Глава 22

– Как могла твоя повелительница додуматься до такого: скрыть от сородичей, что она попросила нас о помощи? – с растерянным негодованием осведомился трибун Отон.

С минуту Веллокат размышлял над замысловатым вопросом, а затем ответил:

– Я уже объяснял легату Квинтату: положение ее уязвимо. Наш народ разрознен своим отношением к Риму. Большинство хочет мира, но есть многие, кому вы ненавистны или же страшны. Они считают, что должны сплотиться с теми, кто продолжает бороться с поработителем. Иначе Бригантия окажется поглощена, как и все те племена, что к югу от наших земель. Моя королева решила: было бы лучше не раскрывать ее двору, что она запросила вас о помощи. Во всяком случае до той поры, покуда вы в пути.

Отон, усваивая объяснение, потер усталые глаза. Вокруг стола сидели остальные старшие офицеры его колонны. Катон сунул палец в вырез туники и отлепил ткань от клейкой кожи. В палатке трибуна было донельзя душно из-за приказа Отона наглухо задернуть створки, чтобы внутрь не попадали насекомые. Но все равно в ней зудливо ныла стайка комаров и мошек, кружа вокруг масляных светильников. Макрон с тихими проклятиями отмахивался от них растопыренной пятерней, когда они приближались, норовя сесть на лицо. Однако трибун это неудобство игнорировал. Все его внимание было приковано к бриганту.

– Твой кузен в самом деле нападет на нас, если мы завтра попытаемся продолжить наш поход?

– Если? – вклинился Гораций. – Господин трибун, у нас есть приказ…

– Свои приказы я знаю, спасибо! – вспылил Отон. – Здесь командую я. И я решаю, что делать. Буду признателен, если вы тоже об этом вспомните, префект Гораций.

Эта внезапная вспышка гнева впервые показала, что у молодого трибуна тоже имеется норов. Все офицеры притихли, выжидая, когда этот момент пройдет. Отон с легким присвистом сделал успокоительный вдох и вновь красноречиво повернулся к своему переводчику:

– Ну так что, ждать ли нам нападения от твоего кузена?

Веллокат на миг прикрыл глаза и нахмурился, а затем не торопясь ответил:

– Не знаю. У Белмата горячая голова. Всегда таким был. Но верховодит им Венуций. Вот о ком вам нужно беспокоиться. Если Белмат получит от своего брата приказ рубиться, то рубиться он будет.

– Но ведь это глупо! – воскликнул префект Гораций. – У него с собой людей не больше полусотни. Мы ведь его сметем, если он попробует нас остановить.

– И при дворе Картимандуи этому ох как возрадуются, – едко усмехнулся Катон, заставив Горация растерянно замолчать. – Римские союзники владычицы не успели еще дойти до Изуриума – а у них на мечах уже кровь ее подданных… Могу представить, что из этого раздуют. Венуций всю ответственность за их гибель свалит на нас и скажет: вот оно, доказательство того, что Рим намерен развязать с бригантами войну, а потому у народа нет иного выбора, кроме как примкнуть к борьбе Каратака против захватчиков. – Он повернулся к Отону: – Господин трибун, мы ни в коем случае не должны допустить, чтобы завтра имело место кровопролитие, – во всяком случае, должны сделать все от нас зависящее, чтобы не допустить его.

Отон озадаченно потер себе лоб:

– Ты полагаешь, что мы, если нам помешают, повернем обратно?

– Вовсе нет. Если мы повернем назад, Венуций все заслуги за это припишет себе, что ослабит позиции владычицы.

– Получается, как ни крути, Изуриуму мы милы не будем. Прорвемся туда с боем – нас проклянут, уйдем восвояси – тоже провал…

Катон подавил в себе раздражение. Такая категоричность была ему поперек души. Все возможности повлиять на исход сводились всего к двум условиям, которые в итоге не оставляли им выбора для иных действий.

– Нет, господин префект. Я всего лишь подчеркиваю, что для нас решение не состоит исключительно в том, чтобы идти дальше или поворачивать назад. И первое, и второе идет во вред поддержке, которая есть у нас среди бригантов. А значит, ни то, ни другое не является лучшим путем, которого следует придерживаться.

– Так что же тогда? – с отчаянием в голосе спросил Отон.

– Завтра мы должны продолжить свое продвижение, – сдержанно сказал Катон. – Гораций говорит верно: это наш приказ. Если только легат не учел какого-нибудь непредвиденного обстоятельства, способного воспрепятствовать продвижению, если мы встретим отпор.

Отон покачал головой – дескать, не учел.

– Тогда мы идем, – убежденно сказал Катон. – Но ни в коем случае не провоцируя насилия. Его мы должны избегать всеми силами.

– Всеми силами, да, – подался вперед Гораций, – исключая самозащиту.

– Согласен, – кивнул Катон. – Но если последуют какие-то удары, то необходимо гарантировать, что первыми их нанесем не мы.

После некоторой паузы голос подал Макрон:

– Парням это не понравится. Они не приучены вот так стоять и получать зуботычины от врага.

– Во-первых, бриганты не враги, – отозвался Катон, – во всяком случае пока, и мы будем стремиться, чтобы они ими не стали. Если же дойдет до столкновения, то для начала надо быть готовыми потерять нескольких человек. Лучше так, чем стать причиной войны, которая унесет куда больше жизней, а все из-за того, что нашим людям недостанет дисциплины все это перетерпеть. – Он возвратился вниманием к Отону. – Господин трибун, завтра нам следует изменить походный порядок. Если они попробуют дать бой, то необходимо, чтобы авангард у нас состоял из верно подобранных людей. От которых можно ждать именно того, что им поручено.

Трибун Отон коварно улыбнулся:

– Я так понимаю, речь идет о ваших людях?

– Да, господин трибун.

– А вот мне кажется, как раз среди варваров они снискали себе нелестную репутацию. Дескать, кровожадная свора, от таких добра не жди… Разве не так, Катон? Вряд ли таким можно доверить поддержание мира.

– Как раз потому и можно. Их репутация будет идти впереди них. И когда Белмат со своими людьми увидят впереди колонны штандарт Кровавых Воронов, они, быть может, призадумаются, прежде чем рискнут на них напасть.

– Меня волнует не это, а то, сумеешь ли ты удержать своих людей. Что, если они ударят первыми?

– Не ударят, – твердо ответил Катон. – Людей я отберу сам, и удостоверюсь, что они поняли, что именно от них требуется. Я им доверяю. А значит, можете довериться и вы.

Отон, не сводя с Катона глаз, мучительно взвесил доступные варианты действий. Наконец, сложив на груди руки, он оглядел остальных офицеров.

– Ну что? Есть ли какие-то соображения?

Все промолчали, и после минутной паузы Отон со вздохом заговорил:

– В таком случае, как ни крути, движение к Изуриуму я обязан продолжить. Учитывая наше положение, продвигаться будем как по вражеской территории. Помимо ежевечерней разбивки лагеря, ночные караулы удваивать. С завтрашнего утра префект Катон с половиной своей алы возглавит авангард. Префект Гораций, ваши люди будут прикрывать фланги колонны. Всем офицерам: во что бы то ни стало довести до своих подчиненных жизненную важность не поддаваться на провокации варваров. При прохождении через поселки у местного населения ничего не брать. Если будут хоть какие-то кражи или насилие, зачинщики, а также их командиры жестоко поплатятся – оболью таким дерьмом, что век не отмыться. Я ясно выражаюсь?

Офицеры закивали, сдержанным гомоном выражая согласие. Тогда Отон перевел взгляд на Катона:

– Вы, префект, пойдете впереди нас всех. Если что-то произойдет, взыщу лично с вас. Ну, а если между Римом и Бригантией разгорится конфликт, то я позабочусь о том, чтобы все, от легата Квинтата до самого императора, узнали, что причиной тому послужили вы.

Направленный на него взгляд Катон выдержал, не дрогнув ни единым мускулом на лице. Правда, в душе возникло презрение к этому человеку за его готовность в случае чего переложить это бремя со своих начальственных плеч на плечи подчиненного. Ведь колонна была доверена под командование трибуна Отона. Он знает о данных ему указаниях, о своем долге – и вместе с тем все же увиливает от ответственности за возможные последствия, которую должен нести в соответствии с тем высоким рангом, в который его возвели. Катон чувствовал, что разочаровался в нем. До этого Отон хотя и смотрелся типичным представителем своего класса, но в битве с войском Каратака держал себя достаточно уверенно, даже с некоей бравадой. Может, он просто превысил лимит той самой уверенности, свойственный его натуре? Как показывает служба, это и есть то, что принципиально отличает завалящих офицеров от хороших. Уверенность – источник компетентности. Спесь и бравада порой тоже выручают, но качества эти хрупки и основываются в общем-то на обмане, а не на твердом суждении, а значит, небезопасны. Что это, слабое место Отона? Его ахиллесова пята?

И тут в мыслях темным пятнышком проклюнулось подозрение. А что если он заблуждается насчет этого свойского парня трибуна? Что, если тот намеренно, хотя и крайне осторожно, изыскивает возможность провалить миссию? Может, он и есть тот самый агент, посланный в Бригантию Палласом сделать все возможное для того, чтобы перемирие в провинции не наступило? А его согласие поставить неугомонного префекта в авангард отчасти диктуется соображением, что Катон просто – а главное, естественно – одним из первых погибнет при стычке с варварами? Да, в самом деле, крайне удобное и экономичное решение, достойное похвалы. Одним ударом Паллас провоцирует войну Рима с Бригантией и уничтожает намеченную жертву. Отонова колонна будет вынуждена повернуть обратно, ну а с Макроном можно будет разделаться погодя.

Катон сделал глубокий вдох, после чего произнес:

– Своему долгу, господин трибун, я останусь верен. И не дам повода к новой войне.

– Весьма рад это слышать, – устало ответил Отон. – Ну, а теперь, есть ли еще какие-то соображения? Нет? Тогда все свободны.

Офицеры, поднимаясь, задвигали стульями и стали расходиться. На прохладном, напоенном запахом ночных трав воздухе Макрон блаженно перевел дух. Вокруг стояла зеленоватая неподвижная ночь. Ярко и остро светили с небосклона звезды. В печальном свете невысокого месяца призрачно темнели холмы, на гребне самого ближнего из которых отчетливо виднелся одинокий всадник, наблюдающий оттуда за римским лагерем.

Все офицеры разбрелись по своим подразделениям, а Макрон с Катоном ненадолго задержались вблизи штабной палатки.

– О чем задумался? – отвлек префекта от мыслей центурион. – Ты как считаешь, будет завтра заваруха?

– Да кто его знает… Моя задача – делать свое дело и смотреть, чтобы никто не устроил ее с нашей стороны.

– Ну да… Слушай, а как лихо трибун на тебя все повесил!

– Я напросился, мне и отвечать, – усмехнулся в ответ Катон.

Макрон поглядел на друга. В бледном лунном свете кожа префекта казалась белой и холодной, как мрамор.

– Ты, главное, себя береги. Мне нет дела, что ты там наговорил в палатке. Если завтра кто-нибудь из варваров к тебе сунется, не рискуй. Сразу насаживай на острие, пока он не успел сделать то же самое. Понял меня?

Катон мимолетно улыбнулся.

– Поглядим. – Лицо его стало жестким. – Признаться, меня волнует не только и даже не столько опасность, исходящая от варваров.

– Вот как? А что?

Разговору помешал долетевший до слуха негромкий смех жены трибуна. У входа в палатку дежурили четверо телохранителей, тоже в пределах слышимости.

– Давай-ка не здесь, – сказал Катон, отводя друга в сторону от палатки. – Пойдем лучше винца изопьем. Самое время.

Глаза Макрона сказочно заблестели в лунном свете:

– О! Вот это ты дело говоришь.

Но тут до него дошел истинный смысл сказанного, и его плечи слегка поникли, словно под грузом. Через лагерь друзья двинулись к крытой повозке, умещенной в углу у стены.

На открытом пятачке перед повозкой виноторговца горела жаровня. Здесь где стояли, где кучками сидели люди, прихлебывая из простецких глиняных чашек за неспешными разговорами – так обычно коротают время солдаты после утомительного, но в целом отрадного дня. Небольшая очередь при виде двоих офицеров раздалась, пропуская их к прилавку невдалеке от повозки. За прилавком, подавая чашки клиентам, хлопотал раб, а его хозяин в сторонке возился с кувшинами, что-то разбавляя.

– Нам две, – объявил Катон, доставая из кошелька две медные монетки. – И смотри, чтоб вино было приличное.

Септимий, едва узнав голос префекта, поднял глаза. Он отставил кувшин и подобострастно улыбнулся:

– Дорогие мои господа, вина, увы, нет. Нынче только поска, великолепно смешанная моими личными руками с родниковой водой. Освежает наичудеснейшим образом.

– А нам вина давай, – принялся настаивать Макрон.

– Увы, увы, – с глазами, полными сожаления, воздел руки торговец. – Не могу, не велено, по приказу достопочтенного трибуна Отона. Он не желает, чтобы солдаты под его командой пьянствовали. Так что только поска. Ну, в лучшем случае разбавленное вино. Всё, чем могу порадовать. – Септимий чуть понизил голос, но так, чтобы он был слышен окружающим: – Хотя отчего бы не сделать уступку для почтенных господ офицеров, к тому же моих всегдашних клиентов… Для таких вино найдется всегда. Милости прошу к моей повозке, там у меня есть что выбрать.

Катон кивнул, и Септимий, мелко и угодливо кивая, повел их к торцу своей повозки. Кто-то в очереди вполголоса заворчал – мол, начальству всегда поблажки, не то что нам, – но затем разговоры вернулись в прежнее незлобивое русло. Между тем Септимий подвел клиентов к заднему борту своей повозки, сунул руки под кожаные складки навеса и вынул наружу небольшой кувшин. Нянча его перед собой, как предмет торга, он тихо сказал:

– Только быстро. Что там у вас?

– Ты видел варваров, следивших сегодня за нами?

Септимий кивнул.

– Так вот, они грозятся завтра встать у нас поперек пути.

– Это я уже слышал от вашего декуриона Мирона. Он сюда недавно приходил, утопить свои треволнения.

– Поской их особо не утопишь, – прозорливо заметил Макрон.

– Оно и к лучшему. Не хватало поверх треволнений еще и похмелья… – Септимий вновь перевел внимание на Катона: – Ну так что у вас?

Тот, чуть помедлив, сказал:

– Отон ищет повода повернуть колонну вспять.

Он вкратце изложил суть совещания в штабной палатке.

– Вон оно что… А ты не думаешь, что все это навеяно обычным нервным расстройством?

– В прошлой битве с Каратаком смелости ему было не занимать, – указал Макрон. – А тут он чуть было не засобирался показать хвост перед горсткой вшивых варваров, поддавшись на одну лишь угрозу не соваться в их владения…

– Точно, – подтвердил Катон. – И мне думается, это неспроста.

Септимий почесал себе нос.

– Вы думаете, это он и есть? Соглядатай Палласа?

– А что? У него есть все полномочия, чтобы провалить это задание. Причем еще задолго до того, как мы подберемся к Каратаку, чтобы его схватить.

– Это так, – согласился Септимий. – Твою версию подтверждает и то, что он так легко сует тебя под удар. Хотя это едва ли убедительное доказательство.

– Ну а как же, – рассудил Катон. – Ему приходится соблюдать осторожность. Любому агенту свойственно скрадывать свои следы. И не только для собственной безопасности, но и для безопасности Палласа. Если в Британии разгорится пожар, а кто-нибудь сумеет вывести следы поджога к императорскому вольноотпущеннику, то распнут и его, и всех, кто с ним.

– Насчет того, чтобы всех, – не думаю. Ни жены императора, ни Нерона это не коснется.

– Откуда у тебя такая уверенность? За умышления против себя Клавдий умертвил Мессалину. А ведь он любил ее. И на Агриппине женился не только из политических соображений. Если же выяснится, что она была заодно с Палласом в попытке свергнуть императора, то я не уверен, что Паллас повиснет на кресте один… – Катон помолчал. – В целом, хочу повторить, что агент Палласа не может себе позволить действовать в открытую. Он должен проявлять осторожность. И сейчас наиболее вероятным подозреваемым мне видится Отон. Если только тебе не известно что-то, чем ты еще не поделился с нами.

– К правде я не ближе, чем вы, – не стал спорить Септимий. – Возможно, что агент даже не в этой колонне, а остался в Вирокониуме. Скажем, легат.

– Не думаю, – усомнился Катон. – Квинтат напрямую сказал, что ему было велено отягчать жизнь нам с Макроном.

– И это выводит его из-под подозрений? – фыркнул Макрон.

– Представь себе, – ответил за Катона Септимий. – Послушай, префект. Мы имеем дело с Палласом и кру́гом его лазутчиков. Коварства и гибельности в них ни на йоту не меньше, чем в тех, что в услужении у Нарцисса. И я знаю, на что они способны. Так что это может быть и Отон, и его жена…

– Жена? – Макрон готов был расхохотаться. – Ты хочешь сказать, что баба могла прирезать двоих здоровенных легионеров и освободить Каратака?

– А почему нет? Скажи мне: кто, в твоем понимании, мог притупить бдительность стражников лучше, чем она, тряся вблизи них своими прелестями? Думаешь, среди имперских агентов мало женщин? Оком Юпитера клянусь, центурион, тебе еще учиться и учиться! И лучше делать это поживее, если не хочешь, чтоб тебе самому горло перерезали… – Спохватившись, он умерил голос. – Конечно, я подозреваю ее. Как и всех, у кого есть силы, средства и возможности делать то, чего хочет Паллас. Так что это может быть и Отон, и его жена, и Гораций… Да кто угодно.

– Скажем, ты? – недобро усмехнулся Макрон.

– А вот меня уволь, – насупился Септимий. – Я служу Нарциссу. А он служит императору. И это ставит меня выше всяких подозрений. Пожалуй, единственные, кого я не подозреваю, это вы двое. Хотя бы потому, что вашим жизням угрожает некто, кого мы с вами разыскиваем. Мужчина или женщина, – добавил он.

– Судя по тому, как я сейчас, вот в эту самую минуту, отношусь к твоему хозяину Нарциссу, мне бы впору быть агентом Палласа. И я бы с удовольствием укокошил вас обоих, лишь бы вы не висли у нас за спиной – неважно, что там в результате будет с империей.

Оба, Макрон и Септимий, молча впились друг в друга взглядами в зловещем сумраке лунного света.

– Будет вам, – отделился от повозки Катон, – что толку друг на дружку пялиться? В общем, я сказал то, о чем хотел сказать. Приглядись внимательней к Отону. Такие вот мысли.

– Принял к сведению. Ну, а теперь мне пора к заказчикам, пока кто-нибудь не заинтересовался, о чем это мы тут щебечем.

Кувшин Септимий сунул обратно в повозку и тронулся к своему прилавку, по дороге заметно повышая голос:

– Ну, нет так нет, дорогие мои господа! Извините, что в цене не сошлись. Я-то думал, римским офицерам жалованья хватает, чтобы жить на широкую ногу… – В его голосе слышались ехидные нотки. – Но, как видно, желаемое и действительное – не всегда одно и то же.

Двое офицеров куце ему кивнули и, лавируя среди сидящих, двинулись прочь из этой таверны под открытым небом.

– Н-да, много ж толку вышло из нашего разговора, – пробурчал Макрон.

– Согласен, немного, – тихо отозвался Катон. – Совсем немного.