.

Чтобы доказать «тезис о предательстве», некоторые немецкие историки прибегали к повторению достаточно стереотипных суждений: «В точности до секунды в 19 часов 30 минут русские открыли ураганный огонь по замку и его окрестностям. В то же самое время человеческая масса устремилась прочь от замка». Этот достаточно невнятный отрывок из чьих-то личных воспоминаний многократно приводится в немецкой литературе только с одной целью — доказать, что советскому командованию были известны даже мельчайшие детали плана прорыва.

Разумеется, подобные утверждения очень далеки от истины. Так, например, Кристиан Унгвари опросил более 20 участников тех событий, но никто не смог припомнить, чтобы накануне прорыва на них обрушился ураганный артиллерийский огонь. Но все припоминали, что советские орудия открыли огонь между 22 и 23 часами, то есть когда уже началась операция по прорыву кольца окружения. Из этих интервью следовало, что поначалу советские солдаты использовали только легкие минометы и свое стрелковое оружие. Единственным исключением стал эпизод, произошедший у Венских ворот. Там советская артиллерия прицельным огнем смогла уничтожить большую группу салашистов и солдат Хонведа, среди которых, кстати, был полковник Ферешвари. Но причиной обстрела, который произошел до 20 часов, стали слишком открытые действия венгров, которые, не скрываясь, вышли на достаточно открытое место. Советское командование могло предположить, где и в каком направлении будет осуществляться прорыв, но о точном времени начала операции оно не могло знать. За последние дни немецко-венгерская группировка предприняла более 20 вылазок, при этом каждая из них могла являться началом прорыва.