18 января, понедельник
Нина Петровна лежала с закрытыми глазами. Стараясь не шуметь, Никита Сергеевич на ощупь нацепил пижаму и тихонько нырнул под одеяло.
– Как прошло? – не открывая глаз, спросила Нина Петровна. Она не поехала с мужем на торжественное заседание, посвященное трехсотлетию воссоединения Украины с Россией.
– Бездушно прошло, – отозвался Никита Сергеевич, натягивая выше тяжелое стеганое одеяло. – Маленков выступил кисло. Я сразу за ним, как мог зал расшевелил, историю вспомнил, Богдана Хмельницкого. Сказал о кровной близости народов. Сразу за мной хохлы зачастили, четверо, один за другим, глаз от бумажки оторвать не могли. Совершенно не подготовленные к выступлениям люди оказались, особенно женщина-животновод, словно автомат, выпалила и тикать. А ведь какой праздник – Россия, Украина! Величайшее дело!
Хрущев заерзал на постели, укладываясь удобнее:
– Словом, все как обычно, много хлопали.
– У нас завсегда хлопают, – прошептала Нина Петровна.
– Потом концерт устроили, – зевнул Никита Сергеевич.
С минуту супруги лежали тихо.
– Который год, Нина, беда с урожаем! Что это, злой рок, бесхозяйственность? Что?! – муж сел на постели. – В начале декабря проводил совещание работников тракторных станций, вглядываюсь в лица, а сердце разрывается. Что говорить им – не знаю, упрашивать или сразу бить? Кто виноват, что урожаев нет, природа или человек? Кричу, ругаю, наказываю – впустую! Только и слышу в ответ, мол, война, разруха, работать некому, в следующий раз соберем, а следующего раза никак не наступает!
– Немыслимо это! – изумилась Нина Петровна.
– Немыслимо, а пятый год беда.
Жена придвинулась к мужу:
– Пропадем без хлеба, вымрем от голода!
– Богатство наше – деревня, – размышлял Хрущев, – земля родимая, кормилица. А мы эту кормилицу под корень режем.
– И в людях, Никита, богатство, не забывай про людей! Люди у нас хорошие.
– Хорошие, а урожая нет!
– Как же быть, Никитушка? – спросила Нина Петровна. Она помнила, что такое голод, знала, как картофельные очистки казались несказанным лакомством.
– Земли Алтая распашем, захватим Урал, Дальний Восток. Вот где чудо случится! Но перво-наперво путь в Казахстан лежит, там просторы немыслимые!
– Там же нет ничего! – изумилась Нина Петровна.
– Будет, Нина, будет! Поднимем целину! Комсомол поднимет! Юноши и девушки в степь жизнь вдохнут, и жизнь и любовь! Мы на новых местах в бой пойдем и победим!
– Уж очень страшно, Никитушка!
– Глаза боятся, руки делают!
– Смотри, не наломай дров! Никто еще до такого не додумался.
– Царские агрономы про то говорили, но пало самодержавие. Значит, нам первыми быть! Молотов с Кагановичем бубнят – инфраструктуры нет, на сотни километров степь, кто работать будет? А я им – не это, ребята, главное, главное – решиться, в атаку пойти! Ну, рассуди, Нина, – ожил супруг, – распашем мы миллионы гектаров, а там чернозем, точно масло, хоть на хлеб мажь! И молодежь – на штурм! Мы на целинных землях такой великий урожай возьмем – враги ахнут. А сегодня зерна на посевную не хватает, приходится чужое закупать. С целины сразу отдача пойдет!
– Смелый ты у меня! – погладила мужа Нина Петровна. – Только, не спеши, со знающими людьми посоветуйся, ведь огромный риск!
– Риск сиднем сидеть!
Жестикулируя, супруг сбросил с себя одеяло.
– Не осталось, Нина, на селе кадров, одни пьяницы да забулдыги! Мой план – городскую молодежь к делу привлечь. И ведь знаю – поедут, поставят степь на колени!
Хрущев пытался в темноте разглядеть жену, ее глаза. Через эти родимые глаза он прочитывал верное, любящее сердце.
– Кто же там командовать будет? Неужели нам в Казахстан собираться? – насторожилась Нина Петровна.
– Я ехать не могу. Как из Москвы уеду, считай, назад мне дороги нет. Молотов спит и видит, как бы от меня отделаться. Может, Леню Брежнева?
– Леонида можно, он свой.
Никита Сергеевич лег на спину, сон не шел, да какой сон, если так разволновался!
– Сегодня ко мне Шелепин приходил, комсомолец хренов. Хочет Ленинский комсомол переименовать.
– Как это?! – изумилась Нина Петровна.
– Предлагает Ленинско-Сталинским назвать. Сталин даже мертвый покоя не дает! – проворчал Хрущев.
– А ты что?
– Одно только слово произнес – забудь! Раньше, при жизни Иосифа, такие заходы Каганович исполнял, – начал вспоминать Никита Сергеевич. – Сидим на «ближней», ужинаем, тут, Лазарь встает, а он каланча – видный, и заявляет: «А, что, собственно, сделал для страны Ленин? Ленин с двадцать третьего года при смерти лежал. Все наши победы – заслуга товарища Сталина, а мы – Ленин! Ленин! – заладили. Хватит паясничать, давайте смотреть правде в глаза!» – и прям на меня уставится, будто не Сталин, а я за столом главный. Иосиф не перебивает, слушает. Нравились ему такие речи. С подачи Кагановича Царицын Сталинградом сделали, Юзовку в Сталино переименовали, Душанбе в Сталинабад, Сталиногорск появился, Сталиниди, Сталинсвет. Было, было! – промямлил Хрущев, глаза у него слипались, он пытался привстать на постели.
– Ты поспи, поспи! – попросила Нина Петровна.
– И Шелепин туда же! А целину возьмем… – сквозь сон бормотал муж.
