Любезнейшая кузина Софья Александровна твердила, что барышня, желающая произвести благоприятное впечатление на собеседника, будь то пожилая дама или изящный кавалер, должна внимать ему, не перебивая, всем видом своим выражая полнейшее внимание. При этом следует время от времени задавать вопросы, свидетельствующие о заинтересованности слушательницы. Существовали специальные списки вопросов для ярых охотников, лошадников, собачников и прочих «адников» и «ачников».

Можно было добавлять и свои, но ни в коем случае не следовало утомлять собеседника болтовнёй и беспрестанно «якать».

Лизанька, балованное чадо хозяев дома, правилам ведения светской беседы обучена не была. Я заранее сочувствовала той светской даме, которая, пусть и не безвозмездно, взяла на себя труд подготовить барышню к выходу в свет. Втиснуть Лизаньку в корсет хороших манер будет ничем не проще, чем утянуть её пышную талию до предписываемых модой размеров.

Впрочем, мне трескотня соседки ничуть не мешала, я, временами вставляя «Неужели?» и «Не может быть!», предавалась собственным размышлениям, анализируя наш разговор с капитаном Менцевым, случившийся перед самым ужином.

Фант, доставшийся отставному капитану, был прост: ответить «да» или «нет» на один вопрос. И вопрос этот, заданный так, чтобы не слышал никто другой, звучал просто: «служили ли вы в N-ском полку?». Ответ был утвердительным, а сам вопрос возбудил любопытство господина Менцева достаточно, чтобы он согласился составить мне компанию подышать свежим вечерним воздухом.

Едва мы вышли в сад, я коснулась рукой исказителя звуков, чтобы наш разговор никто не подслушал.

– Это с Дины? – спросила я, указывая на шрам.

Отставной капитан кивнул, взглянув на меня с удивлением, в равной пропорции смешанным с неприязнью. Но прежде, чем на этой благодатной почве взошло нечто большее, чем раздражение, я продолжила.

– А иллюзию?

– Д-д-дорого, – господин Менцев поморщился, от чего его шрам стал ещё заметнее.

Шрам мне нисколько не мешал, но следовало расположить отставного капитана к себе, да и с заиканием надо было что-то делать. Рассказчик из него сейчас был никудышным.

Однако иллюзии бывают не только зрительные, так что для Мастера Иллюзий не составит труда превратить заикание в ровную, хотя чуть замедленную речь. И проблема была не в том, что я не знала, как это сделать, а в том, что не знала, как это сделать, не привлекая к себе излишнего внимания.

Я пристально посмотрела на собеседника, и в мою голову закралась идея.

– Господин Менцев, – сказала я, – позвольте, я попробую.

– Ч-ч-что п-п-по-п-п-пробуете? – не понял тот.

– Наложить иллюзию, – ответила я.

Отставной капитан снова молча кивнул, глядя на меня с наигранным равнодушием. Но в следующее мгновение уже ошеломлённо и зачарованно следил за движением моих рук, чертящих в воздухе непонятные знаки. Из них лишь немногие были по-настоящему значимыми. Теперь, случись неизвестному негодяю добраться до капитана, понять, что и как я наворотила, он не сможет. А наворотила я немало. По существу, я наложила на капитана не одну иллюзию, а целую дюжину, причём проявляться они должны были не одновременно, а постепенно, одна за другой. Каждая из них отличалась от предыдущей немного, совсем чуть-чуть, так что только опытный наблюдатель мог заметить отличия, и вместе с тем последняя полностью скрывала и шрам, и заикание.

Верхняя же иллюзия, та, которую капитан должен был увидеть в зеркале, вернувшись в дом, лишь немного смягчала общее впечатление.

– Ну, вот и всё, – сказала я наконец. – Не так хорошо, как я надеялся, но хоть что-то.

– Благодарю, – начал было Менцев и осёкся, осознав, что больше не заикается.

– Не стоит благодарности, Вадим Сергеевич, – ответила я, придав иллюзии восторженное выражение. – Это честь для меня сделать хоть что-то для героя Динской битвы.

– Но откуда…? – отставной капитан всё ещё прибывал в растерянности.

– В списках, погибших при Дине числится Вадим Сергеевич Менцев. А с раной, оставившей такой шрам, вас вполне могли счесть мёртвым. Слишком мало там осталось живых, чтобы разбираться.

Вот теперь собеседник посмотрел на меня с уважением.

– Вадим Сергеевич, расскажите мне о Динской битве.

Капитан помолчал, то ли надеясь, что я передумаю, то ли пытаясь справиться с охватившим его волнением.

– К чему вам это, господин Задольский? – хмуро спросил он после изрядно затянувшейся паузы.

– Мой опекун и благодетель князь Улитин… – Я замолчала, чувствуя, что никакая иллюзия не поможет мне справиться со спазмом, сдавившим моё горло. И мне удалось вытолкнуть из себя только одно слово:

– Пожалуйста, – прошептала я.

Менцев посмотрел на меня с сочувствием.

– Пожалуйста, – повторила я.

– Да нечего там особо рассказывать, – покачал головой отставной капитан. – На рассвете мой фамильный страж, – он показал потемневшую от времени гривну, спрятанную от посторонних глаз под воротником белоснежной рубашки, – начал греться. Я скомандовал «в ружьё»…

Отставной капитан замолчал, словно на мгновение перенёсся в то страшное утро.

Я тоже молчала, не смея торопить его.

– Потом мы услышали крик «в ставке прорыв», и наш обозник метнулся к ставке. А прямо перед нами из ниоткуда возникла вражеская инфантерия. Мы успели выстрелить всего по разу, а потом пошла рукопашная…

Тут он снова замолчал.

«Возникли из ниоткуда»… Наложить отвод глаз на одного человека несложно. На несколько человек – немного сложнее. Но чтобы наложить отвод глаз на несколько тысяч человек – а официальные сводки рапортовали о двух полках инфантерии, обрушившихся неожиданно на позиции N-кого полка – или даже просто снабдить каждого пехотинца заряженным амулетом незаметности, требуется слаженная работа десятков Мастеров Иллюзии. Или кровавое жертвоприношение, о количестве жертв которого даже страшно подумать.

– А штатные амулеты универсальной защиты? – спросила я.

– Их как раз перед тем по приказу фон Раубена срочно собрали на перезарядку, – пожал плечами отставной капитан.

Очень интересно. Собрать на перезарядку разом ВСЕ амулеты, оставить армию без защиты и разом утомить всех обозников… Такой приказ допустим на манёврах, а в ходе боевых действий его мог отдать или изменник, или…. Свежеиспечённый старший цобермейстер Альберт фон Раубен, получивший назначение благодаря влиянию семьи, на изменника похож не был. Его широко открытые голубые глаза светились искренним восторгом, когда он говорил о долге и доверии государя, которое он собирался оправдать в ближайшее время.

Этот оДарённый мальчик мог бы стать хорошим обозником. Но головокружительная карьера погубила его самого и вверенных ему людей. Не погибни он сам, убила бы. Честное слово, убила бы самым мучительным из всех многочисленных способов, пришедших сейчас мне на ум.

– А где находилась ставка генерала Улитина? – спросила я.

– На холме, – чуть подумав, ответил Менцев. – Рядом с лазаретом.

Фон Раубену определённо повезло, что он уже мёртв. Потому что только за размещение лазарета рядом со штабом его следовало казнить. Лазарет – боль, кровь и отчаяние – идеальная приманка для тварей из-за Грани. И в том, что тварь, призванная противником, прорвалась в штаб именно из лазарета, можно было не сомневаться…

От размышлений о твари меня оторвала не болтовня соседки, а чих. Громкий чих, одновременно похожий на недовольное фырканье. За чихом последовал такой же громкий «чавк», перешедший в размеренное чавканье. Я посмотрела направо, туда, где возвышалась монументальная фигура баронессы Горде. За вечер она пару раз вспоминала о своих обязанностях хозяйки, предлагая мне отведать то бараний бок с кашей, то «пулярку а ля верс» – курицу в лазуричном соусе. Остальное время баронесса жевала, с флегматичным видом поглощая то, что подкладывали на тарелку расторопные слуги.

Время от времени она бросала косточки и лакомые кусочки мопсу, лежавшему на подушечке у её ног. Пёс, чью кличку Жоржи, как я слышала, злые языки переиначили в «Жрётже», жевал так же флегматично и неторопливо, как и его хозяйка. За весь вечер Жрётже ни разу не тявкнул и даже с косточками расправлялся без излишнего шума. Но теперь… Положив передние лапы на стол, мопс, неожиданно доросший до размеров бульдога, с аппетитом уписывал жареного поросёнка с блюда, стоявшего перед его хозяйкой.

Я присмотрелась и заметила, что к его ошейнику прицеплено простенькое заклинание магического гигантизма. Заклинание, заметное почти любому оДарённому. Однако таковых в зале практически не было. Но если именно на это рассчитывал неизвестный злоумышленник, желая посеять панику и сорвать приём, то он просчитался. Будь Жоржик похож на нервный, визгливый комочек шерсти, то и дело заливающийся злобным лаем, каких любят держать при себе иные барыни, без жертв не обошлось бы. А так…

Так жертвами внезапно выросшего Жрётже пали жареный поросёнок, бараний бок да гусь с яблоками, да ещё платье баронессы. А сама история оказалась чем-то вроде ученического задания для Аннет. Всё это было бы даже забавно, если бы на меня не рухнула Лизанька, решившая изобразить обморок. Изобразить удалось плохо, потому что девицы, в самом деле упавшие в обморок, не дышат так ровно и не подсматривают за происходящим из-под ресниц. Зато придавить меня ей удалось основательно.

Потому я склонилась над барышней и прошептала:

– Надеюсь, ваша новая наставница научит вас, сударыня, что падать в обморок следует изящно, а не изображать из себя мешок с мукой! Ресницы Лизаньки дрогнули, но она не шевельнулась. Тогда я потянулась к столу и брызнула из своего бокала зельтерской водой в лицо девушке. Барышня с визгом и неожиданной для её комплекции прытью подскочила, позволив мне наконец вздохнуть полной грудью.

– Как вы смеете? – взвизгнула она.

– Увы, – вздохнула я, с притворным раскаянием глядя на капли, текущие по её лицу, – нюхательной соли под рукой не нашлось.