Хит-парад публичного саморазоблачения, который был устроен ключевыми фигурами финансово-экономического истеблишмента, от Алексея Улюкаева до Германа Грефа, на форуме «Россия зовет» на фоне ускорившейся инфляции (видать, корма опять подорожали), замедляющейся экономики, бюджетной недостаточности, управленческой импотенции и падающего рубля, неизбежным образом заставляет вспомнить о забытом и почти запретном слове «реформа».

Разумеется, политически в стране, где происходит рукотворная архаизация сознания населения, готового лопнуть от гордости за нелетающий «Тополь» и нежности к родным, исконно русским крымским олеандрам, отказавшись от любого импорта, включая бытовую химию, компьютерную технику и даже алкогольную продукцию (исследование Левада-центра 19–22 сентября 2014 года), никакая реформа невозможна. Да и слова такого быть не может.

Здесь ведь как: или «духовные скрепы», или «реформа».

Собственно, получив полную поддержку морального большинства, не нужно и думать о том, чтобы что-нибудь поправить. Если придворным капиталистам не хватит денег – тряхнем Фонд национального благосостояния, народ начнет ворчать – покажем по телевизору новых друзей хунты, он на время и успокоится. Работать его, в конце концов, никто не заставляет, может бить рекорды по снижению показателей производительности труда и дальше.

Единственное, что настораживает высшие слои политической атмосферы, – проседающая конъюнктура нефти. Ну, на все воля божья: если православные иерархи помолятся, глядишь, и не упадет.

Однако все это, говоря марксистским языком, надстройка, жонглирование словами, логократия.

А есть базис – экономика, социальная и политическая сферы, нуждающиеся в самых разнообразных реформах.

Возможны ли они сейчас? Нет. Нужны ли они? Да. И думать об их моделях и нюансах нужно уже сегодня.

Потому что когда все жахнется, когда все «слиняет в три дня» (В.В. Розанов), немедленно понадобятся идеи, люди, алгоритмы осуществления реформ. Потому и нужны дискуссии и исследования, разговоры на кухнях и публичных площадках, кружки и семинары.

У нас принято ругать либеральных реформаторов, но, если бы в дни обвального падения циклопической империи и ее биологически сгнившей экономики не оказалось бы команды молодых экономистов, обсуждавших модели реформ с конца 1970-х – начала 1980-х и готовых взять на себя ответственность за транзит к рыночной экономике, их и проклинать-то физически было бы некому.

А так по крайней мере ситуация описывается словами Виктора Черномырдина: «И те, кто выживут, сами потом будут смеяться».

Россия ходит даже не по кругу. Она ходит по исторической ленте Мебиуса.

В этом смысле прав был Петр Чаадаев, писавший о том, что «мы принадлежим к числу наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок». Один из них – начав реформы, надо их заканчивать, а политическую систему строить так, чтобы не допустить контрреформы.

Оставим в покое досоветскую и советскую историю с ее реформами, больше похожими на толчки внутри умирающего организма, – 1965 год (косыгинские реформы) и почти незаметное движение слабеющей руки государства в 1979-м в виде уже ничего не решавшего постановления ЦК и Совмина о совершенствовании хозяйственного механизма.

В ранние постсоветские времена была реализована реформа, идейные основы которой в экономической части были заложены московско-ленинградской школой экономистов в середине 1980-х. Эти реформы построили фундамент нового государства и рыночной экономики. Конструкция получилась кривая, реформы невозможно было закончить по политическим причинам.

Вторая волна реформ – структурных – была осмыслена и сформулирована к 1997 году. Эти замыслы, от снижения административных барьеров до пенсионной реформы, были «кодифицированы» в «программе Грефа» 2000 года, процент исполнения которой первое время смущенно и придирчиво пересчитывали, а потом бросили за бессмысленностью.

Орденоносная для авторов «Стратегия-2020» и вовсе стала интеллектуальной игрой в бисер на зависть Герману, но уже не Грефу, а Гессе.

Все упиралось в политический потолок, который постоянно снижался, сделав любые реформы не то что невозможными, но и нежелательными.

К тому же, как утверждают инсайдеры, первое лицо было напугано неудачным опытом плохо просчитанной микрореформы – монетизации льгот. А весьма противоречивая реформа, в результате которой был введен плохо администрировавшийся единый государственный экзамен, оказалась непопулярной. И администрировался ЕГЭ плохо ровно потому, что до этого вообще не удалась административная реформа, которая свелась к перестановке слагаемых, то есть номенклатурных стульев.

Общественное развитие прошло по ленте Мебиуса и обнаружило себя в той точке, с которой начинало движение.

В 1987–1989 годах Егор Гайдар написал абсолютно выдающуюся работу «Экономические реформы и иерархические структуры». В конце этой работы он говорил о самых насущных проблемах тогда еще советской экономики – отказе от финансирования экономически необоснованных проектов, необходимости конкуренции с импортными товарами, критической важности снижения оборонных расходов, насущности антиинфляционной политики.

Боже мой, прошла четверть века, изменился экономический уклад, пришли новые поколения, а проблемы в экономической политике – те же! Как это называется? Контрреформа? Архаизация политики?

Но и это еще не все с точки зрения реформаторской повестки. Когда я спросил на днях Ирину Прохорову и Евгения Ясина, с какой реформы следует начинать движение, они хором сказали: с судебно-правовой.

И тут я вспомнил фрагмент из другой работы Гайдара, 1994 года, «Государство и эволюция», который свидетельствует о том, что благодаря контрреформе 2003–2014 годов в политике, экономике, социалке и идеологии повестка необходимых реформ не сузилась, а расширилась. И часть реформ – не XXI века, а из линейки недоделанных еще в веке XIX! (Не случайно наш страж Конституции Валерий Зорькин зовет государство и общество к крепостному праву – далеко в прошлое зашла контрреформа.)

Гайдар писал: «Нам надо одновременно решать проблемы XIX в. – формирование правового государства; проблемы начала XX в. – искоренение остатков социального и промышленного феодализма, резкая демонополизация экономики, борьба с фашизмом, другими крайними формами саморазрушительного национализма; проблемы конца XX в. и наступающего XXI в.».

Еще один очевидный урок, который преподали последние годы советской власти и начало постсоветской эры.

Чем дольше затягивается начало реформ под любыми, пусть самыми благовидными предлогами и по разным причинам, одна из которых – некомпетентность элиты, тем выше становится цена этих реформ. Политическая и социальная.

Оттуда же, из «Государства и эволюции»: «…Государство самоедское разрушает общество, подминая его под себя, разрушаясь в конечном счете и само».

Самоедскому государству, точнее, его истеблишменту, который боится потерять власть, реформы не нужны. Они невыгодны управленческой элите, которая слила в единую субстанцию власть и собственность.

Выгодоприобретатели реформ – все граждане страны. Даже если они пока еще об этом не подозревают, бредя по бесконечной, как степь, русской ленте Мебиуса.