13 апреля, вторник
Известие это обрушилось как гром средь ясного неба. Хрущевы только вернулись из МХАТа, где смотрели «Бесприданницу». Тамара Зяблова сыграла несчастную девушку, особенно хорошо получилось, как она бросила в отчима мокрую тряпку. Никита Сергеевич от души смеялся. Приехали домой, и тут эта неприятная новость.
– Найти и голову оторвать! – кричал Первый Секретарь. – Советский посол к врагу убег! Разыскать! Немедленно разыскать! Какой позор, какой срам! Где вы этого вшивого посла отыскали?
– Не посол он, Никита Сергеевич, сотрудник посольства, шифровальщик.
– Час от часу не легче! Он, гад, все наши тайны врагу сдаст! Найти! Схватить!
– Найдем! – обещал председатель Комитета госбезопасности.
Шифровальщик советского посольства в Австралии, человек, который имел доступ к множеству шифров, тот, кто прочел сотни документов, являющихся государственной тайной, прихватив жену, удрал к американцам.
– Выродок! – Хрущев схватился за сердце. – За что мне такое испытание, за что?! – и с несчастным видом опустился в кресло.
– Вам плохо?! – подскочил к шефу Серов.
– Накапай мне, Ваня, сердечных капель, там пузырек за шторой. Поищи.
– Тридцать капель?
– Лей больше! – стонал Никита Сергеевич.
– Сорок накапал, – генерал-полковник протянул стакан с валерьяновым настоем.
Хрущев проглотил лекарство.
– Вот бы когда лаборатория пригодилась, – вздохнул генерал-полковник.
– Какая лаборатория?
– С ядами, – пояснил Иван Александрович. – Трунов всю жизнь прятаться не будет, объявится где-нибудь в Америке, начнет по городам ездить, гадкие интервью давать, руки жать. Тут бы ему руку и протянули. День-другой, и не стало б паразита!
– Ты что, Ваня, несознательный? Яды мы больше не делаем! – напрягся Хрущев.
– Ну не поездом же его переезжать, а траванули бы красиво!
– Ты, б…дь, про яды забудь!
Серов спрятал глаза. Никита Сергеевич продолжал держаться за сердце.
– Трунов, паскуда, сам измучается, сопьется или от инфаркта сдохнет! Думаешь, ему там хорошо будет, за границей? Хер! Он продукт социалистический. Бабу ему подсунь, жена, небось, у него страшная, как гиппопотам, пусть молодуха его с ума сведет, деньги высосет и на стакан посадит!
– Какую-нибудь польку, – понятливо закивал Серов.
– Во, во, польку! А ты – яды! Налей-ка еще водички, а то одно лекарство во рту.
Иван Александрович снова потянулся к графину.
– Весь МИД, Ваня, прошерсти, все посольства перелопать, на прослушку каждый кабинет поставь, чтобы повсюду глаза и уши, глаза и уши! – лютовал Хрущев. – До чего докатились, дипработники бегут! А этот еще и жену прихватил, значит, давно готовился. Чего он, собака, им только не наболтает! Ох, горе мне, горе!
Никита Сергеевич взял стакан.
– Чего так мало воды налил, жалеешь? – Он подошел к столику с графином, наполнил стакан, глотнул и громко стал полоскать рот. Наконец проглотил воду.
– Ну, вкус! Никак от него не отделаюсь.
– Не переживайте, Никита Сергеевич, шифровальщика кокнем.
– Падаль, Ваня, кругом падаль!
– Не хочу вас дополнительно расстраивать, но сказать обязан, – председатель КГБ, понизил голос. – Некоторые члены Президиума о вас совсем не лестно отзываются, чего бы ни задумали!
– Очень ты впечатлительный, – все еще держась за сердце, отозвался Хрущев. – У тебя, Ваня, голова на плечах должна быть, а в ней трезвый ум, а не впечатления.
– За вас беспокоюсь. Поражаюсь, до чего вас не любят.
– Любят меня! – с благолепной улыбкой промолвил Никита Сергеевич.
– Шутите! Молотов с Кагановичем три шкуры с вас содрать готовы, и Маленков туда же!
– Лю-бят! – пропел Никита Сергеевич. – Вот посмотришь, как послезавтра с днем рождения придут поздравлять, чисто ангелы!
– Лицемерие это!
– Сегодня, Ванечка, я их самый дорогой человек, потому как они не разобрались – плохой я или хороший. А раз не разобрались, куда меня отнести, значит, неясно, что со мной делать, – кашу вместе есть или дубиной бить. Вот и получается, что приходится меня любить! Бывает, и ругнут в сердцах, что ж тут такого? Я иногда и сам срываюсь.
– Скажете тоже!
– Ответь-ка, как поживает арестант Абакумов?
– Недавно устроил скандал, что его выводят на прогулку с уголовниками.
– Эту сволочь вообще на прогулку не выводите, пусть в камере пердит! Сколько, гад, людей прибил. Он и на меня показания выбивал, и жену моего Леонида с кулаками допрашивал. Пусть задохнется там! А Судоплатов как?
– Тот кается, говорит, выполнял приказ.
– Хорошенькие приказы – убивать! – отозвался Хрущев.
– Но ведь бывают такие приказы, сами знаете!
– Одно дело врага бить, а другое дело – своих. А эти такие приказы с удовольствием выполняли, со старанием. И даже когда смертную казнь отменили, Абакумов своей властью людей казнил. Разве не было так?
– Было.
– Пусть ответит! Тут вину ни на кого не спихнет. Как мы, Ваня, с убийцами поступаем?
– Убийц расстреливаем.
– Так чего с Абакумовым тянешь?
– Бумаги надлежащей нет.
– Судебного приговора, что ли?
– Его.
– Будет. Ты Абакумову высшую меру проси. Понял?
– Понял. – Серов потупился. – Он в показаниях и про меня наплел, что и я в операциях по уничтожению людей участвовал, что ничем от него не отличаюсь.
– Выходит, ничем, – мрачно изрек Хрущев.
Председатель КГБ понурил голову:
– Всякое было, не отрицаю. Еще, показывает, что я ценности из Германии самолетами вывозил, и перечисляет, что именно.
Первый Секретарь пристально смотрел на подчиненного.
– Брал?
– Так оно ж не мне шло! – оправдывался генерал. – «Грюндиг», центр музыкальный, себе оставил, так разве это преступленье? А все остальное раздал. Товарищ Жуков много чего заказывал, он тогда был мое прямое начальство.
– Кривое начальство! – передразнил Хрущев, имея в виду, что Серов, хотя и являлся после разгрома Германии жуковским заместителем по вопросам госбезопасности, замыкался на Берию.
– Для товарища Маленкова возил, у него жена очень требовательная, и для дочки его тоже, – объяснял Серов. – Для Берии, само собою. Шубы, картины, мебель всякую, посуду. Для Василия Иосифовича двенадцать легковых машин вывез и барахла воз. Что приказывали, то и вез. И драгоценности были, я вам как на духу рассказываю. Даже товарищу Булганину перепало, – потупил глаза генерал. – А как я мог по-другому? Не мог!
– Сейчас речь не о тебе, утри сопли! Делай с Абакумовым, что положено. Писульки его потеряешь или скажешь, что мне передал, а сам уничтожь.
– Спасибо, Никита Сергеевич! – запричитал Иван Александрович и тихо добавил. – Если прочтут абакумовский пасквиль, мне конец!
– Плюнь, говорю! Я сказал, что делать, вот и делай!
Серов готов был встать перед первым секретарем на колени – ведь, по существу, он его выгораживал.
– А шифровальщика беглого чтоб прибил!
– Красиво сделаем, только не торопите, – пообещал генерал-полковник. – Может, Судоплатова отпустим? Он по таким делам мастер.
– Других найди, бериевских подручных не трожь.
Хрущев пересел на диван.
– Что, Ваня, на международной арене какие известия?
– На Кубе избрали президента. Сплошной разврат там и гульки. Американские гангстеры развлекаются, они на острове хозяева.
– Куба, Ваня, это клад. Как бы нам Кубу заполучить? Если б получилось, американцы б припухли! Твои-то люди там есть?
– Есть.
– Думай про Кубу, а то все деньги просишь, а реальных дел нет! Почва, как я понимаю, там для работы благодатная.
– Проституция, казино, словом – праздник! – подтвердил Серов.
– А китайцы что?
– Там все по-китайски. Разведка у Мао Цзэдуна мощная. Товарищ Мао за месяц до начала войны шифротелеграмму Сталину дал, что немцы на Советский Союз нападут, и число правильно указал.
– Сталин думал, что Гитлер с ним друг неразлучный. Ошибся. А китаец хитрый. Мне б с ним сдружиться.
– «Русский с китайцем – братья навек!» – так в песне поется, – усмехнулся председатель КГБ.
– Мао Цзэдун для товарища Сталина эту песню на русском языке пел, а сейчас как бы нас на китайском ее петь не заставил! Последний год между Сталиным и Мао кошка пробежала. Ладно, про Китай в другой раз потолкуем. Про Аджубея нового нет, а то дело к свадьбе идет?
– Крамольного не обнаружено. Отец живет в Ленинграде, с семьей не общается, мать закройщица, первые модницы Москвы у нее обшиваются. Самая близкая подруга – жена писателя Булгакова. Ветреная дама, избалованная. Вы такого автора знаете?
– Не был знаком. Сталин его фамилию называл. Как кто тявкнет, что в Советском Союзе цензура, Сталин сразу Булгакова вспоминал. Булгаков по Советской власти крепко прохаживался, при этом продолжали его печатать. Сталин к нему на спектакль ходил. За что его любил, не пойму, в романах сплошная белогвардейщина. Другое дело Шолохов. Я Булгакова пробовал читать – бурда, и моя Нина сказала – дурость!
– Булгаков умер давно.
– Умер так умер, царство небесное! Чего еще скажешь?
– Нина Теймуразовна у Гупало шилась. Гупало Нина Матвеевна – фамилия матери Аджубея по второму мужу.
– Ясно, ясно!
– По просьбе Нины Теймуразовны им квартиру дали.
– Ишь ты! – дал реплику Никита Сергеевич.
– Алексей был приглашен на свадьбу сына Берии, гостей собралось человек десять, и он в том числе.
– Чего сопляка позвали? – насторожился Хрущев. – Чего они, дружили?
– Серго взял в жены внучку писателя Горького, Марфу Пешкову, а Алексея пригласила ее родная сестра – Дарья. Он с ней в драмкружке занимался.
– Так он ловелас! – изумился Никита Сергеевич. – Невесту послаще искал!
– Отношений там давно нет.
Хрущев озабоченно тер виски:
– Ты перепроверь, перепроверь! Подумай, какой прыткий этот парень с компотом!
– Это давно было, не стоит беспокоиться.
– Как о нем товарищи отзываются, что соседи говорят?
– Хорошо отзываются.
– Может, все-таки порядочный парень?
– Будем надеяться.
– Ты, твою мать, как врач! Посмотрим, будем надеяться! – разволновался Хрущев. – Ты, б…дь, на работе!
– Извините, не то сказал, нервничаю!
– Чего еще нанюхаешь, докладуй!
– Наблюдение усилить?
– Усиль!
