В Риме Гилберт предстал перед конклавом кардиналов. Обсуждение продолжалось несколько дней, но с самого начала было ясно, что клятвопреступление, совершенное Гарольдом, сыном Годвина, сильно перевешивало чашу весов не в его пользу. Было учтено и то, что реликвии обладали особой святостью. Кардиналы долго спорили по поводу письма Гарольда. Когда Рауль услышал обо всём происходящем, он язвительно заметил:

   — Вильгельм очень примерный сын святой церкви, и тем временем, как саксы закатывают весёлые пиры, норманны строят монастыри. Интересно, это повлияет на решение папы?

   — Рауль! — воскликнул Гилберт де Офей, он был абсолютно шокирован подобным заявлением.

Рауль безразлично пожал плечами:

   — Мне уже всё надоело. Это всё чистой воды подкуп и хитрость, а в моих ушах днём и ночью раздаётся стук молотков с верфей.

   — Глупости! — улыбаясь, сказал Гилберт. — Здесь в Руане ты ничего не можешь слышать.

   — Мне кажется, могу, — ответил Рауль. — В моей голове, в моём мозгу. О, пусть будет как будет! Меня захватила вся эта суматоха, и мне надо пройти этот путь до конца.

Наконец с большой помпезностью архиепископ вернулся в Нормандию в сопровождении папского легата. Герцог с непритворным почтением принял этого высокопоставленного священника. Легат благословил Вильгельма, передал в его сильные руки священный стяг. Ткань, вышитая золотыми нитками и украшенная драгоценными камнями, тяжёлыми складками ниспадала с древка. Ральф де Тени взял стяг из рук герцога и застыл с ним на то время, пока легат доставал из шкатулки перстень с волосом святого Петра. Опустившись на колено, Вильгельм вытянул руку. Кольцо оказалось на пальце, легат произнёс слова благословения.

Скоро всем стало известно, что герцог в случае победы станет править Англией как феодальным поместьем римской католической церкви и будет ежегодно платить ей дань.

   — Есть ли в этом мире хоть кто-нибудь неподкупный?! — воскликнул Рауль де Харкорт.

Не успел легат отправиться в обратный путь, как в небе стали наблюдать странное явление. В течение нескольких ночей можно было наблюдать комету, она появилась восемнадцатого апреля с запада и стала медленно двигаться на юг, чем потрясла всех видящих её. Люди говорили, будто это знамение, но, предвещало ли оно хорошее или плохое, никто с уверенностью сказать не мог, и потому каждый в Нормандии высказывал своё мнение на эту тему.

В Нормандию из Англии прибыли изгнанники, те нормандские фавориты при дворе короля Эдуарда, которых Гарольд выслал из страны. Они рассказывали, что саксы расценили комету как знак Божий. Из-за неё было много неприятностей, потому что сведущие люди стали говорить, будто Господь разозлился на Гарольда за то, что он незаконно захватил корону, по праву принадлежащую Эдгару Ателингу.

В Нормандии же люди считали, что это взошла звезда Вильгельма и ведёт его к успеху. Некоторые священники придерживались этого мнения, другие же, те, кто выступал против похода в Англию, утверждали, что всё как раз наоборот и герцогу следует рассматривать этот знак как предупреждение, что пора остановиться. Сам Вильгельм разделял мнение тех, кто считал появление этой кометы благоприятным знаком, но в разговоре с Фиц-Осберном отметил, что если она предсказывала победу в Англии, то ей бы следовало двигаться в другом направлении.

Однако у него оставалось немного времени для того, чтобы разгадывать загадки звёздного неба. На верфях строились корабли, леса наполнились стуком топоров дровосеков; сваленные деревья натруженные волы оттаскивали к побережью. Там над ними начинали работать плотники и кораблестроители, тем временем оружейники ковали мечи и наконечники для копий, портные шили кожаные туники для лучников.

Герцог послал во Францию письма, в которых предъявлял мудрому регенту свои требования и делал некоторые предложения. Граф Болдуин внимательно их прочитал, а потом показал своей жене.

   — Твоя дочь, вероятно, будет носить корону королевы, — сказал он.

Графиня вскрикнула от радости и, прочитав письмо герцога, произнесла:

   — Он высоко метит, этот внук дубильщика! А что насчёт Тостига и другой моей дочери? Я всегда говорила, что Мэт хитрая кошечка! Она ни слова не сказала Джудит, когда та приезжала в Руан!

Граф Болдуин забрал письма и запер их в шкатулке.

   — Честно говоря, женщина, если придётся поддерживать одного из моих зятьев, то это будет не Тостиг, — сухо проговорил он, — но в это дело Франция не полезет. Успокойся, сын Вильгельм, Франция не нарушит твоих границ, пока ты будешь в походе, но другой помощи ты от неё не получишь.

Он стал в задумчивости поглаживать свою бороду.

   — И всё-таки я, наверное, должен решить иначе. — Его отсутствующий взгляд задержался на лице жены. Он медленно проговорил: — Если кто-либо захочет отправиться в Англию за добычей вместе с Нормандией, я думаю, что не стану мешать им. Франция слишком устала от этих ненасытных господ, пусть они попытают счастья где-нибудь в другом месте.

Как оказалось, очень многие захотели сделать это. Герцог Вильгельм разослал письма во все страны, он предлагал земли, деньги, титулы всем, кто пожелает присоединиться к нему. Рауль с ужасом наблюдал за тем, как отправляют все эти опасные письма. Он пытался образумить своего господина, но герцог слышать ничего не хотел: он должен обладать Англией любой ценой.

Его предложения привлекли под его знамёна всех мерзавцев из Европы. Алчные искатели приключений прибыли из Бургундии, Лотарингии и с холмов Пьемонта, громко оправдываясь за заплатки на своих ношеных штанах. Рыцари из Аквитании и Пуату явились в Нормандию в роскошных нарядах, мелкие землевладельцы привели с собой дружины и готовы были жизнью пожертвовать ради одного лишь шанса получить владения в Англии. Юстас, граф Булонский, над которым однажды посмеялись люди из Дувра, заявил, что лично поведёт своих людей; Алён Фержен, кузен графа Конана, поклялся собрать войско в Бретани; из Фландрии от шурина герцога Вильгельма, Роберта, пришло письмо, в котором он в очень осторожных выражениях интересовался, какова будет награда за его службу, если он согласится рисковать жизнью своей благородной персоны на поле битвы.

Это письмо застало Вильгельма в Руане. Он сидел в своей комнате с двумя писарями, которые быстро записывали что-то под его диктовку, перед ним на столе лежала уйма различных бумаг. Он прервался, чтобы изучить планы своего корабля под названием «Мора»; кораблестроитель тем временем терпеливо дожидался, стоя рядом с герцогом. Рядом в прихожей два человека напряжённо трудились над составлением списка необходимых запасов, они собирались представить его на рассмотрение герцога, а главный плотник размышлял над тем, понравится ли Вильгельму разработанная им конструкция деревянных замков, которые приказал построить герцог.

Герцог распечатал пакет Болдуина и быстро пробежал глазами то, что там было написано. Он засмеялся и смял письмо.

   — Пергамент! Дайте мне чистый пергамент! — потребовал он и опустил перо в чернильницу. — Рауль, ты где? Сверни этот пергамент, а внизу поставь печать. Эта шутка придётся тебе по душе. Прочитай письмо молодого Болдуина, и ты всё поймёшь.

Он начал писать на ярлыке.

   — Господин, на пергаменте ведь ничего не написано, — попытался напомнить один из писарей.

   — Нет, болван, ничего! Готово, Рауль? Тогда прикрепи этот ярлычок к свитку и проследи за тем, чтобы он как можно скорее попал к моему благородному шурину. — Он отдал ярлык Раулю, а сам снова повернулся к кораблестроителю.

Рауль прочитал то, что было написано на ярлычке, и рассмеялся. Там были всего две строчки:

   — Хороший ответ, — сказал Рауль, привязывая ярлык к свитку. — Жаль, что вы всем, ему подобным, не даёте такой же ответ.

Герцог промолчал, и с тяжёлым сердцем Рауль продолжал следить за его работой. Мало кто из правителей так же, как и он, прославился своими благородными принципами. О нём всегда говорили, что он неподкупен и всегда воздаёт людям по заслугам. Слуга мог так же, как и барон, рассчитывать на справедливое отношение к себе. Герцог не давал разгуляться преступникам. Однако теперь он был просто одержим мыслью о короне и стал безрассудным, даже бессердечным. «Это слишком плохо — вести подобное нормандское войско в Англию, дать волю всем этим ордам иностранных наёмников, вставших под знамёна Вильгельма лишь ради наживы, а не по зову долга и чести. Этот поступок принесёт герцогу дурную славу в веках», — думал Рауль.

Позже он сказал Гилберту де Офею:

   — Неуправляемая, жадная свинья, роющая землю в поисках еды! О Господи! Вот на что похоже войско, которое мы собрали!

   — Я знаю, — примиряющим тоном ответил Гилберт, — но здоровая нормандская кровь объединит и скрепит этот сброд.

   — Да, уж ты знаешь, — ответил Рауль, — ты прекрасно знаешь, что даже Вильгельму будет не под силу удержать этих мошенников, как только они почуют запах добычи.

   — Ну, мне тоже это не нравится, — спокойно сказал Гилберт. — Я за Нормандию, но считаю, что меня связывает клятва верности, и потому я должен сражаться за Вильгельма, неважно — здесь или за морем. Что же касается тебя, — он мрачно взглянул на Рауля, — тебя связывает дружба, и, мне кажется, именно поэтому тебе так не нравится эта затея.

Он нахмурился, пытаясь отыскать нужные слова для того, чтобы объяснить ту неясную мысль, которая возникла у него в голове:

   — Ты слишком сильно любишь Вильгельма, не так ли? Понимаешь, я его человек, но я никогда не был ему другом. Иногда я завидовал тебе, но в конце концов понял, что твоё положение не из лёгких. Лучше уж не быть другом такого человека, как Вильгельм, Рауль.

   — Измена, друг мой, — тихо сказал Рауль.

   — Нет, всего лишь правда. Какая польза от этой дружбы? Какое в ней утешение? Никакого, я думаю. Вильгельм думает о королевствах и завоеваниях, но не о тебе, Рауль, точнее, ни о ком.

   — Да, — Рауль бросил на него мимолётный взгляд и снова отвёл глаза. — Я всегда знал это. Вильгельм живёт сам по себе. Я никогда не искал выгоды в дружбе с ним. Но много лет назад, когда мы оба были ещё мальчишками, я стал служить ему потому, что верил, что он даст Нормандии мир и сделает её сильной. Тогда я поверил в него, но дружбы ещё не было. Она пришла позже.

   — Он дал Нормандии мир так же, как и могущество.

   — Да, и то и другое. Ни один человек не сделал столько для этого герцогства. Можно доверить ему и душу и тело и при этом не бояться быть преданным.

   — И сейчас, Рауль?

   — Всегда, — спокойно ответил Рауль.

Гилберт покачал головой:

   — Мне кажется, амбиции меняют его.

   — Ты ошибаешься. Я знаю его так же, как и любой другой, Гилберт. Да, он хочет получить корону, но за этим скрывается что-то ещё. Теперь ты видишь, какой я глупец, ведь, понимая это, не перестаю горевать по поводу того, что он использует оружие, недостойное рыцарской доблести.

Гилберт с интересом посмотрел на него:

   — Что же заставило тебя отдать ему своё сердце, Рауль? Я часто задаюсь этим вопросом.

Затаённая улыбка прокралась в серые глаза Рауля:

   — Маленький уголок — это ещё не всё моё сердце. Нет, Гилберт, Вильгельм не занимается такими нежными материями. В молодости я боготворил его. Лишь юнцы живут такой чепухой. Это чувство не могло жить вечно. Его сменило более прочное — глубокое уважение. Да и, конечно, дружба, возможно немного странная, но всё же достаточно крепкая.

Он встал и направился к двери.

   — Сердца отдают в обмен одно на другое. По крайней мере, моё я отдам лишь при таком условии.

   — Но, Рауль, что за странные речи в твоих устах?! Я не знал... Если он и любит кого-нибудь, то, я уверен, это тебя.

   — А! — Рауль задумчиво посмотрел на дверной замок. — Я бы не сказал. Он любит меня так же, как и любого другого.

Он поднял глаза, в них застыла улыбка.

   — Вот почему, Гилберт... — он неожиданно оборвал фразу, улыбка стала шире. — Вот так, — сказал он и вышел.

Всё это лето Нормандия походила на пчелиный улей, все говорили только о предстоящем походе. Флот, насчитывающий около семи сотен судов, больших и малых, был построен, и корабли стояли на якорях в устье Дайвса. Армия выросла до гигантских размеров, хотя к ней присоединились тысячи иностранцев, по крайней мере две трети её составляли норманны, и, конечно, пока нельзя было сказать, как наёмники будут вести себя в Англии, но в Нормандии их держали в строжайшей дисциплине, не дающей никакой возможности устраивать беспорядки и грабить окрестные деревни.

В начале августа герцог получил наконец из Норвегии известия, которых он так ждал. Тостиг и Харальд Хардрад решили отправиться к северным берегам Англии в середине сентября. Они собирались вырвать Нортумбрию из рук Моркера и затем пойти на юг к Лондону вместе с английскими воинами, которых они сумеют убедить присоединиться к ним.

   — Ты сослужишь мне лучшую службу, чем сам предполагаешь, друг Тостиг, — сказал герцог. — Гарольд не будет Гарольдом, если он не двинется на север, чтобы уничтожить твою армию.

Через четыре дня, двенадцатого августа, герцог покинул Руан и отправился к Дайвсу. Там уже собралось двенадцать тысяч конных и двадцать тысяч пеших воинов, а в устье реки сотни кораблей мягко покачивались на волнах. Среди них выделялась «Мора», которую Матильда подарила своему господину. На мачтах красовались паруса малинового цвета, позолоченный нос был вырезан в форме мальчика, стреляющего из лука. Судно было проконопачено конским волосом, на носу выстроили каюту герцога, в ней висели вышитые занавески, а освещалась она серебряными лампами.

Рядом с «Морой» стояли корабли Мортена, их было сто двадцать, что на двадцать штук превышало число кораблей, представленных братом Вильгельма, Одо. Граф Эвре построил и оснастил восемьдесят судов, а граф О — шестьдесят.

Герцогиня и лорд Роберт сопровождали герцога к Дайвсу. Роберт чувствовал себя весьма важной персоной, потому что его вместе с Матильдой герцог назначил регентом на время своего отсутствия, но всё-таки Роберту больше хотелось отправиться в поход вместе с армией, а уж когда он посетил лагеря и глаза его ослепили солнечные блики на металлических доспехах, когда он взошёл на борт «Моры», ему стало так завидно, что он не выдержал и стал умолять разрешить ему присоединиться к войску.

Герцог отрицательно покачал головой. Обычно этого было достаточно, но Роберт отчаянно стремился на войну.

   — Я ведь уже не ребёнок. Мне четырнадцать, милорд. Я имею право, — сказал он, угрюмо глядя на герцога.

Вильгельм внимательно оглядел его, он был рад обнаружить в сыне подобное рвение. Неожиданно герцогиня за спиной Роберта вцепилась рукой в подол своего платья.

   — Успокойся, жена, — смеясь, сказал герцог. — Ты ещё слишком молод для подобной схватки, сын мой, и, кроме того, ты ведь мой наследник. Если я не вернусь, ты станешь герцогом Нормандии.

   — О Вильгельм! — герцогиня быстро поднялась, её щёки побледнели.

Герцог жестом приказал Роберту оставить их наедине.

   — Что, Мэт, боишься?

   — Почему ты сказал это? — она подошла вплотную к нему и положила руки ему на плечи. — Ты победишь. Ты всегда побеждал. Вильгельм, господин мой!

   — Интересно, смогу ли я доказать это и на этот раз? — произнёс он, как бы отвлечённо размышляя над этим вопросом. Он обнял Матильду за талию, но взгляд его был направлен куда-то мимо неё.

Она задрожала, никогда раньше он не сомневался в своей победе.

   — Неужели ты не уверен в себе, мой господин? Ты? — она с силой встряхнула его за плечи.

Он посмотрел на неё:

   — Я знаю, моя возлюбленная, что это будет самая тяжёлая моя битва. В этом походе я могу потерять все: жизнь, состояние и своё герцогство. — Его брови сошлись на переносице. — Нет, я не сомневаюсь. Это было предсказано.

   — Предсказано? — нерешительно спросила она.

   — Да. Когда моя мать была беременна и вот-вот должна была родить, ей приснился сон, будто из её чрева выросло огромное дерево, которое раскинуло свои ветви над Нормандией и Англией, и обе стороны оказались в его тени. Это дерево я, Матильда.

   — Я слышала об этом, — сказала она, — и мне кажется, что это не бред больной женщины, а божественное видение.

   — Возможно, — он наклонился, чтобы поцеловать жену, — это мы скоро узнаем.

Флоту пришлось на целый месяц задержаться у Дайвса. Как выяснилось, некоторые суда были не готовы к плаванию; плотники ещё не завершили строительство деревянных замков, которые герцог собирался частями перевезти в Англию, а оружейники продолжали днём и ночью трудиться над доспехами, кольчугами и шлемами. В войсках начались беспорядки, уже появились дезертиры, были случаи мародёрства в соседних деревнях. Нарушителей герцог приказал наказывать смертной казнью, а пешим воинам запретил покидать территорию лагерей, и беспорядки прекратились.

Двенадцатого сентября, когда наконец все приготовления были закончены и подул благоприятный ветер, герцог попрощался с Матильдой, благословил своего сына и взошёл на борт «Моры» в сопровождении сенешаля, виночерпия, Рауля, Гилберта де Офея и своего знаменосца Ральфа де Тени.

Стоя возле узкого окна дома, в котором они временно остановились, герцогиня наблюдала за тем, как знамёна медленно поднимались вверх по мачтам. Священный стяг с изображением эмблемы святого Петра развернулся на ветру, и теперь его яркие краски красиво выделялись на фоне голубого неба, рядом гордо развевался флаг Нормандии с золотыми львами на нём. Герцогиня сжала руки и глубоко вздохнула, едва сдерживая рыдания.

   — Якорь поднят! — сказал Роберт. — Миледи, смотрите! «Мора» двигается! Смотрите, как весла погружаются в воду! О, если бы я только сейчас был там, на борту!

Она не ответила. «Мора» спускалась вниз по реке, над ней на ветру трепетали знамёна, сложенные малиновые паруса на мачтах.

   — За «Морой» мой дядя Мортен на «Бель Азаре», — сказал Роберт. — Посмотрите, вон его флаг! А это корабль графа Роберта, а прямо за ним — виконта Овранша. О, как будут хныкать Ричард и рыжий Вильям, когда узнают, какое зрелище пропустили.

Матильда молчала, возможно, она вообще его не слышала. Её глаза не отрываясь смотрели на «Мору». Она думала: «Он уехал. Святая Дева Мария, помоги ему!»

Матильда неподвижно стояла у окна до тех пор, пока «Мора» не превратилась в крохотную точку на горизонте. Роберт снова взобрался на скамью возле окна и всё продолжал показывать на что-то пальцем и болтать, но герцогиня не обращала на него ни малейшего внимания. Она думала о том, как лучше вышить эту сцену, чтобы гобелен получился достойным её мастерства. Она решила, что обязательно сделает это за то время, пока она и её дамы будут вынуждены оставаться в одиночестве в спокойном Руане и волноваться за своих ушедших на войну мужей. Перед её глазами стали проплывать разные картины. Вот Гарольд приносит клятву над священными реликвиями в Байо; вот умирает король Эдуард; а вот его уже хоронят — это должно получиться хорошо: с одной стороны, уединённое аббатство, а с другой — гроб, который несут на своих плечах восемь мужчин. Мысль понесла её дальше, глаза засверкали. Она вышьет и панно с изображением сцены коронации Гарольда. Матильда как будто воочию увидела всё, что будет на панно: в центре композиции Гарольд, восседающий на троне, за ним стоит Стиганд, отлучённый от церкви священник, его руки простёрлись над головой Гарольда для благословения. Чтобы вышить рясу Стиганда, понадобятся нитки насыщенных цветов, её она вышьет сама и ещё лицо Гарольда; а дамы будут работать над фоном и над троном. Потом подготовка Вильгельма к походу — это будет очень трудоёмкое панно, ведь надо вышить оружие и доспехи и то, как на корабли загружают провиант; а после этого будет гобелен, посвящённый дню начала похода. Она выберет яркие нитки, чтобы показать, как сверкали щиты, голубые нитки для морских волн и малиновые для парусов «Моры». «На это уйдёт много времени, — подумала она, — но результат будет стоить затраченного труда... И если Господу будет угодно, то я вышью ещё и сражение и коронацию, если только Господу будет угодно...»

Она перестала смотреть на горизонт, взяла Роберта за руку и спокойно сказала:

   — Пойдём, сын мой. Мы сегодня же отправляемся назад в Руан, у меня там есть дела.

Стоя на носу «Моры», Рауль смотрел, как медленно исчезают берега Нормандии. Вскоре к нему присоединился Фиц-Осберн.

   — Ну, наконец-то мы в пути, — спокойно сказал он, — мне сказали, что лоцман боится, что погода испортится, но мне кажется, плавание пройдёт хорошо.

Он облокотился на золочёные перила и посмотрел на узкую полоску берега, ещё видневшуюся на горизонте.

   — Прощай, Нормандия! — шутя сказал он.

Рауль вздрогнул.

   — Эй, тебе что, холодно, друг мой? — спросил Фиц-Осберн.

   — Нет, — коротко ответил Рауль и ушёл.

Они направлялись на север, к ночи ветер усилился и поднялась буря. Высокие волны разбивались о палубу, мачты скрипели под напором бушующей пучины, до пояса раздетые матросы с мокрыми от пота и морской воды спинами пытались совладать с парусами. Они кричали друг на друга, стараясь перекрыть вой ветра, и без церемоний отталкивали людей благородного происхождения, чтобы те не путались под ногами.

Фиц-Осберн вдруг ослабел, замолчал и, еле передвигая ноги, ушёл в каюту, чтобы остаться наедине со своей болезнью. Де Альбини посмеялся над ним, но тут особо сильная волна заставила его поспешить вслед за сенешалем. Паж герцога Ив свернулся на своей соломенной постели в калачик, как несчастное побитое животное, и закрыл глаза, чтобы оградить себя от этого страшного мира. Он услышал, как его хозяин засмеялся, и весь задрожал, но глаз не открыл, он не сделал этого, даже если бы герцог приказал ему.

Герцог встал со своего ложа, покрытого шкурами животных, завернулся в плащ и пошёл на палубу. Рауль и Гилберт стояли у входа в каюту, держась за косяки, чтобы не упасть. Рауль схватил герцога за руку:

   — Осторожней, сеньор. Гилберта только что чуть было не смыло волной.

Герцог выглянул наружу и посмотрел в темноту. Над водой полыхали молнии. Он сказал:

   — Сегодня ночью мы потеряем несколько небольших кораблей.

Их обдало брызгами от волны.

   — Милорд, оставайтесь в каюте, — взмолился Рауль.

Герцог вытер лицо и волосы рукой.

   — Я останусь там, где стою, мой страж, если, конечно, меня не смоет за борт, — добавил он, ухватившись за перила.

Перед рассветом ветер утих, зарождающийся мрачный день окрасил море серым цветом стали. Неприятное волнение всё ещё не утихло, и «Мора» то поднималась, то опускалась на волнах. Поистрепавшиеся за ночь корабли направились к Сен-Валери в Понтье и там бросили якоря.

Только к вечеру герцог узнал размеры потерь. Потонуло несколько небольших судов, за борт смыло часть припасов и лошадей. Герцог отдал приказ о том, чтобы эти неприятные известия хранились в тайне. Он собрал всех капитанов кораблей и плотников, чтобы узнать, какой ремонт необходимо произвести, прежде чем флот сможет продолжать свой путь.

Когда ремонт был закончен, появилось новое препятствие к отплытию: ветер поменял направление, и ни один корабль не мог доплыть из Понтье до Англии. Люди начали ворчать и возмущаться. Дни сменяли друг друга, а благоприятного ветра всё не было. Многие начали с подозрением смотреть на герцога, стали возникать разговоры о том, что этот поход был против Божьей воли.

Дурные предчувствия начали охватывать многих баронов; была даже попытка поднять мятеж в войске против герцога, слухи и разговоры перешли в открытое осуждение его действий.

Герцог же не выказывал никаких признаков волнения. Он тут же наказал мятежников, тем самым положив конец всем выступлениям. Его взволнованных баронов подбадривала улыбка, которой он отвечал на их встревоженные взгляды. Но ситуация всё ухудшалась, и спустя десять дней ожидания Вильгельм поговорил начистоту с графом Понтье и решил устроить грандиозную процессию для того, чтобы успокоить войско.

Из гробницы извлекли мощи святого Валерия и пронесли их по всему городу. Процессию возглавляли епископы Байо и Коутена в своих парадных облачениях; они отслужили службу и воззвали к святому и молили его изменить ветер в доказательство праведности задуманного предприятия.

Войско опустилось на колени, одни в надежде ждали знака свыше, другие были настроены скептически, третьи немного напуганы. В городе воцарилась тишина. Люди смотрели на флаги на мачтах кораблей в гавани. Они мочили пальцы, чтобы определить ветер. День заканчивался. Багровый диск солнца погружался в море на западе. Люди начали волноваться, их голоса звучали как рычание огромного монстра. Рауль украдкой посмотрел на герцога и увидел, что тот тоже опустился на колени и, сложив руки, в мольбе смотрит на заходящее солнце.

Солнечный свет потух, вечерним холодом обдало опустившихся на колени воинов. Ропот усилился, и время от времени можно было слышать громкие насмешки.

Неожиданно Фиц-Осберн вскочил.

   — Видите! — закричал он и показал в сторону гавани. — Ветер утих!

Тысячи голов повернулись в ту сторону, куда показывал сенешаль. Флаги неподвижно повисли на мачтах, солнце село, и ветер стих.

Герцог взглянул на корабли в гавани и поднялся.

   — Святой говорил с нами! — произнёс он. — Отправляйтесь на свои суда! Завтра, когда взойдёт солнце, попутный ветер понесёт нас через море к нашей цели.

Казалось, что святой действительно подал знак. Следующий день был ясным, а ветер устойчиво дул с юго-запада. Корабли тут же снялись с якоря и быстро направились к берегам Англии, прочь от Сен-Валери.

Хорошая погода дала возможность «Море» продемонстрировать своё превосходство. К вечеру она ушла вперёд от других кораблей, а за ночь сильно оторвалась от них.

Утром взволнованные попутчики разбудили герцога, чтобы сообщить ему, что «Мора» одна и вокруг не видно ни одного корабля. Он зевнул и сказал:

   — Жаль, что герцогиня не знает, как хорошо идёт её корабль.

   — Господин, это ведь не шутки, — серьёзно заметил де Тени. — Мы боимся, что нашим кораблям перерезал путь флот Гарольда.

   — Мой дорогой Ральф, — сказал герцог, — ещё когда мы стояли в устье Дайвса, я получил известие о том, что английский флот был вынужден вернуться в Лондон, чтобы пополнить свои запасы провианта. Пришли моего слугу и перестань видеть опасность за каждым поворотом.

Вскоре он вышел из своей каюты и увидел, что взволнованные бароны собрались на корме и напряжённо вглядываются, стараясь увидеть на горизонте другие корабли. Вильгельм рассмеялся, они все разом обернулись и увидели, что герцог с аппетитом завтракает. В одной руке он держал ломоть оленины, а в другой кусок хлеба и поочерёдно откусывал то одно, то другое.

Де Альбини подошёл к нему:

   — Сеньор, прошу вас, давайте повернём назад! Здесь мы абсолютно беззащитны, и все мы уверены, что случилось что-то непредвиденное.

Герцог с полным ртом произнёс:

   — О робкий, каких непредвиденных обстоятельств ты теперь боишься? Ничего не случилось, мы просто оторвались от других судов.

Его взгляд упал на матроса, который стоял в отдалении и в страхе смотрел на него. Он откусил кусок оленины, сильными зубами оторвав мясо от кости, и кивком головы подозвал моряка к себе.

Товарищи вытолкнули матроса вперёд, он подошёл к Вильгельму и опустился перед ним на колени.

   — Друг мой, — сказал герцог, — ты не сможешь послужить мне, стоя на коленях. Поднимайся-ка вот на эту мачту и расскажи, что ты там увидишь.

Он следил за тем, как моряк карабкается вверх, потом положил в рот последний кусок хлеба и стряхнул крошки с рук.

Де Альбини дотронулся до его руки:

   — Милорд, вы, конечно, можете веселиться, но мы, ваши слуги, сильно обеспокоены вашей безопасностью.

   — Несомненно, вы беспокоитесь, — сказал герцог. Он посмотрел вверх на мачту и крикнул: — Ну что, какие новости?

   — Господин, я вижу только небо и море! — прокричал в ответ моряк.

   — Тогда мы ляжем в дрейф, — сказал герцог. Он снова посмотрел наверх. — Когда ты увидишь ещё что-нибудь, кроме моря и неба, друг мой, скажи мне.

   — Сеньор! — в отчаянии проговорил де Альбини.

   — Пойдём ко мне в каюту, Нил, — сказал герцог, взяв под руку Сент-Совера. — Мы сыграем с тобой в шахматы.

В полдень на палубе был накрыт обед для герцога. У некоторых из его баронов не было аппетита, но Вильгельм с удовольствием немного съел свежепойманного заливного угря, затем мелко нарезанное мясо морской свиньи с пшённой кашей и солонины с горчицей.

«Мора» спокойно покачивалась на волнах, вдруг моряк на мачте радостно закричал и тут же спустился, чтобы сообщить герцогу, что он увидел на горизонте четыре судна.

Герцог бросил ему золотую монету.

   — У тебя острый глаз, мой друг. Смотри, там должны быть ещё корабли.

Фиц-Осберн вскочил из-за стола, чтобы самому посмотреть.

   — Я ничего не вижу, — сказал он.

   — Скоро увидишь, — ответил герцог и продолжил трапезу.

Прошло совсем немного времени, прежде чем матрос в радостном возбуждении вернулся.

   — Господин, я вижу там целый лес мачт!

   — Правда? — спросил герцог, облизывая пальцы. — Пойдём, Фиц-Осберн, проверим остроту наших глаз.

Несколько часов спустя флот приблизился, и «Мора» продолжила свой путь к Англии.

Во второй половине дня на горизонте появилась земля, её очертания постепенно становились всё более отчётливыми. Меловые скалы белели на фоне синего моря, а вскоре воины, собравшиеся на палубах кораблей, увидели деревья и несколько приземистых домов. Ни одно вражеское судно не преградило путь кораблям Вильгельма. «Мора» направилась к Пёвенси и причалила к пологому берегу.

Воины готовы были тут же высадиться, но их командиры призвали их к порядку, и они быстро построились в две шеренги. Герцог прошёл вдоль рядов, положил руку на плечо Раулю де Харкорту и легко запрыгнул на фальшборт. Он смерил взглядом расстояние и прыгнул. Все испуганно вскрикнули. Он промахнулся и упал, оказавшись наполовину в воде.

   — Недобрый знак! Недобрый знак! О Господи, он упал!

В мгновение ока Вильгельм снова был на ногах, он повернулся и показал свои руки, сжимающие песок и гальку. Его уверенный голос всех успокоил:

   — Норманны, теперь я завладел английской землёй.