Сверхчуткое восприятие эмоциональных сигналов представляет высшую степень когнитивной эмпатии – одной из трех основных разновидностей умения фокусироваться на том, что испытывают окружающие. Благодаря этому виду эмпатии мы способны войти в положение других людей, понять их душевное состояние и, критически оценивая чужие чувства, в то же время совладать с собственными эмоциями. Все эти действия относятся к категории нисходящих умственных операций. Напротив, погружаясь в эмоциональную эмпатию, мы отождествляемся с чувствами другого человека, перенимаем их, а наши с ним тела резонируют в радости или горе, которые он испытывает. Подобный сонастрой, как правило, происходит благодаря работе автоматических, спонтанных, то есть восходящих сетей мозга.

Хотя наличие когнитивной или эмоциональной эмпатии предполагает, что мы понимаем ощущения другого человека и реагируем на его переживания, оно не обязательно ведет к сочувствию и заботе о ближних. Для этого необходима третья разновидность эмпатии – эмпатическое участие, которое побуждает нас заботиться о них и при необходимости оказывать помощь. Подобное сострадание обусловлено работой восходящих базовых систем, расположенных глубоко в мозге и отвечающих за заботу и привязанность. Впрочем, они вступают во взаимодействие с более осознанными, нисходящими сетями, которые взвешивают, насколько сильно нас беспокоит благополучие этих людей.

Наша система эмпатии предназначается для непосредственного, очного общения, поэтому взаимодействие в интернете вызывает определенные затруднения. Взять, например, хорошо всем знакомый момент в ходе совещания, когда участники уже достигли молчаливого консенсуса и кто-то произносит вслух нечто очевидное: “Итак, мы договорились по этому вопросу”. Все кивают. Однако путь к подобному единодушию в групповом онлайн-чате равносилен полету вслепую, так как мы лишены возможности опереться на непрерывный каскад невербальных сообщений, которые в ходе личной встречи позволяют кому-то артикулировать уже достигнутую, но пока негласную договоренность. В интернете мы воспринимаем позицию других, основываясь исключительно на их словах. Кроме того, в онлайн-режиме мы читаем между строк, полагаясь на когнитивную эмпатию – разновидность “чтения мыслей”, позволяющего нам судить о том, что происходит в голове другого человека.

Когнитивная эмпатия дает возможность понять склад ума и мироощущение другого. Способность видеть происходящее глазами других и угадывать их мысли помогает подобрать язык, который лучше всего соответствует их восприятию. Выражаясь словами ученых-когнитивистов, эта способность обусловлена применением “дополнительных вычислительных механизмов”: нам приходится думать о чувствах. Исследователи из команды Джастин Касселл постоянно применяют эту разновидность эмпатии в своей работе.

Любознательная природа заложила в нас стремление учиться у всех и вся. Со временем мы все лучше разбираемся в людях: так развивается наша когнитивная эмпатия. Один успешный менеджер привел следующий пример: “Я всегда хотел научиться всему, понять всех окружающих, – почему такой-то подумал о том-то, почему он сделал то, о чем подумал, что у него получилось, а что нет”.

Эта способность начинает проявляться в тот период, когда дети учатся основным структурным компонентам эмоциональной жизни, начинают понимать, каким именно образом их внутреннее состояние отличается от состояния другого человека и как человек реагирует на их чувства. Такое базовое эмоциональное восприятие возникает в тот момент, когда ребенок учится принимать чужую точку зрения, видеть ситуацию в разных аспектах и делиться ее пониманием с другими людьми.

К 2–3 годам дети уже способны облечь чувства в слова и охарактеризовать лицо как “счастливое” или “печальное”. Еще годом позже они осознают, что реакция другого ребенка на ситуацию обусловлена его восприятием этой ситуации. В подростковом возрасте мы учимся как можно более точно улавливать чувства других людей, чтобы впоследствии нормально взаимодействовать с обществом.

Таня Зингер, директор отдела социальной нейронауки в Институте когнитивных наук и наук о мозге человека общества Макса Планка, исследовала эмпатию и самоосознание у алекситимиков – людей, которым крайне сложно осознать собственные чувства и облечь их в слова. “Чтобы понять чувства других, необходимо разобраться в своих собственных”, – считает Таня.

Исполнительные сети, благодаря которым мы способны думать о собственных мыслях и чувствах, дают нам возможность применить ту же самую логическую модель к происходящему в чужих головах. “Теория ума” – понимание того, что у других людей есть свои собственные чувства, желания и мотивы, подвигает нас к размышлениям о мыслях и чаяниях других. Эта когнитивная эмпатия действует по той же схеме, что и исполнительное внимание. Она формируется в период от двух до пяти лет и продолжает развиваться в подростковом возрасте.

Однажды студент психологии интервьюировал заключенного в тюрьме Нью-Мексико. Узник с внушительной мускулатурой был настолько опасен, что интервьюеру выделили кабинет со специальной кнопкой на случай, если ситуация выйдет из-под контроля. Зэк в красочных деталях описал студенту-психологу чудовищную картину убийства своей подружки, однако сделал это весьма обаятельно, и студент еле сдержался, чтобы не рассмеяться вместе с ним.

Порядка трети специалистов, занимающихся интервьюированием подобных преступников-социопатов, утверждают, что испытали чувство ужаса и содрогания, которое, по мнению некоторых, означает работу примитивной защитной эмпатии. Темная сторона когнитивной эмпатии выступает на передний план в тот момент, когда с ее помощью пытаются нащупать в другом человеке слабые места и воспользоваться этим. Подобная стратегия типична для социопатов, которые манипулируют людьми при помощи когнитивной эмпатии. Им не свойственно чувство тревоги, и их не останавливает угроза наказания.

В книге 1941 г. под названием “Маска психического здоровья” (классический труд о социопатах, которых тогда называли “психопатами”) Харви М. Клекли описывает тех, кто прячет “безответственность” за “безупречной мимикрией нормальных эмоций, высокого интеллекта и социальной ответственности”. Эта безответственность годами взращивается на патологической лжи, паразитировании и т. п. Что характерно, в число других симптомов входит дефицит внимания в разных его аспектах, таких как отвлекаемость из-за скуки, плохой контроль над импульсами, недостаток эмоциональной эмпатии или сочувствия к людям, находящимся в затруднительном положении. Считается, что около одного процента всех жителей планеты – социопаты. Если это предположение верно, на рынке труда нашли себе применение миллионы людей, которых клиницисты называют “успешными социопатами” (хотя, сев за решетку, Берни Мэдофф перешел в категорию социопатов-неудачников).

Подобно своим близким родственникам – “маккиавелиевским натурам”, социопаты способны считывать чужие эмоции, однако, в отличие от большинства людей, анализ мимики происходит у них в другом отделе мозга – не в лимбических центрах, а во фронтальных областях, главным образом, в языковых центрах. Они рассказывают себе об эмоциях, а не переживают их непосредственно, как другие люди; то есть вместо нормальных восходящих эмоциональных реакций социопаты “чувствуют” в нисходящем направлении.

Это касается и чувства страха – социопаты, судя по всему, не понимают, что за преступлением последует наказание. По одной из версий, дело в том, что они страдают частичной утратой когнитивного контроля над импульсом. Это приводит к дефициту внимания, в результате они фокусируются исключительно на текущем переживании, оставаясь абсолютно слепыми к последствиям совершаемого поступка.

“Этот прибор спасает жизни”, – трубила реклама. Речь шла о больничном оборудовании, состоящем из платформы на колесиках, видеомонитора, клавиатуры, полочки для тонометра и прочей ерунды. Как-то раз я столкнулся с этим “жизненно важным” аппаратом во время приема у врача.

Я сидел на кушетке, готовясь к измерению давления, а платформа примостилась справа от меня, или скорее за спиной. Медсестра стояла сбоку и изучала не меня, а монитор. Сняв показатели, она механически зачитала с экрана вопросы о состоянии моего здоровья и набрала ответы. Наши взгляды не встретились ни разу за исключением того момента, когда она, собираясь уходить, произнесла (должно быть, не без иронии): “Рада была вас видеть”.

Я был бы тоже рад с ней повидаться, если бы мне представилась такая возможность. Отсутствие визуального контакта делает встречу совершенно анонимной, ведь эмоциональный контакт не предполагается. Но общение, лишенное простого человеческого тепла, это все равно что диалог между киборгами.

Я не одинок в своем мнении. Согласно исследованиям, проведенным в медицинских вузах, если врач смотрит пациентам в глаза, кивает, выслушивает их, мягко дотрагивается, когда им больно, интересуется, не слишком ли холодная смотровая кушетка, он получает от пациентов более высокие оценки. Если же он смотрит преимущественно на свой рабочий стол или в монитор, оценки снижаются.

Хотя та медсестра и могла испытывать ко мне какую-то когнитивную эмпатию, у нее практически не было шансов сонастроиться с моими чувствами. Эмоциональная эмпатия, понимание чувств других людей и беспокойство об их благополучии, уходит корнями далеко вглубь эволюции; помимо человека, эта сеть имеется и у других млекопитающих, которые, подобно нам, нуждаются в чутком восприятии состояния детеныша. Эмоциональная эмпатия работает снизу вверх: большая часть нейрональных систем, ответственных за непосредственное восприятие ощущений других людей, находится под корой в древних отделах мозга, которые “думают быстро”, но неглубоко. Именно благодаря этим сетям мы и сонастраиваемся друг с другом, ведь они воссоздают в нашем собственном теле те эмоциональные состояния, которые мы уловили в другом человеке.

Нечто подобное происходит, когда мы слушаем захватывающую дух историю. Согласно исследованиям, в такие моменты мозг слушателей словно сливается с мозгом рассказчика и активность мозга слушателей копирует паттерн активности мозга рассказчика, хотя и с запаздыванием на одну-две секунды. Чем больше чем больше взаимосвязь активностей, тем лучше слушатель вживается в историю. А мозг наиболее восприимчивых, сфокусированных и тонко сонастроенных с рассказчиком людей творит нечто невероятное: определенные элементы деятельности их мозга предвосхищают то, что прозвучит через секунду-другую.

Раппорт происходит в результате совпадения фокуса двух людей, которое ведет к бессознательной физической синхронизации, а та в свою очередь вызывает у обоих положительные ощущения. Подобный взаимный фокус между учителем и учеником создает наиболее оптимальные условия для обучения. Любой учитель, сталкивавшийся с неспособностью зафиксировать внимание класса, знает: ученики начинают усваивать урок истории или математики только после того, как все успокоятся и сфокусируются.

Сети, ответственные за эмоциональную эмпатию, начинают функционировать в раннем детстве, давая ребенку впервые почувствовать то, как именно он резонирует с окружающими. Наш мозг устроен так, что мы испытываем радость или боль другого человека прежде, чем успеваем подумать об этом. Система зеркальных нейронов – материальная основа (хотя и далеко не единственная), этого резонирования, – пробуждается в возрасте примерно шести месяцев.

Эмпатия зависит от мышцы внимания: чтобы сонастроиться с чувствами других, нужно уловить выражение лица, интонацию голоса и прочие сигналы, выдающие их эмоции. Передняя цингулярная кора, одна из составляющих нейросети внимания, сонастраивает нас с тем, что испытывает страдающий человек, и при этом активирует нашу миндалину, которое в свою очередь резонирует с этими страданиями. Таким образом, эмоциональная эмпатия находит свое физическое выражение – мы буквально физиологически ощущаем то, что происходит в теле другого. Когда мозг добровольцев просканировали в момент наблюдения за тем, как другой получает болезненный удар током, оказалось, что их болевая система активировалась, создавая что-то вроде нейрональной симуляции чужих страданий.

Таня Зингер обнаружила, что мы сопереживаем боль других людей благодаря передней инсулярной зоне – той самой области, посредством которой ощущаем нашу собственную боль. Сначала мы пропускаем эмоции другого человека через себя, поскольку наш мозг применяет в отношении чужих чувств тот же самый принцип, который использует для анализа состояния наших собственных. Таким образом, эмпатия базируется на способности испытывать висцеральные ощущения в собственном теле.

Точно таким же образом устроена и синхрония – невербальное сочетание наших движений и действий, которое свидетельствует о взаимодействии в состоянии раппорта. Яркий тому пример – поведение джазистов, которые никогда не репетируют программу; они, кажется, и без этого знают, когда выйти на передний план, а когда ретироваться. При сравнении джазистов с исполнителями классической музыки на предмет мозговой деятельности у первых было выявлено больше нейрональных показателей самоосознания. По словам одного из них, “в джазе нужно сонастроиться со своим телом, чтобы понять, когда настал идеальный момент для риффа”.

В самом устройстве мозга заложена интегрированность самоосознания с эмпатией, ведь мы получаем информацию о нас самих и о других людях из одних и тех же обширных нейрональных сетей. Вот ведь как умно придумано: наши зеркальные нейроны и остальные социальные системы воссоздают в мозге и теле то, что происходит с другим человеком, и наша инсулярная область головного мозга складывает все воедино. Эмпатия предполагает наличие самоосознания, другими словами, сонастроившись с самими собой, мы понимаем, что именно переживает другой человек.

Взять, например, веретенообразные нейроны фон Экономо. Вы помните, что эти уникальные клетки мозга играют ключевую роль в процессе самоосознания? Они расположены в отделах, которые активируются, когда мы испытываем гнев, печаль, любовь и вожделение, а также в минуты нежности, когда слышим, например, плач своего ребенка или голос любимого человека. Если эти сети расценивают событие как достойное внимания, то именно на него перемещается наш фокус.

Такие веретенообразные клетки обеспечивают супербыструю связь между префронтальной корой и инсулярной областью – частями, активными как в процессе интроспекции, так и эмпатии. Эти сети отслеживают состояние наших межличностных отношений, выясняя, что именно для нас важно, и делают это крайне быстро, поэтому мы способны реагировать, как говорится, “на лету”. Базовая система мозга, отвечающая за внимание, переплетается со схемой, отвечающей за социальную чуткость, понимание переживаний других людей и их мироощущения – одним словом, за эмпатию. Эта социальная скоростная магистраль в мозге позволяет нам воспринимать, анализировать и направлять как собственные эмоции, так и эмоции других людей.

В приемную хирурга вошла, шатаясь, женщина, у которой из всех видимых отверстий сочилась кровь. Врач и медперсонал тут же взялись оказывать ей неотложную помощь, отвезли в смотровую, чтобы остановить кровотечение, вызвали скорую и отменили прием всех пациентов, назначенных на этот день. Очередь поняла, что человек в критическом состоянии и нуждается в помощи больше, чем другие. Это осознали все, за исключением одной женщины, которая стала возмущаться из-за отмены приема. Полная негодования, она кричала на администратора: “Я отгул взяла на работе! Как вы посмели так со мной поступить?!”

Хирург, рассказавшая мне эту историю, добавила, что в последнее время все чаще встречается с подобным безразличием к страданиям и нуждам других. Это даже стало основной темой съезда хирургов в ее штате.

Библейская притча о добром самаритянине повествует о человеке, остановившемся, чтобы помочь незнакомцу, которого избили и ограбили разбойники, а потом бросили у обочины дороги едва живым. Двое людей, видевших эту сцену, в страхе перешли на другую сторону и были таковы. Как отметил Мартин Лютер Кинг-младший, те, кто не предложил свою помощь, наверняка задали себе вопрос: “Если я остановлюсь, чтобы помочь ему, что со мной станется?” Однако добрый самаритянин сформулировал вопрос по-другому: “Если я не остановлюсь и не помогу этому человеку, что станется с ним?”

Сострадание основывается на эмпатии, а та, в свою очередь, требует фокусирования на других. Если мы полностью поглощены собой, то попросту не замечаем других людей и можем пройти мимо в полном безразличии к их бедам. Но обратив внимание на других, мы получаем возможность сонастроиться, почувствовать, что они ощущают и что им нужно, а потом и откликнуться.

Эмпатическое участие (а именно его вы ожидаете от своего врача, начальника и супруга – не говоря уже о самих себе) зиждется на нейрональной архитектуре, ответственной за родительское поведение. У млекопитающих эта система обуславливает внимание и заботу в отношении детенышей и молодняка, которые до поры не могут выжить без родителей. Понаблюдайте за тем, куда будет обращен взгляд людей в комнате, когда туда вносят очаровательного младенца, и вы увидите момент включения этого центра в мозге у млекопитающих.

Способность к эмпатическому участию зарождается в раннем детстве: стоит одному ребенку услышать плач другого, он тоже ударяется в слезы. Подобная реакция запускается миндалиной – радаром мозга, вычисляющим опасность (а также средоточием базовых отрицательных и положительных эмоций). Согласно одной теории, миндалина ребенка, слышащего плач, активирует восходящие сети в мозге, что приводит к возникновению сопереживания печали и огорчения. Одновременно с этим нисходящие сети выделяют окситоцин – гормон заботы, который вызывает в ребенке зачаточное чувство участия и доброжелательности к другому ребенку. Таким образом, эмпатическое участие – это обоюдоострое чувство. С одной стороны, имеет место подспудный дискомфорт от непосредственного переживания чужой муки, с другой – участие, которое сродни чувствам родителей к своему ребенку. Впрочем, к нашему инстинкту заботы примешивается и социальный фактор: мы склонны взвешивать, насколько ценно благополучие этого человека.

Очень важно обрести баланс в этой восходяще-нисходящей комбинации. Те, кто принимает все слишком близко к сердцу и испытывает безграничное сочувствие, могут пострадать сами: в помогающих профессиях нередки случаи эмоционального истощения и так называемой усталости от сострадания. А вот те, кто запрещает себе сострадать чужим бедам, могут потерять способность к эмпатии. Итак, невральный путь к эмпатическому участию представляет собой нисходящий контроль собственных переживаний и не приводящий при этом к бесчувственности в отношении других.

Визуализация мозга выявила, что когда добровольцы слушали истории людей, испытывающих физическую боль, их мозговые центры, ответственные за переживание такой боли, мгновенно активировались. Однако если история касалась психологических страданий, активация высших мозговых центров, задействованных в эмпатическом участии и сострадании, не происходила столь быстро. По мнению исследователей, чтобы донести до слушателя “психологические и нравственные аспекты той или иной ситуации”, необходимо некоторое время.

Морально-нравственные представления обусловлены эмпатией, а морально-нравственные размышления требуют усилий мысли и сфокусированности. Есть опасения, что безудержный поток отвлекающих факторов, с которыми мы сегодня имеем дело, подрывает эмпатию и сострадание, ведь чем более мы рассеяны, тем хуже сонастраиваемся с другими людьми и тем менее расположены к проявлению участия.

Чужая боль рефлекторно приковывает наше внимание: выражение боли – это важнейший биологический сигнал, побуждающий к оказанию помощи. Даже макаки-резусы, которые должны потянуть за веревку, чтобы получить банан, не совершают этого жеста, если он приводит также к удару током другой макаки (возможно, в этом – один из корней цивилизованности).

Есть, впрочем, и исключения из этого правила. Во-первых, о болевой эмпатии не может быть и речи, если мы не любим людей, которые в данный момент испытывают боль (например, если считаем, что они повели себя нечестно), или если воспринимаем их как часть группы, к которой испытываем неприязнь. В таком случае болевая эмпатия может легко обернуться в противоположное чувство – schadenfreude (злорадство). В условиях ограниченности ресурсов необходимость сражаться за них может подавить эмпатическое участие, а ведь конкуренция – это неотъемлемая часть жизни практически каждой социальной группы, и неважно, идет ли речь о еде, партнере, власти или записи к врачу.

Вполне объяснимо и другое исключение: наш мозг слабее реагирует на боль другого человека, когда она причиняется во благо – например, при оказании медицинской помощи. В конце концов, важно то, на чем мы фокусируемся: наша эмоциональная эмпатия укрепляется, если мы реагируем на силу боли, и ослабевает, если мы отворачиваемся от нее.

Одна из утонченных форм заботы – попытки сказать нечто теплое и ободряющее, чтобы успокоить того, кто рядом. Согласно исследованиям, одно лишь нахождение рядом любимого человека обладает обезболивающим действием, в результате которого центры, регистрирующие боль, успокаиваются. Удивительно, но чем лучше у человека, присутствующего рядом с больным, развита эмпатия, тем сильнее успокоительный эффект.

“Знаете, когда вы обнаруживаете в своей груди опухоль, то чувствуете… чувствуете, словно…” – с трудом выговаривала слова плачущая пациентка, будучи не в силах отвести взгляд от пола.

“Когда вы нашли опухоль?” – мягко интересуется врач. Пациентка отвечает рассеянно: “Не знаю. Некоторое время назад”.

Врач: “Звучит зловеще”. Пациентка: “Да уж”. “Вы напуганы?” – задает вопрос врач. “Да, – говорит пациентка, – и у меня такое чувство, что моя жизнь кончена”.

“Понимаю. Вам сейчас очень плохо и страшно”. “Именно”.

Сравните этот диалог с другим: пациентка, сдерживая рыдания, рассказывает об опухоли в груди, и врач сразу же переходит к быстрому заполнению анкеты, полной безличных, дотошных медицинских вопросов, не удостаивая заплаканную женщину даже кивком участия. Во втором случае пациентка, скорее всего, не сможет поделиться своими чувствами и не получит утешения. А вот после первого, более эмпатического диалога, пациентка, несмотря на то, что ее горе никуда не делось, почувствовала бы себя лучше, ведь ее выслушали и проявили понимание.

Эти два противоположных сценария были использованы в медицинской статье, посвященной тому, как выстраивать эмпатические отношения с пациентами. В названии приводится фраза, помогающая установить эмпатию: “Давайте посмотрим, правильно ли я вас понял…”, в самой же статье говорится о том, что если уделить всего несколько минут чувствам пациента и дать ему высказаться по поводу своей болезни, то можно наладить с ним эмоциональную связь.

Нежелание слушать – одна из главных претензий пациентов к своим врачам. Врачи оправдываются тем, что им не хватает времени на нормальный разговор с пациентом и поэтому приходится жертвовать доверительным общением. Барьер возникает еще и потому что врач, обязанный вести документацию в электронном виде, в ходе беседы с пациентом набирает данные на компьютере, в результате чего общается скорее не с больным, а со своим ноутбуком.

И все же многие врачи говорят, что моменты непосредственного общения с пациентами приносят им наибольшее удовлетворение. Подобный раппорт между врачом и пациентом существенно повышает точность диагностики, пациенты более скрупулезно следуют назначениям врача, они довольны и не думают о смене специалиста.

“Эмпатия, способность установить контакт с пациентом (если смотреть глубже – умение внимательно слушать), это одна из основ медицинской практики”, – убеждает автор читателей-медиков. Внимание к эмоциям пациента способствует налаживанию раппорта, тогда как игнорирование его чувств и фокусирование исключительно на клинических деталях возводит барьер.

Те врачи в США, которых обвиняют в неправильном лечении, в целом совершают не больше врачебных ошибок, чем остальные. Согласно исследованию, основное отличие заключается в характере взаимоотношений между врачом и пациентом. Те, кого обвиняют в халатности, реже проявляют эмоциональный раппорт: их прием длится меньше времени, они не спрашивают пациента, что его беспокоит, не всегда удосуживаются ответить на все его вопросы, а также ведут себя весьма отстраненно – например, не смеются или делают это крайне редко.

Впрочем, внимание к чувствам пациентов может создавать и определенную проблему для врачей, скажем, когда они должны полностью сконцентрироваться на технически сложной процедуре, несмотря на то, что пациент испытывает боль. Когда мы видим, как человек корчится от боли, срабатывает та же самая сеть, что активируется при виде вызывающей отвращение картины: “мне страшно, пора уносить ноги”. Если мы видим, как в кого-то вонзают булавку, сигналы мозга показывают, что болевые центры откликаются на это страдание. У врачей же все по-другому. Согласно исследованию, проведенному под руководством Жана Десети, профессора психологии и психиатрии Чикагского университета, их мозг, напротив, блокирует эту, казалось бы, автоматическую реакцию на чью-то боль и страдания. “Обозболивающее” действие внимания, судя по всему, вовлекает височно-теменной стык и области префронтальной коры, сеть, повышающую концентрацию путем отключения эмоций. Височно-теменной стык защищает фокус, отгораживая эмоции вместе с другими отвлекающими факторами, и помогает врачу держать дистанцию.

Та же самая нейронная сеть активизируется в любом из нас, когда мы видим проблему и ищем ее решение. Если вы говорите с человеком, который чем-то расстроен, эта система помогает вам войти в его положение на уровне интеллекта. Происходит переключение с эмоционального раппорта “от-сердца-к-сердцу” к контакту на уровне когнитивной эмпатии – “от-головы-к-голове”.

Вмешательство височно-теменного стыка защищает мозг от эмоциональных бурь, по крайней мере, именно так происходит с рассудительным человеком в момент эмоционального всплеска. Переключение височно-теменного стыка в этот режим создает некую заслонку, делая вас невосприимчивым к эмоциональному “переносу” и освобождая ваш мозг от эмоционального влияния других людей – в тот момент, когда вы фокусируетесь. Иногда это приносит огромную пользу: вы можете оставаться спокойным и собранным, когда все вокруг сходят с ума, а иногда не приносит ничего хорошего: в нужный момент вы можете остаться глухи к эмоциональным сигналам и утратить нить эмпатии. И все же подобная способность подавлять эмоциональные всплески – очевидное благо для тех, кто должен сохранять фокус в ходе изматывающих процедур: инъекций в глазное яблоко, зашивания кровавых ран, полостных операций.

“Я был в числе первых врачей, откликнувшихся на землетрясение на Гаити – мы прибыли туда в первые же дни, – рассказывает мне доктор медицины Марк Хайман. – Когда мы добрались до единственной больницы в Порт-о-Пренс, которая каким-то чудом практически полностью уцелела, там не было ни еды, ни воды, ни электричества, почти никаких запасов и всего лишь пара сотрудников. На солнце разлагались сотни трупов, сотни трупов лежали в морге, их затаскивали на грузовики и вывозили в общую могилу. Тысячи полторы человек, находившихся во дворе, отчаянно нуждались в помощи – полуоторванные конечности, превращенные в месиво тела. Тяжелейшее зрелище. Однако мы тут же приступили к работе и полностью сфокусировались на ней”.

Когда я разговаривал с доктором Хайманом, он только что вернулся из короткой поездки в Индию и Бутан, где работал волонтером, помогая нуждающимся. “Выполнение обязанностей наделяет способностью выйти за рамки окружающей боли, – говорит доктор. – На Гаити все было сверхреально. Наверное, это звучит жутковато, но среди хаоса нам удалось создать островок спокойствия, даже умиротворенности. Все, кроме нашей работы, словно перестало существовать”.

Реакция височно-теменного стыка, судя по всему, имеет не врожденный, а приобретенный характер. Студенты-медики учатся этому в ходе профессиональной социализации – по мере общения с пациентами. Цена чрезмерной эмпатии – депрессивные навязчивые мысли, которые борются за внимание студента с его долгом врача. “Если вы не сможете справиться с собой в подобной ситуации, – доктор Хайман имеет в виду Гаити, – вы парализованы. Иногда травмы и боль наваливаются в момент усталости, невыносимой жары и голода. Однако подавляющую часть времени мой ум позволяет мне работать, несмотря на весь ужас вокруг”.

Как написал в 1904 году Уильям Ослер, родоначальник системы клинической подготовки студентов-медиков, врач должен действовать максимально отстраненно, чтобы “его кровеносные сосуды не сужались и сердце не сбивалось с ритма при виде страшных картин”. Ослер рекомендовал врачам выработать способность к “отрешенному участию”. Для этого достаточно лишь приглушить эмоциональную эмпатию, что, впрочем, иногда ведет к полной ее блокировке. Испытание для врача в ходе ежедневной медицинской практики заключается в необходимости сохранять хладнокровный фокус, оставаться восприимчивым к чувствам и переживаниям пациентов, а также давать им почувствовать свое понимание и заботу.

Медицинская помощь может оказаться напрасной, если пациенты не будут соблюдать назначения врача, и здесь надо сказать, что порядка половины назначений игнорируется. Пациент должен ощущать, что врач искренне о нем заботится, и тогда наверняка будет выполнять его предписания. Недавно два декана ведущих медицинских вузов независимо друг от друга признались мне, что сталкиваются с этой проблемой при приеме студентов: как определить тех, кто будет проявлять эмпатию к пациентам? Вот что говорит Жан Десети, нейробиолог из Чикагского университета, проводивший исследования височно-теменного стыка и боли пациентов: “Я хочу, чтобы мой врач смотрел на меня, когда мне больно, чтобы он был со мной. Он должен испытывать эмпатию, но не быть слишком чувствительным, чтобы грамотно вылечить мою болезнь”.

Около половины молодых врачей, принявших участие в одном исследовании, признались, что их эмпатия к пациентам снизилась в процессе профессиональной подготовки (и всего лишь треть заявила, что она укрепилась). Многие в ходе карьеры так и не смогли восполнить эту потерю. Это заставляет нас вновь вернуться к височно-теменному стыку, который приглушает физиологическую реакцию врача при виде чьей-то боли и помогает ему сохранять спокойствие и ясный рассудок во время лечения. Скорее всего, у интернов вырабатывается некая внутренняя защита от страданий, помогающая им при болезненных для пациентов процедурах. После учебы эта подавление телесной отзывчивости отзывчивость становится автоматической, подчас ценой общей эмпатии.

И все же сострадательная забота является ключевой ценностью в медицине; развитие эмпатии – одна из обязательных задач в программе медицинского вуза. И хотя лишь немногие вузы преподают искусство эмпатии в отдельном порядке, теперь, когда, благодаря достижениям нейрофизиологии, стали ясны базовые механизмы этой способности, удачно составленная программа тренинга может серьезно развить упомянутое искусство человечности. Именно на это надеется доктор Хелен Рисс из Массачусетской общей больницы – основной учебной базы Гарвардской школы медицины. Доктор Рисс, директор местной программы по обучению науке эмпатии и отношений, разработала учебную программу для стажеров и интернов с целью укрепить их эмпатию, и, судя по отзывам пациентов, программа эта весьма эффективна.

В стандартном шаблоне учебной программы медицинского вуза эта подготовка носила полностью академический характер, нейрофизиология эмпатии освещалась на понятном и близком для врачей языке. С помощью видеозаписей демонстрировались физиологические изменения (реакция потовых желез) у врачей и их пациентов в ходе напряженного общения, когда, например, врач вел себя надменно и пренебрежительно. По этим записям было очевидно, насколько сильно огорчаются пациенты. Ясно было и другое: когда врач сонастраивается с пациентом и проявляет эмпатию, оба начинают чувствовать себя более раскованно и лучше синхронизируются на биологическом уровне.

Чтобы помочь врачам отслеживать свое состояние, их учат фокусироваться при помощи глубокого диафрагмального дыхания и “наблюдать за происходящим сверху”, а не теряться в собственных мыслях и ощущениях. Доктор Рисс говорит: “Отстранение с целью понаблюдать за происходящим позволяет вам объективно осмыслить общение с пациентом, не вовлекаясь полностью в этот процесс. Вы сможете почувствовать, напряжено ли ваше тело и как в целом развивается ситуация”. Если врач чувствует раздражение, значит, и пациент, скорее всего, нервничает. “Если вы будете лучше осознавать себя, то сможете рефлексировать собственное представление о пациенте и его представление о вас”.

Тренировка считывания невербальных сигналов пациентов включает распознавание эмоций по тону голоса, позе, а отчасти по выражению лица. Используя результаты работы эксперта по эмоциям Пола Экмана, который точно описал движение лицевых мышц при основных типах эмоций, программа учит врачей распознавать мимолетные чувства пациентов по их мимике. “Когда вы проявляете сострадание и заботу, то есть смотрите пациентам в глаза и подмечаете их эмоциональные проявления, то постепенно становитесь все более участливыми, даже если поначалу не очень склонны к этому, – объяснила мне доктор Рисс. – Такая «поведенческая эмпатия» может начинаться с анализа движений, но в итоге она сближает вас с пациентом”. Эта техника, добавляет Рисс, может помочь врачу-стажеру справиться с эмоциональным истощением среди ночи, когда в приемном покое ждет еще один пациент и возникает мысль: “Ну почему бы ему не явиться на прием утром?”

Урок, посвященный эмпатии и состоявший в чтении эмоций по лицу, оказался одним из наиболее значимых элементов всей программы подготовки. Чем лучше врачам удавалось считывать тонкие эмоциональные проявления в ходе тренинга, тем больше потом пациенты ценили их эмпатическую заботу. Доктора Рисс ничуть не удивляет такой результат. “Чем лучше вы научитесь считывать тонкие эмоциональные сигналы, тем более чутким будет ваше эмпатическое восприятие”.

Вне всякого сомнения, участливый врач сумеет найти способ общаться с пациентом и одновременно работать с ноутбуком. Например, он может набирать текст и время от времени отрываться от экрана, тем самым поддерживая с пациентом визуальный контакт. Можно в подходящий момент предложить пациенту взглянуть на экран: “Я сейчас изучаю результаты ваших анализов – вот, взгляните, давайте пройдемся по ним вместе”. И все же многие врачи боятся выбиться из графика и опасаются, что такой контакт отнимет у них драгоценное время. “Мы пытаемся развеять этот миф. На самом деле эмпатия, наоборот, экономит время в долгосрочной перспективе”, – говорит доктор Рисс.