20 июля, пятница
– Как настроение, Трофим Денисович? – Лобанов заглянул к президенту Академии сельскохозяйственных наук. Хотя он и являлся вице-президентом, у Лысенко бывал редко, чаще тот приезжал к нему в министерство.
– Настроение мое самое отличное, вчера целый день, можно сказать, с засученными рукавами отработал: сам полол, сам сажал!
– Жаль, меня не было!
– Жаль! Ну, а ты что? – Лысенко миролюбиво смотрел на коллегу.
– Я лекцию в Тимирязевке читал, потом в ЦК ездил. Думал, должность свою верну, все-таки в государстве смена главнокомандующих!
– И не говори, Пал Палыч, и не говори!
С 1938 по 1946 год Лобанов был наркомом зерновых и животноводческих совхозов СССР, потом, до 1953 года, – первым заместителем союзного министра сельского хозяйства, а после смерти Сталина стал министром сельского хозяйства Российской Федерации. Чтобы назначение это Пал Палыч не воспринимал как понижение, его сделали помощником у Маленкова. Но все-таки самолюбие Лобанова было ущемлено.
– К кому в ЦК ходил? – интересовался Лысенко.
– К Суслову. На Бенедиктова бочки катил. Как нас рокирнули, возмущался: его с России на Союз взяли, а меня с Союза в Россию скинули!
– Надо было к Хрущеву идти.
– Суслов обещал с Никитой Сергеевичем переговорить.
– Маленков Бенедиктова отстоит.
– Он к креслу точно прирос! – с сожалением выговорил Лобанов. – Спихнул меня на ступень ниже!
Лысенко неприлично хихикнул:
– Охота тебе, Пал Палыч, в кабинетах потеть? Ты аграрий, землю душой чуешь, а они первоклассники!
– Первоклассники, а командуют! Я на вторых ролях быть не намерен!
– На каких – на вторых? Ты помощник председателя Совета министров!
– Одно дело у Сталина быть помощником, а другое дело сейчас, не поймешь у кого! – в сердцах произнес Лобанов.
– То верно!
– Обычное перетягивание каната! – определил ситуацию Лобанов.
– Ты бы, Пал Палыч, мне здесь пригодился.
– В министерском кресле, Трофим Денисович, я тебе больше пригожусь!
– По мне, в Академии твое место.
– Я и так в Академии. Ты, Трофим Денисович, столб, я за тебя обеими руками держусь!
– Обычный ученый! – не согласился Лысенко. – Естествоиспытатель, как Мичурин.
– Нет, ты – громада! – затряс руками Пал Палыч.
– Некоторые, с тобой не согласятся. Слышал, как меня за генетиков честят?
– Бестолочи!
– Бестолочи, а свое доказывают. Лазают, бездари, по кабинетам, гундосят! Только рассуждать способны! От рассуждений разве что вырастет? Я на поле лягу, лежу, и звуки слушаю, – глаза Трофима Денисовича посветлели. – Поет, Пал Палыч, землица! И людям петь надо! А меня – чистят!
– Какие у них доказательства? Где система заложена? У тебя же – база подведена, основа! Сами не понимают, что творят!
– Позавчера опять про меня в Отдел науки написали. А бумаги разве к картошке или к свекле отношение имеют? Я им урожаи, опираясь на науку, предрекаю, а они жалобы строчат! Смех!
– И смех, и грех! – определил Лобанов.
– Как бы Бенедиктов их сторону не взял.
– Этот заблудился. Я ему звоню, а он не слушает, перезвоню, говорит! Представляешь? И кто – Ваня Бенедиктов, и кому – мне!
– Не просто нам, дорогой, придется, ой не просто! – покачал головой Лысенко.
– А когда легко было?
