Глава 19
Я была рада, что мистер Мэддокс предложил нам высказать свою точку зрения на эту историю. В конце концов, он был нашим боссом, а мы – теми, кому нужны деньги. Он не обязан давать нам какие-либо объяснения. Видимо, ему небезразлично, как мы к нему относимся.
Днем мистер Мэддокс трудился на фабрике, но иногда работал по ночам и в выходные дни, что позволяло ему в остальное время заниматься другими делами. Именно в эту неделю он работал днем, но утром был свободен, так что на следующий день после завтрака мы с сестрой поехали в город и поставили свои велосипеды около его автомобиля. Дорис, как обычно, включила телевизор и сидела с детьми на диване. Они смотрели мультфильмы.
Мистер Мэддокс сидел у письменного стола и опускал листы бумаги в машинку, которая резала ее на тонкие, как лапша, полоски. Потом все это падало в мусорную корзину.
– Никогда просто не выбрасывайте бумаги, – сказал мистер Мэддокс. – Ваши враги перетряхнут весь ваш мусор, чтобы найти кое-что такое, что они могут использовать против вас. Себя следует защищать.
Мистер Мэддокс изрезал последний лист бумаги. Стол был чист, и ему это нравилось. В обязанности Лиз входило убедиться в том, что все бумаги разложены по папкам и убраны в шкаф, который мистер Мэддокс запирал.
– Так вы хотите знать, что произошло между мной и вашим дядей? – спросил он. – Странно, что вы слишком долго не задавали мне этого вопроса. – Мистер Мэддокс поднялся и закрыл дверь. – Я рад был бы все вам рассказать, но сначала вы мне кое-что поясните. – Он взял из кладовки два складных стула и велел нам сесть. – Ваш дядя Тинсли знает, что вы работаете у меня?
Мы с сестрой переглянулись.
– Не совсем так, – ответила Лиз.
– Я был уверен в этом.
– Мы хотели сообщить ему, – сказала я, – но…
– Его это, наверное, не очень-то порадовало бы, – усмехнулся мистер Мэддокс.
– Мы любим дядю Тинсли…
– Но иногда он не видит вещи такими, какие они на самом деле. Не видит, что кое-что необходимо сделать.
– Вот-вот, – кивнула Лиз.
– Хорошо, что вы не сообщили ему, – продолжил мистер Мэддокс и улыбнулся. – Давайте оставим это между нами.
– Но есть люди, которые уже это знают, – возразила Лиз. – Вы же представляете меня как племянницу Тинсли Холлидея.
– А я сказала тете Эл – Эл Уайетт, – добавила я. – И Джо Уайетту тоже.
– Уайетты… Жена работает в вечернюю смену. Уволенный муж жалуется на больные легкие. Их дочь раньше работала у нас, смотрела за ребенком, но начали пропадать вещи, и мы выгнали ее. Несколько человек знают, что вы работаете у меня, но вряд ли вашему дяде это тоже станет известно. Теперь он редко появляется в городе. И если он об этом узнает, тогда мы и поговорим. Но, думаю, вы должны понимать, какой головной болью были для меня дела с ним.
Мистер Мэддокс объяснил, что чикагская компания направила его сюда, потому что фабрика стала терпеть убытки. Новые владельцы сказали, что надо выбрать одно из двух – или сократить издержки производства на тридцать процентов и попытаться повысить прибыль, или закрыть фабрику и все продать.
– Рабочие ненавидели меня за увольнение их друзей, – продолжил мистер Мэддокс. – А фактически они должны были встать на четвереньки и целовать ту часть моего тела, которую я позволю, благодаря меня за спасение их рабочих мест. В Азии готовы работать за двадцать центов в час. А тут ваш дядя в своих старых брюках, стонущий о сохранении бейсбольной команды и о том, что качество туалетной бумаги не такое, как прежде. Будто в эти дни люди выдают качественное дерьмо. Они ищут что угодно, лишь бы подтереть свои задницы, и их заботит лишь цена.
Мистер Мэддокс наклонился вперед, положив толстые руки на колени, напряженно глядя своими голубыми глазами то на меня, то на Лиз.
– Итак, дядя Тинсли должен был уйти. – Он снова улыбнулся. – От новостей, что ему дали пинка и выставили, завертелся волчком. Круг за кругом. Как маленькая балерина. – Мистер Мэддокс встал, поднял руки над головой и сделал неуклюжий пируэт. Потом сел. – Я думаю, ваш дядя хороший человек, но порой его суждения никуда не годятся. – Он посмотрел на нас с Лиз. – Ну как?
Я ерзала на стуле. Сестра изучала свои ногти. Нам нечего было сказать.
