30 июля, четверг

Институт генетики на Волхонке был невзрачный, фасад облупившийся, обшарпанный. Трехэтажное здание уныло выглядывало из-за сиротливого деревянного забора, обсаженного елками. Институт скорее напоминал школу – широкие лестницы, просторные, с окнами до потолка коридоры, огромные комнаты. Никиту Сергеевича почти бегом проводили к директорскому кабинету, только директора там не оказалось. Хрущев со вниманием осматривал многочисленные схемы, диаграммы, развешанные повсюду, задержался у аквариума с рыбками, выставленного в углу приемной. Рядом с аквариумом на табурете нелепо громоздилась посудина, что-то вроде огромной консервной банки, доверху залитая водой, из которой во все стороны торчала зеленая поросль.

«Смахивает на рис», – предположил Секретарь ЦК и потрогал побег.

Под табуретом стояла эмалированная тара поменьше, из которой тоже топорщилась зелень.

– Это рис? – разворачиваясь к секретарскому столу, поинтересовался Хрущев.

– Академик уже бежит! – срывающимся от волнения голосом пролепетала полная, средних лет женщина, похожая на что-то среднее между машинисткой и бухгалтером. От присутствия высокого начальства она смертельно побледнела, поджилки тряслись, а голос от испуга сделался писклявым. Про рис, как растение, а не каша, она толком ничего не знала, зато очень ловко печатала на машинке.

– Мы обождем, – миролюбиво отозвался Никита Сергеевич и кивнул заместителю министра сельского хозяйства, который его сопровождал: – Иди-ка, посмотри, вроде рис растет? – и стал шарить по зарослям.

– Это же надо, директора на месте не оказалось! – послушно ощупывая ростки, вполголоса возмущался замминистра.

В вестибюле появился запыхавшийся Лобанов.

– Здравия желаю! – отрапортовал он.

– Ты тут откуда?

– Не могу вас не сопроводить! Это мой долг! – отчеканил Пал Палыч. – Лысенко бежит, он на агрономов сорвался, они, бестолочи, подкормку перепутали! Прокричал мне – беги к Хрущеву! И я тут. Здравствуй! – Лобанов кивнул заместителю министра. – А Бенедиктов чего не пришел?

– В Совмине! – отозвался замминистра.

– Вот, ей-богу! – сокрушался Лобанов. – Тут, Никита Сергеевич, чудеса творятся, а министра сельского хозяйства не зазвать!

– А ты кто? – ткнул в Пал Палыча Хрущев.

– В данном случае я подчиненный Бенедиктова, российский министр! – с обидой в голосе, отозвался Лобанов. – Вот и Трофим Денисович!

Лысенко прямо влетел в кабинет.

– Вот я! Вот я! Извините, что заставил ждать! Надо было лично проследить, а то два года ерунда какая-то!

Директор института генетики, он же президент Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина, пожал Хрущеву и замминистра руки.

– Я уже хотел вас с собаками искать! – дружелюбно начал Хрущев. – Мы тут все стенды проштудировали, – кивая на графики и таблицы, улыбался он.

Академик пригладил ладонью растрепанные волосы:

– В научном учреждении наблюдение – первейшее дело, а результат, для наглядности, обращен в график. Таблицы на стенах не меньшее богатство, чем золото. Точно, точно! – закивал Лысенко, не без удовольствия оглядывая сплошь завешенные стены.

– Вот мы и определим, где у вас золото, а где совсем другое! – с ухмылкой отозвался Хрущев.

– Тоня! – директор обратился к женщине за пишущей машинкой. – Раздай халаты и калоши. Я извиняюсь, но это у нас в обязательном порядке. А калоши даже очень пригодятся, с утра дождик моросил, сначала маленький, а потом хороший-хороший, а нам по полям ходить.

Надев халаты и резиновую обувь, гости последовали за директором. Опытные поля начинались прямо за институтом.

– Когда дождь идет, я радуюсь, это ж естественный полив! – тараторил Лысенко. – Дождь всегда к месту!

– А если каждый день дождь зарядит, тогда что?

– Для наших опытов и наводнение хорошо! Я изо всех сил урожайность злаковых поднимаю. Рожь, овес, пшеницу хочу заставить невиданные урожаи давать! О, какие урожаи! – Трофим Денисович вскинул руки вверх. – Площади под посадки останутся прежние, трудозатраты прежние, а значит, и финансирование сохранится на прежнем уровне, вроде бы все то же, только зерна станем брать в три, в пять раз больше! И это невзирая на непогоду.

– А получится?

– Стал бы я вас по грязи таскать!

– Науку не проведешь! – со значением вставил Лобанов, и сверху (он был высок и худ) уставился на низкорослого Хрущева. – Трофим Денисович волшебник!

Поле, по которому шли, было разбито на квадраты. В одном колосилась рожь, в другом – пшеница, в третьем высилась кукуруза, дальше засеяли гречиху, лен, рапс, клевер, люцерну, подсолнух. Был участок с картофелем, сразу за ним – со свеклой, росли тут и огурцы, и помидоры. Границами посадок служили дорожки из положенных на землю досок.

– Почему, Трофим Денисович, в колхозах урожаи низкие, чем объясняете? Расхлябанность, человеческий фактор – что?

– За мной! – скомандовал академик и, не обращая внимания на вопрос, подобрав штанины, запрыгал по хлюпающему полю.

– Почему у нас в сельском хозяйстве затык? – поравнявшись с ученым, не унимался забрызганный грязью Секретарь ЦК.

Долговязый Лобанов во всю прыть скакал за ними. Лысенко остановился.

– Вам честно сказать или так, чтобы уху приятно было?

– Отвечайте честно.

– Почему в колхозах урожаи плохие, спрашиваете? А как вы хотите, если руководитель хозяйства семян пшеницы от семян проса не отличит, и помощники его окружают малограмотные? С сельским хозяйством так не пройдет, люди таких корифеев не послушают, как ни кричи, как ни ругай – обречено! После войны, когда голод был, когда засуха поля жрала, кого били? Директоров колхозов били. Больше десяти тысяч посадили. А люди были дельные, знающие. На их место кто пришел? Может, идейный человек, но от села далекий. Вот и барахтаемся. А вы спрашиваете – почему урожаев нет. Потому и нет. И на науку рукой махнули! – скривился ученый. – Я про новые методы в агрономии уши прожужжал, а обкомовские в одно ухо впустили, в другое выпустили – новое зачем? Оно еще и опасно, новое, за него и по шапке дать могут. А вы спрашиваете! Для начальников главное тепленькое местечко сберечь, – выговаривал Лысенко. – Не все, конечно, такие, но некомпетентности хватает. На авось сегодня не проживешь. За урожаи не просто бороться приходится, а каждое достижение современной науки использовать. В достижениях науки исключительная выгода, а не в дурости и зазнайстве!

– Агрономическое искусство специалистов требует, а не простофиль! – добавил Лобанов.

– Я их авоськами зову, таких горе-руководителей, – усмехнулся Лысенко.

Хрущев хмурился, но не перебивал.

– У нас как: дождь, мы на поле – что посадки? Град ударил: с карандашом в руках процент градоустойчивости фиксируем. В результате появились мощные, стойкие сорта! Осталось их в народное хозяйство отдать. А готовы колхозники на новое переходить? Не очень-то готовы, так как опять повторюсь – но-во-е! А переходить обязаны! У меня, – развел руками академик, – урожай девать некуда! Картошка – так эта картошка! А свекла какая! Огурцы с грядок прямо сыплются, а огурчики один к одному! – Ученый наклонился, сорвал огурец, разломил пополам, одну половину протянул Хрущеву, другую сунул себе под нос. – Самый огуречный запах! – И откусив, захрустел.

Никита Сергеевич последовал его примеру.

– Что скажете, хорош огуречик?

– Хорош!

– А бумагу, уважаемый Никита Сергеевич, ее не съешь!

Лобанов тоже сорвал огурец и засунул в рот, один заместитель министра сельского хозяйства не стал подходить к грядке, не брал в рот немытое.

– Вы, товарищ Хрущев, берете палку и палкой работать заставляете, и все по вашему примеру с палками бегают, народ стращают, и районные начальники, и областные. А живут в деревнях хуже, чем при царе Горохе, ни свет, ни заря на поле горбатятся. Вот и опротивела каторга, при любой возможности люди, как подорванные, из села бегут – и – ищи свищи! Забрали паренька в армию, известно, в деревню не возвратится! А почему? Потому что в рабство не хочет. Ничего хорошего человеку село не предлагает, а только давай, работай! – невесело излагал академик. – Если крестьянин в деревне как собака на цепи сидит и с тоски воет, что ему остается – геройствовать, рекорды бить? Нет, дорогой Никита Сергеевич, пить горькую остается.

– Пьют, как черти, хуже чертей! – кивнул Лобанов.

– А вы спрашиваете, почему урожаев нет. С таким отношением путного не получится. И забирают у крестьянина все без остатка – трудодень это не деньги, а палочка в тетрадке, чем за палочку заплатят? Я не однажды об этом товарищу Маленкову писал, да видать, неприятны ему мои каракули! – усмехнулся Лысенко.

Замминистра, нахохлившись, стоял позади Хрущева. Несколько раз он хотел оборвать Лысенко, поставить на место – разве ж так подчиненный с начальником разговаривает?! Но, глядя на сосредоточенное лицо Хрущева, прервать академика не решился.

Из-за туч выглянуло солнце и все засверкало, засветилось в его лучах. Воздух сделался теплым, тягучим.

– Солнышко! – нараспев проговорил Трофим Денисович. – Свети, милое! Вы, Никита Сергеевич, думаете, что растения – это пустяки? Не-е-ет! А известно вам, что растения зародились гораздо раньше, чем появился на земле человек? Раньше, чем пресмыкающиеся, чем рыбы? Во всех катаклизмах неказистые былиночки выжили.

Лысенко бережно сорвал травинку и поднес к глазам.

– Динозавры толстокожие вымерли, а ведь двести миллионов лет по суше ползали, друг друга страшными мордами пугали. Приспосабливались, приспосабливались, а не вышло, до одного сгинули, как и не было тварей на белом свете! Мамонты волосатые тоже издохли, шерсть косматая не спасла, а растения живут! – поднимая над головой травиночку, продолжал аграрий. – Стебелечек с виду махонький, беззащитный, а ведь под открытым небом растет! О чем это говорит? О недюжинной силе. А многие пренебрежительно кивают – растение, чего тут хитрого! Ан нет, дорогие, за миллионы лет растение к природным казусам приловчилось, скопило необъятный наследственный потенциал!

Лысенко озорно помахал травинкой.

– Как зима приходит, мы шапку одеваем, в шубу закутываемся, валенки достаем, морозные месяцы у печки сидим, а жарко станет – раздеваемся, чуть не в трусах разгуливаем. Растение же, по существу, в любое время голышом – и в бурю, и в засуху, и в наводнение. Вот где силища! Именно поэтому и сверхурожаи будут!

Чтоб получить желаемый результат, надо скрытые механизмы пробудить: растения ведь и мерзли, и горели, и водою захлебывались, чего только с ними, многострадальными не случалось! В мощном наследственном потенциале заключен заветный секрет. Природа всегда перестраховывается. Чтобы жизнь сохранить, не одно зернышко должно уродиться, а многие тысячи, тогда шансы выжить появятся. Так у многих организмов устроено: у рыб сотни тысяч икринок, у пресмыкающихся – миллионы, а насекомые, как станут вылупляться – их пруд пруди! И живут себе жуки-пауки, ползают! Некоторые их тупиковыми ветвями эволюции обзывали! – хохотнул ученый. – Вот тронутые! Задача селекционера – дремлющую память организма пробудить, усилить способность выживания. Засуха засухой, холод холодом, а стебельки, глядишь, в небо тянутся! Плохие урожаи – результат головотяпства, – заключил президент Сельхозакадемии. – Все, дорогой Никита Сергеевич, на человеческой личности замыкается. Здесь уже не от ученых, а непосредственно от колхозников результат зависит: как подкормить, чем, когда сажать, когда убирать – много составляющих. А чуть что – науке претензия: не те рекомендации дали!

Трофим Денисович бережно положил сорванный стебелек на землю.

– Главная задача селекционера сделать так, чтобы ни зим, ни засух, растение не боялось. Я сто гектаров в Подмосковье засеял, сорок у меня под Мурманском, тридцать восемь в Одессе. Велик испытательный полигон! Сам Вавилов в свое время меня подметил. Это я хвастаюсь! – заулыбался ученый. – Но и без конфузов не обошлось, отрицательный результат – тоже результат! Заговорил я вас, извиняюсь.

Группа подошла к теплицам.

– Вот наша цель, проходим в теплицу! – и Лысенко распахнул перед гостями дверь.

– Холодрыга! – поежился Хрущев, оказавшись внутри.

– Теплицы имеют различные климатические условия. В данной воссоздана климатическая зона Пермской области. Холодрыга, как вы изволили выразиться, а растения себе прут и прут! Видите? А? А?! Вы застегнитесь, а то простудитесь!

Надутый заместитель министра был ему не интересен. Лысенко с первого взгляда определил, что молодящемуся дедушке в модной шляпе экскурсия по садам-огородам безынтересна.

– Доказано, что холод не останавливает развитие организмов. В толще океана, под непомерным давлением, абсолютно без света, почти без кислорода, даже там существует жизнь, вот какую могучую силу имеет природу, исполинскую силу! А если и там жизнь родится, значит на земле – сущий рай!

– Надо уходить, Никита Сергеевич, простынем! – кашлянул замминистра.

– Вы идите, если мерзнете, – не оборачиваясь, ответил Хрущев, и вслед за Лысенко, стал теребить стручки гороха.

– Ты фасоль покажи, – посоветовал ни на шаг не отстающий от Хрущева Лобанов. – Фасоль в этом году все рекорды побила!

В соседней теплице стояла жара.

– Здесь условия максимально приближены к климату Средней Азии. Жара несносная, очень сухо, но обратите внимание – и здесь идет полноценное развитие. Я провожу опыты на одинаковых видах растений, помещая их в разные климатические зоны.

– Говорите, результаты хорошие? – оглядываясь вокруг, спросил Хрущев.

– Превосходные. Позвольте пару слов сказать по методологии. Стремясь получить морозоустойчивую культуру, – начал ученый, – действуем по «принципу закаливания»: зерно охлаждаем, потом согреваем, охлаждаем-согреваем! Бывает, зерно и слегка подморозить требуется, но ни в коем случае не переохладить. Закаленное зерно весной высаживаем, оно уже меньше боится холода и дает устойчивый урожай. Я в общих чертах рассказываю, иллюстрирую, так сказать, – уточнил директор института. – Собранные от закаленных семян урожаи подвергаем повторному закаливанию. Циклы по принципу «закаливания» – холод-тепло, от урожая к урожаю продолжаем пять лет. Вы когда-нибудь обливались холодной водой? Если да, то знаете – болеть станете меньше. Если раскачивать дремлющую память, включаются могучие природные механизмы. В конечном итоге даже в суровых климатических условиях – высокий урожай. Сорок центнеров с гектара наша планка, к ней стремимся.

– А пока – обязательные двадцать три! – уточнил Лобанов.

Никита Сергеевич остолбенел.

– Вы это серьезно?

– Я ж не болтун!

Долго ходили по теплицам, наконец, прошли их от начала до конца. Заместитель министра плелся в хвосте. От усталости у него не хватало сил улыбаться.

– Жарко стало! – отдуваясь, проговорил Хрущев.

– Каждый день этим путем хожу, – отозвался Трофим Денисович. – Любое изменение фиксирую. Без скрупулезных наблюдений – грош нам цена.

Небо было синее-синее, безоблачное.

– Вы молодец! – вымолвил Никита Сергеевич.

– Только оппонентов у меня хватает, не верят, посмеиваются! – безрадостно сообщил президент Сельхозакадемии. – Я говорю: «Мои растения не мерзнут, не боятся засухи!» В ответ – смех: «В процессе эволюции наследственностью предусмотрено иное. Ген, – доказывают, – выходить за установленные рамки не может!» Я им в лицо тыкаю: «Глядите, какие урожаи!» А они: «Подстроено!» Да чтоб им! – гневался Лысенко. – А кто тот ген видел?! Руками щупал?! Молчат. Чуть что, на заграничную литературу кивают. Так это ж литература, не опыты! А им хоть кол на голове теши! До сих пор у нас преклонение перед иностранщиной, словно мы безголовые!

– Про это известно! – кивнул Хрущев, он до глубины души был возмущен неуважением к академику. Неужели в Академии сельскохозяйственных наук засели бараны?! Неужели и туда, в храм науки, бездарность просочилась?!

– Ходят, да в книжку тычут, которую безыдейные формалисты выдумали! Что ни спроси, на все один ответ – гены! Помешались на генах! А у меня в самый мороз рожь как подорванная прет! Ослы!

– Тут свои баталии, – вставил Лобанов.

– На дураков внимания не обращайте, партия вам верит! – отозвался Хрущев. – Вы правильно сказали про очковтирательство, только о приспособленцах не сказали, а ваши оппоненты, похоже, из такого теста, несмотря на то, что академики. Бестолочи, а не академики! – выругался Никита Сергеевич. – Институтов развели, в каждый по сто человек понабрали, портки протирают, а воз и ныне там! Вы, Трофим Денисович, работайте, мы помогать обещаем.

– Я разве кого обманываю? Гляньте по сторонам, какая красотища, гляньте! А они долдонят про гены!

Вокруг колосились необъятные поля и как на картинке в учебнике, выглядели эти поля образцово, завидно выглядели. Хрущев взял в руки колосок пшеницы. Семена были плотные, пузатые – приятно в руках держать!

– Однажды пришло в голову, что растения могут музыку понимать, – улыбнулся академик. – Теперь три дня в неделю на поле хор поет.

«Одурел, хор поет!» – чуть не подпрыгнул на месте заместитель министра. Он изо всех сил сдерживал желание покрутить у виска пальцем, высмеять чудака.

– Я как думал, если людям музыка не безразлична, так значит, она должна и растению понравиться! Посадил я в одну банку пшеницу и во вторую банку пшеницу, банки в соседние комнаты расставил. В одной комнате стал музыкальные концерты устраивать, а в другой – ну разве муха пролетит! – излагал Трофим Денисович. – Перед первым растением каждый день или скрипач наяривает, или гитарист с гитарой. Баяниста однажды взял, ведь баян пространство звуком до предела насыщает, да только баянист горький пьяница оказался. Одно время думал пианино притащить, – вспоминал Лысенко, – но на меня и так косо смотрят, мол, чокнутый! И что вы думаете? Там, где музыки нет, где тихо – обыкновенный рост, прогнозируемый, а где музыка рекой, растение – бежит, урожайность чрезвычайная. Вот вам и забава! – прищелкнул языком академик. – Мой вам совет, Никита Сергеевич, чаще ходите в концерты, это исключительно благоприятно действует на организм!

– Как же мы на колхозные поля самодеятельность вывезем? – изумился Хрущев.

– Зачем на поля вывозить? Мы в лабораторных условиях зерно мелодиями насытим и заставим рекорды бить. Получите готовый селекционный материал, и музыки им больше не надо, музыка уже свое дело сделает, она у семян внутри звучать будет! Вот вам и чудеса! – ликовал директор института. – В природе, Никита Сергеевич, все просто. По правде говоря, никаких секретов и нет!