Книга: Цветок Фантоса. Романс для княгини
Назад: Часть II. Сердцевины
Дальше: Сердцевина 2

Сердцевина 1

Подолы пёстрых юбок взлетали, на миг приоткрывая стройные ножки, вводя в искушение господ офицеров и штатских завсегдатаев трактира «У томалэ». Я с любопытством смотрела на это зрелище, недоступное обычной «приличной женщине», и пыталась понять, отчего же почитается оно непристойным. По сравнению с костюмами императорского балета длинные юбки томалэ выглядели почти скромно. Зато реакция зрителей была куда более откровенной.
Пожалуй, ревнители нравственности правы. К чему благородным дамам, а тем более девушкам, смотреть на разгорячённых вином и похотью мужчин? Зрелище и в самом деле малоприятное. Потому я переключила внимание на сцену, наслаждаясь свободой, которую предоставляла мне мужская роль. Узнай кто-нибудь, что здесь сидит Натали Улитина… Нет, нет, не «та самая княгиня Улитина». «Та самая» – кавалерственная дама Марья Алексеевна, почтеннейшая матушка моего покойного супруга, женщина во всех смыслах этого слова замечательная и полностью заслуживающая свою репутацию, чьего острого язычка страшится высший свет, к чьим советам прислушивается сама государыня. Свекровушка вряд ли одобрила бы моё появление в трактире… Но княгиня Наталья Сергеевна Улитина тихо вдовеет в своём поместье, а за столиком в трактире сидит её воспитанник Виталион Задольский.
Именно он смотрит сейчас с любопытством на танцующих девушек. Именно ему бросает со сцены пылкие взгляды черноволосая красавица, которую безоговорочно одобрила бы тётушка Серафина. В каждом безукоризненном движении девушки, будь то почти незаметное движение ножки, взвихривающее юбку, или взмах ресниц, чувствуется работа мастера. Да, именно работа. А вот молоденькую девчушку, неистово кружащуюся у самых кулис, переполняет радость. Чистая радость от того, что она живёт, от того, что танцует. Вот из таких и вырастают истинные такуты – магини, ткущие танцем ткань реальности, способные повелевать и людьми, и стихиями.
От наблюдений за девушками меня отвлёк сосед по столику, Павел Алексеевич Игнатьин, опекун моего малолетнего родственника Вотанова. Я приехала в Версаново не для того, чтобы под иллюзией прогуляться по злачным местам, а затем, чтобы выкупить имение Вотанова, а заодно разобраться с тем, как он в одночасье стал круглым сиротой.
Павел Алексеевич поднял руку, подзывая полового. Смуглый детина в красной рубахе тотчас подлетел к нему:
– Что будет угодно, Павел Алексеевич? Красного раденского?
Я мысленно усмехнулась. Называть кислятину, подаваемую в трактирах, раденским, было оскорблением для вина, в аромате которого гармонично слились терпкие ноты черноплодной рябины, фиалки и сафьяна. Счастье, что я наложила на себя двойной слой иллюзий.
Внешний слой, видимый всеми непосвящёнными, был скопирован с моего кузена Анатоля. Образцом для внутреннего слоя, для той иллюзии, которую увидят владельцы амулетов истинного зрения или слабые Одарённые, послужил мой пасынок Андрюша, ныне кадет Пажеского корпуса. Разглядеть меня настоящую сквозь иллюзии сможет только равный по силе мастер иллюзий. А таких на всю страну единицы. Судя по тому, как смотрит на меня Павел Алексеевич, ему видно и Анатоля, и Андрюшу. Что ж, пусть смотрит.
– Нет, голубчик. Раденское в другой раз, – ответил Павел Алексеевич половому. – Принеси-ка ты лучше нам синего версановского.
– Синего? – Спросила я, не скрывая любопытства. Красное, белое, розовое…
– Да, дорогой мой, – ответил Павел Алексеевич. – Не слышали? Сейчас попробуете, – и улыбнулся мне чуть покровительственной улыбкой.
Я давно уже вышла из того возраста, когда меня можно было задеть улыбкой или словом. А вот мои мальчики – ещё нет. И потому я сочла нужным изобразить обиду иллюзией Андрюши, позволив Анатолю-Виталиону безмятежно улыбнуться.
Павел Алексеевич тотчас перестал улыбаться, но, прежде чем он успел сгладить неловкость, зазвучали аплодисменты и крики «браво», которыми зрители благодарили танцовщиц.
Я мельком взглянула на сцену, любопытствуя, что будет дальше. На смену девушкам вышел томалэ в красной шёлковой рубахе с чёрной вязью вышивки, словно стекавшей с плеч на грудь и струившейся по рукавам. Парня, нежно обнимающего гитару, нельзя было назвать красавцем, хотя черты лица были вполне правильными. Но едва зазвучал его голос, чуть хрипловатый, я замерла, словно заворожённая.
– Перебор гитарных струн,
Голоса былого.
Снова я душою юн,
Песней очарован…

Я давно зареклась прислушиваться к голосам былого. Сладкие голоса вошедших в моду при императорском дворе фрежских теноров, соловьями разливавшихся о смерти и разлуке, оставляли меня равнодушной. Но томалэ, не выводил рулад, а пел просто и искренне.
– Где ж гнедой, что мчал меня,
Обгоняя ветер?
Я б его не променял
Ни на что на свете.

Да, ни на что на свете не променяю я свою Луночку, не променяю ощущение единства с нежной пугливой красавицей, по доброй воле признавшей меня своей всадницей. Жаль, что пришлось въехать в Версаново в карете, но лунная кобылица не показывается при свете дня.
Ничего, мы наверстаем с ней упущенное сегодня же, благо до полнолуния осталось всего две ночи и луна будет яркой.
– Где же та, чей нежный взгляд
Мне сулил блаженство?
Позабыть я был бы рад
О коварстве женском.

Ну вот, и тут женское коварство! Да у этого «страдальца» большими буквами на лбу написано «сердцеед» и «женогуб»! А мужчины – невинные агнцы? Дверь в чулан памяти со стуком распахнулась, выпуская, казалось бы, надёжно запертые воспоминания о Вадиме.
Прорвавшиеся эмоции заставили меня на мгновение утратить контроль над личинами, отчего глаза мои, растеряв иллюзорную голубизну, стали карими.
Вспомнилась девушка, наивная шестнадцатилетняя девушка, мечтающая о счастье звёздной ночью у распахнутого окна. А о чём ещё можно мечтать, услышав от усатого красавца-гусара, кумира всех дам, пылкое:
«Звезда моего сердца, я сгораю от страсти! Сделайте меня счастливым, скажите мне «да»!»
Сказать «да» непонятно чему помешали закончившийся танец и своевременно появившаяся двоюродная кузина Софья Александровна, к которой девушку отослали после неприятной истории с тётушкой Серафиной. И вот теперь Натали думала, стоит ли на следующем балу сказать «да» или помучить Вадима ещё немного…
И тут до неё из окна спальни кузины, находившейся этажом выше, донёсся знакомый голос:
– Звезда моего сердца! Я сгораю от страсти! Сделайте меня счастливым, скажите мне «да»!
– Ах, Вадим, – раздался кокетливый голос кузины. – А как же Натали? Разве не за ней вы ухаживали сегодня вечером?
– На что мне этот костлявый цыплёнок, когда рядом со мной такая женщина? – с чувством ответил Вадим.
В ту ночь я захлопнула окно и сердце, мысленно поклявшись себе никогда больше не впускать в него мужчин.
– Но, увы, гнедой мой стар,
Да и я не молод.
И в груди былой пожар
Заменил мне холод.

Интересно, насколько этот «старик» старше меня? На год? На три?
– Но, когда поёт струна,
Вместе с ней тоскую.
Не могу не вспоминать
Юность гулевую.

Песня закончилась, и на сцену снова выбежали гибкие смуглянки.
– Ну-с, Виталион, извольте попробовать синенького, – предложил Павел Сергеевич.
– Отчего же не попробовать, – кивнула я. Сделав небольшой глоток с видом знатока, я прикрыла глаза, пытаясь справиться с накатившими воспоминаниями.
Вино и в самом деле оказалось неплохим, с лёгким фруктовым ароматом и тонким послевкусием. Открыв глаза, я сделала ещё глоток и, любуясь непривычной голубизной, спросила:
– Неплохое вино. Отчего же о нём не слышали в столице?
– Слышать-то, может, и слышали, – ответил Павел Алексеевич, – а пробовать навряд ли приходилось. Секрет лазуритовки знают только томалэ. Их девушки собирают ягоды, а мужчины делают вино. Делают для себя, и только здесь, в ресторане «У томалэ» можно угоститься этим удивительным напитком.
Да, подумала я, сделав ещё глоток. Похоже, напиток и в самом деле удивительный, коварный, из тех, что пьются легко, а опьяняют незаметно.
– А что же вы его не пьёте, Павел Алексеевич? – спросила я, заметив, бокал, наполненный до краёв красным вином. Мысль о том, что «добрый дядюшка» хочет напоить «мальчишку», скорее позабавила, чем рассердила меня. Я давно уже не была наивной девушкой и твёрдо знала, что в жизни всегда есть место подлости.
– Это для Вас, Виталион, синенькое в новинку, – ответил тот, не моргнув и глазом. – А мне, старику, больше рдеющее рденское по душе. Вот где терпкость, да букет, да крепость.
– Какой же вы старик, – улыбнулась я. – Вон господин Великий Инуктор куда старше будет, а за ним молодые с трудом поспевают.
При упоминании Великого Инуктора Павел Алексеевич смутился.
– А вы, Виталион, знакомы с Великим Инуктором? – спросил он почти непринуждённо. Инукторов побаиваются все, но особенно те, у кого «рыльце в пушку». Сдаётся мне, что господин Игнатьин относится к последней категории. Надо будет приглядеться повнимательнее. Но не стоит его слишком запугивать.
– Издалека видел. Он иногда бывает у княгини, – ответила я небрежно после некоторой заминки, не покривив при этом душой. Он и вправду бывает в гостях у свекровушки. А о том, что я бываю в кабинете сиятельного дядюшки Андрея, господину Игнатьину знать пока незачем.
– А я уж подумал, – сказал, расслабившись, Павел Алексеевич, – что вы, Виталион, с ним близко знакомы.
– Вы меня переоцениваете, Павел Алексеевич, – усмехнулась я, – хотя иногда лучше переоценить человека, чем недооценить.
Вот, например, мысленно продолжила я, сейчас меня вы явно недооцениваете. А я себя, пожалуй, переоценила. Мой самоконтроль стремительно сдавал позиции под действием вина, воспоминаний и весёлой музыки томалэ.
Павел Алексеевич вымученно улыбнулся, но, прежде чем он успел что-то сказать, я встала из-за стола.
– Прошу прощения, Павел Алексеевич, но я должен вас покинуть. Мне пора.
– Помилуйте, Виталион, – возопил тот, – время ещё совершенно детское.
– Дети не могут оценивать последствия своих поступков, – глубокомысленно ответила я. – Потому им нужны наставники и опекуны, – на последнем слове я сделала ударение, напоминая Павлу Алексеевичу о его собственных опекунских обязанностях. – Взрослые же люди в состоянии сами сопоставлять свои действия и их последствия, и я, как человек взрослый, полагаю, что сейчас мне самое время ехать домой. Честь имею.
Я поклонилась, и уверенной походкой направилась к выходу.
Последствия моих действий, начни я сейчас танцевать, могли бы оказаться весьма чреватыми для всех присутствующих.
Я прошла уже почти через весь зал, когда внимание моё привлёк пьяный возглас:
– Роза, цветочек мой! Нет, куда без поцелуя…
Я обернулась и увидела корнета, заступившего путь черноволосой красотке. Медведистостью фигуры он напомнил мне Степана Ветрова, бывшего адъютанта моего мужа.
Однажды майской ночью мне не спалось. Я потихоньку выбралась из спальни и спустилась вниз. Сад был залит лунным светом, и во мне зазвучала, сливаясь с соловьиными трелями, лунная музыка. Позволив мелодии подхватить меня, я выбежала на лужайку и закружилась в танце. Со стороны танец мог показаться странным, как могут показаться странными движения пальцев гитариста, играющего на невидимых струнах, тому, кто никогда не видел гитары. Но я танцевала не для зрителей, а для себя. Я плыла и парила, я была вихрем в пустыне и волной в океане, я смеялась от переполнявшего меня восторга и любила эту ночь до последней росинки на лепестке цветущей вишни, до самой крошечной звёздочки в небе… И почти налетела на Степана, возникшего передо мной совершенно неожиданно. Подсматривал ли адъютант за мной специально или стал невольным зрителем, но танец заворожил его.
– Натали, – охрипшим голосом произнёс он. – Чаровница! Не спится со старым мужем?
Степан протянул ко мне руки и на мгновение меня захлестнул страх. Лишь на мгновение, потому что я змеёй ускользнула от его объятий.
– Хочешь поиграть со мной? – сказал Степан, и раздосадованный, и разгорячённый моей неуловимостью.
Он сделал ещё шаг ко мне, и я увидела, как лихорадочно блестят его глаза.
– Будь ты моей, – бормотал Степан, – тебе не пришлось бы бродить в саду одной. Я любил бы тебя все ночи напролёт.
Ветров сделал шаг, ещё и ещё… Я каждый раз уворачивалась, благо для выпускницы Аспидника это не составляло большого труда. Это было похоже на танец, и я превратила это в танец, окутывая Степана ночной дремотой, остужая его пыл ночной прохладой… И вдруг молодой человек замер. Замер, уставившись на Луночку, мою несравненную красавицу, неожиданно появившуюся на лужайке. Обычно мне приходилось звать, иногда лунная кобылица откликалась не сразу. А в ту ночь она явилась сама.
Ошеломлённый Степан мгновение стоял неподвижно, а потом сделал к Луночке шаг, другой… Воспользовавшись тем, что он отвлёкся, я покинула лужайку и вернулась домой так же тихо, как и выходила. Мне совершенно не хотелось, чтобы кто-нибудь знал о моих ночных прогулках. Достаточно было одного Степана, попавшегося в тенёта танца.
Неожиданно всплывшие воспоминания заставили меня обернуться к корнету, преградившему путь танцовщице.
– Пропустите меня, Фин, – капризно потребовала девушка.
– Сперва поцелуй, – пьяно ответил тот.
Мне не следовало вмешиваться, и что мне за дело до какой-то плясуньи? Мужчины не всегда ведут себя достойно и с благородными девицами, а уж тут… Но мне вспомнилось пьяное дыхание Степана, и я шагнула вперёд.
– Пропустите девушку, сударь, – приказала я.
Корнет обернулся и присвистнул, с удивлением глядя на меня. Он был куда выше меня и значительно шире в плечах. Должно быть, я показалась несерьёзным противником, потому что он насмешливо заметил:
– У вас, сударь, ещё молоко на губах не обсохло, но я готов вам преподать урок вежливости.
В скорости он уступал мне больше, чем я ему в силе, так что это я могла преподать ему урок.
– Вы пьяны, господин грубиян, – холодно ответила я, – и пятнаете честь мундира так же, как уже испачкали сам мундир.
Я указала на свежее пятно, расползавшееся по оранжевому обшлагу его рукава. Мой укол возымел немедленное действие.
– Кто будет вашим секундантом? – Прорычал побагровевший корнет.
Я усмехнулась. Он недостаточно твёрдо стоял на ногах, чтобы браться за оружие. А я не хотела, чтобы потом кто-то обвинял меня в расправе над пьяным воякой.
– Я не принимаю пьяных вызовов, – твёрдо ответила я. – Но если завтра не передумаете, присылайте своего секунданта в дом княгини Улитиной. С этими словами я развернулась и пошла, уводя за собой «спасённую» томалэ. У выхода мы остановились.
– Благодарю вас, – прошептала танцовщица. – Вы спасли меня.
Девушка мило покраснела и опустила глаза, зная, что на мужчин её смущение действует безотказно.
– Право, красавица, не стоит благодарности, – улыбнулась я, мысленно браня себя. Мало того, что в первый же вечер я оказалась втянута в ссору, так мне ещё предстояло отделаться от назойливой девицы.
– Позвольте мне хотя бы станцевать для вас, – прошептала Роза.
– В другой раз, милая, – сказала я. – Я тороплюсь.
– Вам у нас не понравилось? – огорчение девушки было абсолютно искренним. Она привыкла к восхищённым взглядам и рукоплесканиям, и сама мысль, что кто-то может остаться равнодушным к её танцам, казалась ей до сегодняшнего дня невероятной.
– Отчего же, понравилось, – всё так же равнодушно ответила я, – но мне пора.
– Но погодите же, – огорчённо воскликнула девица. Казалось, она была готова на всё, чтобы задержать холодного красавца, которого я изображала.
– Ну, хотите, я вам погадаю! – воскликнула она, хватая меня за руку. При этом браслеты, унизывавшие её руку, скатились к локтю, открывая взгляду многочисленные следы неглубоких порезов на запястье. Я перехватила её руку.
Случайно порезаться или поцарапаться может любой, но здесь о случайности речь не шла. Нет, кто-то здесь игрался с магией крови.
Девушка удивлённо посмотрела на меня.
– Я и сам тебе погадаю, – сказала я. – Впереди тебя ждут неприятности. Большие неприятности.
Назад: Часть II. Сердцевины
Дальше: Сердцевина 2