5 мая, вторник
Никита Сергеевич вернулся домой поздно. Сильно хлопнув дверью, он прямо с порога бросил на подоконник шляпу, как-то неаккуратно опустил на стул плащ и, присев на скамеечку, стал, охая, переобуваться.
– Что случилось? – встревоженно спросила Нина Петровна. Она всегда дожидалась, пока муж возвратится с работы.
– Васю Сталина в тюрьму закрыли!
– Когда?
– Сегодня.
– За что?
– Так на совещании решили.
– На каком совещании?
– На Президиуме.
– За что?
– Берия с Молотовым потребовали. Аморальный Васька тип, это ладно, так ведь против руководства страны выступил, вот до чего докатился!
– Обычный пьяница! – возразила Нина Петровна.
– Не обычный. Он пьяница-Сталин, с длинным грязным языком! – оборвал жену Никита Сергеевич. – Ты думаешь, я этому аресту рад? Я не рад, я считаю, что надо кончать с арестами! Лаврентий волю почувствует и разойдется!
– Он же его убьет! – охнула жена.
– Руки по Сталиным чешутся. До судороги! – хмуро подтвердил Никита Сергеевич. – И Лаврик, и Вячеслав поквитаться с Иосифом хотят – и поквитаются!
Хрущев обул тапки и, облокотившись на стену, кряхтя, поднялся.
– На магнитофон беседу с корреспондентом «Би-би-си» записали, где Васька всех полощет. У англичанина удалось пленку отнять, как ее прослушали, так ахнули – что он там наплел! Вот и заткнули в тюрьму.
– А что Маленков? – спросила Нина Петровна.
– Маленков? – развернувшись к жене, угрюмо ответил супруг. – Маленков отмалчивается. Я Булганину позвонил, он на Президиуме не был, спрашиваю: «Что делать будем, Николай?» Коля трубку бросил, через полчаса ко мне прикатил: «Ты в своем уме, по телефону такое спрашивать?!» Ему Васю не жалко, он о себе печется. Да все мы такие, лилипуты! – махнул рукою Никита Сергеевич и присел возле жены. – Эх, Вася, Вася! Сам себя подвел! Сидел бы тихо, глядишь, и пожил бы.
Нина Петровна взяла мужа за руку.
– Никого твой Берия не боится, – проговорила она. – А ты с ним говорил, пробовал смягчить его?
– Как смягчишь? Ни его, ни Молотова с места не сдвинешь, они упертые, злопамятные, – уставился на супругу Хрущев. – Василия предупреждали – молчи, не открывай рот в общественных местах! Разве слушал? Как танк пер, как таран! На каждом углу кричит: отца отравили, от медицинской помощи изолировали, дождались, пока умрет. Заговор! – процитировал Никита Сергеевич.
– За-го-вор! – ахнула Нина Петровна.
– И знаешь, кого в числе заговорщиков Васька называл?
– Кого?
– Берия, тот, понятно, главный, – перечислял Никита Сергеевич. – Маленкова к убийству приписал, он же председателем Совета министров стал, а третий – я. Вот злобная троица!
– Вы действительно Сталина отравили?! – ужаснулась Нина Петровна.
Хрущев с изумлением взглянул на жену и, скорчив дурацкую гримасу, ответил:
– А ты не помнишь, как я яд в ступке толок?!
Нина Петровна не поняла сарказма.
– Ты к нему подберись, попробуй, к Сталину! – распалялся муж. – Мы отравили! Это ж надо додуматься! Когда издох, чего лицемерить, обрадовались. Все обрадовались, и я, и Молотов, и лучший друг Каганович, а Берия, тот на седьмое небо от счастья взлетел. Точно сдурели от радости, потому что Сталин каждого истерзал! А тут – на тебе, отравили, растрезвонили! Сталина не знают. Эх, люди, люди! – проворчал муж, и устало побрел в спальню.
Дождь ходил кругами: просыплется на землю, придавит траву, расшерудит листья, уйдет, а через час-другой снова стучит в окна грозными каплями – не дождь, а прямо наводнение! После жары, которая приближала столбик термометра к тридцати, Подмосковье, охваченное внезапными ливнями, остывало. Ночью наглухо закрывали окна и форточки, и снова стали укрываться одеялами, отложив в сторонку тонкую простынку, под которой несколько дней назад было вполне уютно. Со всех сторон дул резкий ветер, небо гремело.
– Валентина, ты на стол не собирай, – проговорил комендант дачи Василия Иосифовича. – Ужинать никто не придет.
– В Москве остались? – прилежно поправляя скатерть, проговорила женщина.
Комендант кашлянул: «Что ей отвечать?»
– Василий Иосифович арестован! – без предисловий отчеканил он.
– Кто арестован? – онемела Валя.
– Василий Иосифович арестован!
– Кем?
– Да кем, глупая ты голова! МГБ арестовал! – выпалил майор и, хлопнув дверью, вышел из комнаты.
Валя стояла ошарашенная этим страшным известием: «Васенька арестован? За что? За какие прегрешенья? Это какая-то путаница, какой-то вздор! Что он говорит? Напутал, уж верно, напутал! Нет, нет!»
Она крепче и крепче сжимала руки и вдруг со всех ног кинулась вдогонку майору: распахнула дверь, пробежала в прихожую, выскочила на крыльцо, у которого послушно ожидала служебная «Победа» и куда на заднее сиденье и забрался комендант дачи.
– Постойте! – закричала Валентина. – Стойте!
Комендант уже устроился на сиденье, ему пришлось снова высунуться наружу.
– Чего тебе?
– Вы сказали, что Васю, Василия Иосифовича арестовали?
Майор кивнул:
– Сказал.
– Это неправда! – заламывала руки старушка.
– Правда! – отозвался майор, продвинулся в глубину салона и резко захлопнул дверь машины. «Победа» тронулась.
– Неправда! – стояла и повторяла Валентина, глядя вслед удаляющемуся автомобилю. – Неправда, неправда! Такого не может быть!
Она развернулась и уже совсем неторопливо пошла в дом и принялась снова собирать на стол. Не поверила безмозглому солдафону, решила во что бы то ни стало дождаться Василия Иосифовича, пусть и под утро, пусть и не совсем трезвого, в сопровождении сумасбродной компании, но дождаться, развеять грязные наговоры, поглядеть в его добрые дорогие глазки, обнять – ведь Васенька теперь был для нее самым родным, самым хорошим!
«Обязательно дождусь!» – упрямо бормотала женщина, продолжая готовить стол к ужину, но сердце не успокаивалось, разрывалось.
Валентина расставила тарелки, разложила на скатерти с гербом Советского Союза по центру серебряные приборы, напротив каждой тарелки выставила бокалы, выложила белоснежные салфетки. Работники дачи, повара, горничные на нее косились, но никто ничего не говорил. Некоторые недолго покрутились в доме, ушли в служебку, где, шушукаясь, стали собирать вещи. Комендант сказал, что завтра в даче будут производить опись, а после хозяйство примут новые люди.
