Книга: Роковой сон
Назад: Глава 4
Дальше: Часть вторая (1051–1053) Грубое ухаживание

Глава 5

Они выкуривали бургундского лиса из норы, но все шло не так быстро, как они надеялись. Замок Брисон не был крепостью на холме, но защищать его все равно было удобно. Это приземистое квадратное здание стояло на острове посреди реки, сторожа воды Риля.
Увидев эго, герцог помрачнел, задумчиво прикусил свою плеть крепкими белыми зубами и отдал несколько резких приказов. Сквозь бойницы двух деревянных башен — восточной и западной — за ним наблюдали. Вильгельм сразу осадил оба берега, чтобы, доведя кузена до истощения, заставить его сдаться.
Поговаривали, что Ги Бургундский расхохотался, узнав о планах Вильгельма, и посчитал себя уже спасенным. Ведь он полагал, что донжон замка мог выдержать блокаду в течение всей зимы, а терпение герцога наверняка истощится гораздо раньше. Но он недооценил Вильгельма. Сражающийся Герцог знал, когда надо действовать спешно, а когда держать в узде свой бурный нрав. И если Ги рассчитывал, что новые беспорядки в Нормандии отвлекут Вильгельма, то он глубоко заблуждался, а потому был разочарован. Нель де Сен-Совер, бежавший в Бретань, был объявлен предателем, а его имения конфискованы; Ранульф Байе испарился неведомо куда; лорд Торинье погиб в битве при Валь-Дюн; Гримбальд де Плесси гнил в руанской темнице в кандалах, ожидая смерти. Что до остального, то Нормандии нужно было время, чтобы перевести дух: она рьяно начала знакомиться с герцогом, поэтому сейчас лежала тихо, зализывая раны.
Можно было поверить, что именно безграничное спокойствие Вильгельма подействует на нервы Ги. С самого утра он пребывал в раздраженном состоянии, часто обгрызая ногти. Бургундец был готов к штурму, уверенный, что может противостоять ему, но его взрывной характер не выдерживал пытки медленным ожиданием. В эти дни многие сердца были объяты тревогой: люди смотрели на лагерь герцога за рекой, и с каждым днем таяла их смелость и медленно умирала надежда. Когда же в крепость прокралась зима, у многих под кожей проступали кости. От голода отчаяние бродило по темным коридорам, люди сидели, скорчившись, по углам, закутавшись кто во что, чтобы уберечься от пронизывающего холода. Никто не говорил больше о снятии осады. Друзья на коленях умоляли Ги сдать ключи от крепости, но Бургундец в дикой ярости вопил, что все хотят его смерти.
— Нет, лорды, нет! Умрем здесь, как крысы в норе.
Ги съежился на кровати, придерживая мантию дрожащими пальцами и бормоча:
— Смерть пришла? Возрадуемся смерти!
Он уставился на стоящих рядом людей лихорадочно блестевшими глазами и вдруг издал глупый каркающий смешок.
— Вы что, скелетики, насмехаетесь надо мной? — лежащий затрясся в приступе неудержимой дрожи. — Скелетики из Валь-Дюн! — задыхаясь, еле выговорил он. — Знаю я вас, клянусь смертью Господней! Что, еще и издеваться? Я — мертвец! Мертвец! — спрятав лицо, зарыдал Бургундец.
Они помогали ему как могли. Ги неподвижно лежал на постели, уставившись на стропила. Он ничего не замечал, но непрерывно бредил монотонным, ужасным голосом, который совершенно издергал нервы присутствующих.
Конец наступил, когда снег уже лег на землю, а тонкий лед появился на поверхности воды. Герцогу принесли ключи от Брисона: посланец униженно держал их на конце копья. Вильгельм сказал лишь одно:
— Поставьте передо мной Ги Бургундского.
Тот пришел, в знак покорности неся на спине седло. Бургундец передвигался с трудом, покачиваясь под ношей, слишком тяжелой для его ослабших ног. У ног герцога презрительно вопил Гале:
— Верни своего осла на травку, братец, уж больно это беспокойная зверюга!
И получил за это хороший пинок.
— Успокойся, шут! — проскрежетал герцог. Он подъехал к Ги, который стоял на коленях в ожидании решения своей участи, снял с его плеч седло и с грохотом отбросил в сторону.
— Вставай, кузен, и послушай, что я тебе скажу! — приказал Вильгельм и, поддерживая Бургундца под руки, помог ему подняться.
Сторонники Ги на коленях подползли к герцогу, пытаясь поцеловать его руку. Вильгельм говорил, и это были слова милосердия, несущие прощение менее знатным и грозящие самому Бургундцу всего лишь конфискацией владений. Причем было объявлено, что он больше не является вассалом Нормандии, но ему предлагается в дальнейшем быть гостем своего кузена.
Ги почувствовал, что ничего не может ответить, губы его беззвучно двигались, по щекам неудержимо катились слезы. Герцог подозвал Фицосборна:
— Уведите его и устройте с почетом, — приказал он и слегка похлопал Бургундца по плечу. — Иди, кузен. Обещаю: меня опасаться нечего.
Позднее, когда появилась возможность, Рауль, преклонив колено, поцеловал руку герцога.
Вильгельм посмотрел на него с улыбкой, слегка приподнявшей уголки его губ:
— Ну, что сейчас, Рауль?
— Господин, я уже видел и вашу мощь, и ваше правосудие, но сейчас я увидел ваше милосердие.
Вильгельм отдернул руку и с презрением проговорил:
— Брось ты, я что, кот, чтобы забавляться с дохлой мышью?
До самой весны Ги Бургундский оставался при руанском дворе, но было понятно, что ему хочется как можно скорее оказаться от него как можно дальше. Когда же последний снег растаял на полях, он испросил разрешение отбыть из Нормандии к себе домой, и оно было даровано этому человеку, утратившему надежды.
С весной пришел и обещанный вызов от короля Генриха, который призывал своего вассала помочь в войне против Жоффрея Мартеля, графа Анжуйского.
Выступать надо было немедленно. Будучи человеком, постоянно считающим, что его заслуги превышают его владения, Жоффрей Мартель уже сеял беспорядки среди соседей. Об этом, и причем с немалой шумихой, свидетельствовали графы Шартра и Шампани. Сосед Нормандии, Мен, уже был под пятой анжуйца, так как являлся опекуном графа Хью и претендовал на полную власть. Разбив и лишив свободы благородных графов Шартра и Шампани, Мартель вбил себе в голову, что может стать еще более могущественным, и немедля решительно приступил к делу. Весной того же года он провозгласил, что больше не считает себя вассалом короля Генриха. Он подтвердил этот вызов, войдя с войсками в Гуен и Пуактье. После нескольких попыток он захватил графов обеих провинций и посадил их в тюрьму, решив держать их за решеткой до тех пор, пока те не согласятся с его притязаниями. Это было чистой воды вымогательство, но графам не оставалось ничего иного, как сдаться. Примечательно, что граф Пуактье умер через четыре дня после освобождения. Граф Гуен выжил: может быть, он пил из другого кубка? Мартель предъявил права на Пуактье и женился, говорили, насильственно, на родственнице покойного графа. Вот так обстояли дела, когда король Генрих послал за Нормандским Волком.
Герцог вошел во Францию во главе своей кавалерии. И еще раз люди, которые жили только войной, надели доспехи и поклялись мессой, что править их сердцами будет герцог, если такова его воля.
Король Генрих старательно держал при себе свои мысли, но вскоре стало ясно, что он лелеял неумирающую ревность по отношению к своему молодому вассалу. Если он и призвал Вильгельма просто сражаться на своей стороне, то вскоре понял, кто в действительности возглавляет поход. Именно слово Вильгельма начинало день, именно он указывал непогрешимым пальцем на слабые места в планах короля и без колебаний отвергал те из них, которые считал просто потерей времени. Король Генрих мог прятать свое раздражение под ласковой улыбкой, французские барышни могли пылать от ревности — Вильгельм всегда был непоколебим. Все эти гордые французы возненавидели герцога, потому что его быстрый ум превосходил их собственный, потому что он был в состоянии предвидеть происходящее, потому что он был отчаянно смел в бою и с ним не могли сравниться даже самые храбрые из них. Но более всего его ненавидели за то, что он их не устраивал. Всю жизнь многие его соотечественники боялись герцога и отводили глаза под его проницательным взглядом, и французы быстро почувствовали безудержную силу его воли. Правда состояла в том, что он никогда не сворачивал в сторону от намеченной цели и был готов на все, чтобы достичь ее. Признай его хозяином положения — это будет лучший друг, встань против него — возможен только один исход.
— Иисусе, да он просто неистов! — говорил Роже де Бомон. — И что из этого выйдет? Честное слово, я его боюсь, причем очень сильно. Он не похож ни на одного человека, которого я когда-либо знал. Бывает ли он слаб? Болеет ли? Бог мой, да случится ли когда-нибудь так, что он не сможет достичь своей цели? Думаю, никогда! Да, твердый орешек!
Но те, которые сражались под его знаменем, гордились им. Доблесть в бою была прямой дорогой к сердцу нормандцев, а Вильгельм проявлял храбрость, превосходящую воображение. Люди хвастались его подвигами и рассказывали, как он первым прорвался в Мейлан, неукротимым ударом сразив собственной рукой не менее трех могучих воинов; как он потерял охрану во время бешеной скачки по туманному лесу, а потом после лихорадочных поисков его нашли в сопровождении четырех рыцарей, гонящих перед собой десятка два пленных. Молва о нем росла. Король Генрих как-то деликатно заметил, что герцог слишком часто рискует собственной жизнью, но он вещал глухому. Сражающегося герцога охватил демон безрассудства.
Когда война закончилась и Мартель убрался, ворча, назад в Анжу, король упрятал ревность под сияющей улыбкой и сердечно поблагодарил своего вассала за помощь, произнося прекрасные слова и по-братски обнимая его правой рукой. Может быть, Генрих так мило улыбался, потому что предчувствовал, что Мартель уже готовит отмщение юнцу, бесцеремонно расправившимся с ним. Король и герцог расстались с излияниями дружбы; француз отправился домой лелеять свою злобу, а нормандец — обратно в свое герцогство, которое он застал ликующим по поводу победного возвращения и даже готовым жить в мире со своим правителем.
Его слава обошла всю западную Европу. От Гуена до Гаскони. Даже от королей далекой Испании приходили подарки — великолепные жеребцы и послания, прославляющие его искусство и храбрость. Казалось, мановением волшебной руки Бастард Нормандии превратился в героя Европы.
Некоторое время в герцогстве Анжу длился мир, но Мартель был не тот человек, чтобы прощать обиды. Пройдя маршем через Мен, он захватил замок Донфрон, построенный герцогом Ричардом Добрым, разорил его и затем уничтожил все вдоль границы, вплоть до нормандского пограничного городка Алансон на реке Сарт. Крепость дала слабый отпор, а город — и вообще никакого. Мартель оставил в замке гарнизон, опустошил ближайшие деревни, с триумфом и добычей возвратившись домой.
На этот раз герцог Вильгельм не стал просить помощи у Франции. Оставив пока в покое Алансон на востоке, он сделал то, чего никто не ожидал, — появился перед крепостью Донфрон на целую неделю раньше того срока, который рассчитали враги. Такое внезапное появление повергло гарнизон в шок и, конечно, с трудом, с большой хитростью удалось переслать сообщение графу. Однако защитники крепости беспокойно поглядывали с крутой высоты за тем, как герцог готовится к осаде.
Не могло быть и речи о том, чтобы взять Донфрон приступом. Он стоял высоко на скалистом холме, возвышаясь над долиной Майенна, неприступный и величественный. Гарнизон оправился от шока и только и было разговоров о дне, когда наконец на выручку придет Мартель.
Тем временем герцог обложил гарнизон и проводил время в набегах, имеющих целью воспрепятствовать снабжению крепости и охоте в окружающих лесах. Во время одной из таких экспедиций Вильгельм был отрезан от своих отрядов, специально для этой цели посланных из крепости.
— Предательство! — вскрикнул Фицосборн.
— Вполне возможно, — согласился герцог. — Так испробуем же нашу силу на этих наглых шевалье!
— Ваша светлость, но их впятеро больше, чем нас! — неосторожно выпалил Роже де Монтгомери.
Герцог вызывающе посмотрел на него.
— Вы их боитесь? — холодно спросил он и отвернулся. — Так кто пойдет со мной?
— Если вы отправитесь, милорд, будьте уверены, что все мы с вами, — прорычал де Гурне. — Но, как на духу, это сумасшествие!
— Если мы не разгромим эту шваль, можете никогда мне больше не доверять! — И Вильгельм пустил коня галопом.
Так и поступили. Нормандцы набросились на анжуйцев столь быстро, что те даже не сразу сообразили, что произошло, причем бились с такой отчаянной яростью, что вражеский отряд дрогнул перед лицом столь стремительной атаки. Его гнали назад до самого подножия крепостного холма.
— Ну что, Хью, ты по-прежнему считаешь, что это было сумасшествие?
— Ваша милость, я уверен, вами правит сам дьявол, — откровенно ответил де Гурне.
— Я уверен, — пробормотал Рауль, — что так думает и граф Анжуйский. Кажется, он побаивается — ведь его все еще нет здесь!
Но причина того, что Мартель запаздывает, была в другом. Однажды вечером, в сумерки, в лагерь принесли весть, что невдалеке видели приближающиеся галопом войска, которые вел кто-то под лазурно-серебряным флагом.
Герцог сощурил глаза.
— Это Нель де Сен-Совер, — сказал он, взглянув на Фицосборна. — Поглядим, не ошибся ли я в своем человеке. Если он доберется невредимым, приведи его ко мне.
Снедаемый любопытством, Фицосборн вышел из шатра. Герцог посмотрел на Рауля.
— Мне нужен этот человек, — сказал он. — Сейчас увидим, смогу ли я привлечь его на свою сторону.
Полог шатра откинули, и внутрь быстрым шагом вошел закутанный в голубую мантию виконт Котантен, который, глядя прямо в глаза герцогу, преклонил перед ним колено.
Какое-то время Вильгельм молча смотрел на него, а затем сказал:
— И что сейчас, Предводитель Соколов?
— Сеньор, я привел вам две сотни всадников из Пентьевра, — ответил Нель. — Мы торопились прямо в Анжу.
— Что привело тебя туда, мятежник Нель?
— Немного поработал для Мартеля, сеньор, — ответил Нель, и лицо его озарилось улыбкой.
— Да что ты! — удивился герцог, глаза его блестели, уголки губ подрагивали.
— Сеньор, год назад я причинил тебе ужасный вред и должен был искупить вину за это.
— Так, значит, твоя работа, что Мартель все еще не явился сюда? — спросил удивленно Вильгельм.
— Моя, ваша милость. Мне кажется, я учинил небольшой беспорядок в Анжу. А сейчас пришел к вам, решив принести свою жизнь на ваш суд.
Герцог улыбнулся во весь рот.
— Около меня всегда найдется место для таких, как ты, Нель, — ответил он. — Прими мою благодарность, я доволен таким искуплением вины.
Вильгельм посмотрел на Фицосборна.
— Сенешаль, проследите, чтобы виконта Котантена разместили подобающим образом.
Нель быстро встал.
— Сеньор!.. — неуверенно начал он.
— Забери назад свои земли, виконт, — сказал Вильгельм.
Он поднялся и с протянутой рукой обошел стол.
— Пусть прошлое умрет: ты мне нужен как друг, а не как враг.
Виконт склонился и поцеловал его руку.
— Сеньор, я предан вам, — тихо пообещал он и, не произнеся больше ни слова, повернулся и вышел.
Герцог повел бровью в сторону Рауля:
— Иногда и я могу завоевать сердце человека, — сказал он, — хотя некоторые и называют меня чересчур суровым.
Вскоре после этого события пришла весть о приближении Мартеля. Не было сомнений, что гарнизон Донфрона как-то прознал об этом и приободрился. Что до Вильгельма, то он послал сенешаля и молодого Роже де Монтгомери с эскортом встретить Анжу и узнать, что ему надо. Оба посланника, оскорбленные, вернулись и рассказали о произошедшем.
Когда они прискакали к цели, размахивая флагами герольдов, их привели прямо к самому графу. Это был снедаемый высокомерием человек плотного телосложения, от гнева на лбу его вздувались вены. Он встретил посланников Вильгельма высокомерной речью и приказал передать герцогу, что через день они встретятся в бою. Затем, пойдя на поводу у собственной злости и, как сказал Фицосборн, обуреваемый лихорадочным тщеславием, которое разъедало его мозг, граф, не сдержавшись, заорал, что нормандский выскочка узнает его на поле битвы по красной мантии и чепраку жеребца.
Это лишь добавило пищи уже разгорающемуся пламени ненависти, как и должно было случиться. Не задумываясь, Вильгельм Фицосборн ответил в том же духе: мол, герцог, в свою очередь, будет одет в пурпур в знак своего высокого положения, на шлеме у него будет венец, а скакать он будет на гнедом жеребце, присланном в подарок королем Испании.
— Кроме того, сеньор, — продолжал сенешаль, — мы добавили, что если граф все еще будет сомневаться, то сможет узнать вас по золотым львам на развевающемся знамени, а также по могучим воинам, собравшимся вокруг вас и горящих желанием отомстить за нанесенное вам оскорбление. Думаю, это было хорошо сказано. Я заметил, как при этих словах граф побледнел.
— Что до меня, — сообщил молодой Роже, — то, полагаю, граф не ожидал такого ответа. Он казался озадаченным, жевал кончик своей бороды и тревожно оглядывался на свою свиту.
Гале высунулся со своего места в углу шатра:
— Что ж, анжуйский пес громко лает. Но вытащи плеть и увидишь, как он снова заползет в конуру.
Так и случилось. В назначенный день герцог вывел свою армию на место предполагаемого боя, но об Анжу не было ни слуху ни духу. Позднее стало ясно, что он в спешке увел свои войска, отправившись восвояси и сохраняя сильный арьергард. Граф был первым среди тех, кто предпочел позорное отступление встрече в бою с Вильгельмом, герцогом Нормандии.
Никто не узнал, что об этом думали в Донфроне, а что до Вильгельма, то он только разразился сардоническим смехом и продолжил осаду крепости.
Как только Мартель перестал угрожать, герцог провел одну из внезапных быстрых вылазок. Оставив при Донфроне свой небольшой отряд, он повел остальных в ночной набег на Алансон. Его путь проходил через Мененден и Пуантель, и он был нелегок. Рыцари еле успевали за своим господином, кое-кто, потеряв коней, отстал по дороге, но большинство держались дружно и, решительно стиснув зубы, старались из последних сил, чтобы неутомимый предводитель, упаси Господи, не перегнал их.
Отряд оказался у Алансона ранним утром; грязные, покрытые потом люди смотрели сквозь поднимающийся туман на лежащий вдали город. Он не был укреплен, но большую опасность представлял замок, откуда прямая дорога вела вниз, к воротной башне на мосту через реку Сарт. Над зубчатыми стенами крепости, снабженными многочисленными бойницами, развевался штандарт Анжу.
— Клянусь вином Христовым, я его возьму! — воскликнул герцог.
Прямо среди дороги он соскочил с коня и преклонил колени в молитве, ибо никогда не забывал отдать дань Господу, и его люди молились вместе с ним. Потом герцог омыл лицо в реке и сосредоточил свое внимание на воротной башне, охраняющей мост. Пока он стоял так, погруженный в размышления, жители Алансона вышли на берег, чтобы посмотреть на отряд нормандцев. Люди собирались и на противоположном берегу реки, оживленно обсуждая происходящее.
Те же, кто охранял укрепленные ворота, оценили силу армии герцога и, увидев, что он не привез с собой никаких осадных орудий, решили, что находятся в полной безопасности. Набравшись наглости и уже считая себя победителями, некоторые выкрикивали оскорбления и издевательски непристойно жестикулировали.
Увидев все это, герцог помрачнел и нахмурил брови. Прозвучал короткий приказ, и, пока он совещался с предводителями, его воины построились в боевом порядке. Герцог внимательно изучал город, в задумчивости покусывая плеть, что было его любимой привычкой, когда он решал трудную задачу. Люди на воротной башне, чьи насмешки остались без внимания, придумывали тем временем шуточку покруче, чтобы задеть бешеную гордость Нормандского Волка. Небольшое замешательство, беготня взад-вперед — и вдруг по войску нормандцев пронесся вопль ярости и воины схватились за мечи.
Рауль услышал, как рядом, захлебываясь от возбуждения, кричит его брат Жильбер:
— О Боже! Смотри вон туда! Грязные псы!
Юноша оглянулся и увидел, что защитники башни на мосту вывешивают на зубчатых стенах кожи и меха, колошматя их длинными палками и мечами. Он вспыхнул от внезапного гнева, когда ему открылось значение происходящего:
— Крест Христов, что за мерзкая наглость!
— Привет кожевнику! Привет благородному кожевнику из Фале! — орали на башне. — Эй, ты, там, нормандский ублюдок! Как идет торговля мехами?
Вильгельм резко дернул головой. Он объехал Неля де Сен-Совера, который, если бы только мог, закрыл бы все это от его взора, и теперь имел возможность видеть все происходящее на мосту. Герцог в ярости так сжал рукоять меча, что суставы его пальцев побелели, а губы исказились гневом. Он недвижимо стоял так какое-то время вместе со своим жеребцом, словно изваяние из льда, под поверхностью которого бушует пламя.
По рядам нормандцев пронесся ропот. Наконец герцог заговорил, его железные слова, разрывая тишину, заставляли все вокруг трепетать.
— Клянусь именем Господа, я поступлю с этими трусливыми негодяями, как с деревьями, чьи сухие ветви должны быть отрублены острым ножом! На приступ!
Ярость герцога воодушевила его людей. Пришла пора атаковать и брать воротную башню, сжечь ее дотла, а оскорбителей-защитников приволочь в стан нормандцев, чтобы осуществить возмездие. Робкие возражения некоторых герцог тут же решительно отмел. Он поклялся, что сотрет город с лица земли или никогда больше не поведет баронов в бой.
Большинство воинов было согласно с герцогом, только некоторые преклонного возраста, боясь поражения, что-то бормотали о стратегии. Не слушая сомневающихся, Вильгельм вытащил меч, ярко блеснувший на солнце, и прогремел:
— Кто пойдет за мной?
Многоголосый рев был ему ответом, и герцог, скрежеща зубами, растянул рот в улыбке.
Об этой отчаянной схватке на мосту Рауль сохранил смутные воспоминания. Камни, летящие в нападающих, вылазка из башни, тяжелый рукопашный бой лицом к лицу, когда щит прижимается к щиту, а люди с отчаянными криками падают в реку… Из башни летели дротики и камни. Камень ударил Рауля по шлему, и он, полуоглушенный, упал, но продолжал крепко сжимать в руке окровавленный меч. Кто-то перепрыгивал через лежащего, который с трудом, отталкивая своих же товарищей, поднялся наконец на ноги, побитый и поцарапанный, но живой.
Рауль еще не окончательно пришел в себя, когда нападающие, осыпаемые градом камней, подошли наконец к башне. Преодолели мост, неся на руках таран, наскоро сделанный из срубленного дерева. Из-под арки воротной башни раздались глухие удары по огромной двери, закрывающей вход в город. Некоторое время она еще держалась. Люди, раскачивающие таран, обливались потом, дыхание то и дело прерывалось. Снова и снова кто-то из осаждающих падал, сраженный брошенным сверху дротиком, но его место тут же занимал другой, а таран неумолимо продолжал свое движение. Наконец дерево двери треснуло, расщепившись, и нормандцы кинулись внутрь, атакуя меньшую дверь, ведущую на верх башни. Она быстро пала под яростным натиском, и воины через нее пробивали себе путь наверх по винтовой лестнице, переступая через мертвые тела своих товарищей, и наконец оттеснили защитников с верхней площадки в сторожевую.
Все тридцать человек выволокли наружу, чтобы герцог мог осуществить акт возмездия. Он поджег башню, и перепуганные до смерти жители города попрятались в домах, а обитатели замка со стен его увидели языки пламени и черный дым, поднимающийся все выше и выше.
К этому времени обоз герцога вплотную подошел к Алансону, слуги уже ставили шатер и разбивали лагерь. Сам герцог, поразительно спокойный в своем гневе, стоял на мосту и наблюдал за приближением пленников. Позади него, объединившись в праведном гневе, сгрудились предводители. Перепачканные кровью руки герцога крепко сжимали меч. Герцог перевел на него взгляд и, недовольный, быстро передал Раулю. Юноша тщательно обтер лезвие в ожидании того, что далее собирается делать Вильгельм.
Все оставшиеся в живых защитники города стояли перед герцогом. Фицосборн вскричал:
— Поступите с ними так, как они того заслуживают, сир! Неужели те, кто осмелился нанести вам такие оскорбления, останутся в живых?
— Они будут жить, — пообещал Вильгельм. — Если это можно так назвать.
Рауль перестал тщательно оттирать окровавленную сталь меча и замер.
— Они будут жить, как деревья с обрубленными ветвями, — повторил Вильгельм с пугающей угрозой. — Им отрубят руки и ноги, и они будут живым свидетельством моего возмездия, чтобы люди смотрели на них и устрашились на долгие времена, клянусь Господом Богом!
Шепот одобрения пронесся среди баронов. Один пленный завопил от ужаса и, рыдая, упал в грязь к ногам герцога. Рауль коснулся руки Вильгельма:
— Вы не можете так поступить, милорд! — тихо сказал он. — Кто-то другой мог бы, но только не вы! Только не руки и ноги!.. Ваша месть не может быть столь ужасной!
— Вот увидишь, — ответил Вильгельм.
— Прекрасно сказано, милорд! — восхитился Фицосборн. — Люди сразу узнают вас и будут впредь страшиться вашего гнева.
Пальцы Рауля сомкнулись вокруг рукоятки меча. Он взглянул на пленников: одни униженно стояли на коленях у ног герцога, другие взывали к милосердию, третьи молчали, четвертые молили о прощении… Юноша снова обратился к Вильгельму:
— Но ваша справедливость… ваше милосердие… Где они?
— Заткнись, дурак! — прорычал Жильбер в самое ухо брату.
— Даруй нам смерть! О грозный лорд, даруй нам смерть! — умолял один из пленников, протягивая руки к Вильгельму.
Рауль стряхнул руку брата со своего плеча.
— Даруй им по справедливости! — повторил он. — Такая жестокость недостойна вас, сеньор!
— Ах, Боже ты мой, Страж становится голубком при мысли о небольшом кровопускании! — презрительно воскликнул кто-то.
Рауль обернулся.
— Уж тебе-то я пущу кровь с легким сердцем, Ральф де Тоени!
— Молчи, Рауль! — рассердился герцог. — Раз поклялся, значит, сделаю, Господь наш всемогущий! И ни ты, ни кто другой не помешает мне совершить задуманное.
Он подал знак человеку, который стерег пленных. Раздался вопль отчаяния, разноголосая мольба о милосердии. Подтащили деревянную плаху и полное ведро смолы. Визжащего человека бросили на колени, распластав его руки на плахе. Топор свистнул в воздухе и упал с глухим чиркающим звуком. Отчаянный вопль боли разорвал воздух, позади Рауля удовлетворенно вздохнул Жильбер.
Не будучи в силах спокойно наблюдать, как увечат человека, Рауль протолкался сквозь гущу зрителей, стоящих за спиной герцога. На его пути оказался солдат, пытающийся ухватить хоть частицу отвратительного действа через головы своих более удачливых товарищей. Рауль с такой силой отбросил солдата в сторону, что тот скорчился, а сам продолжил прокладывать себе дорогу сквозь толпу к шатру герцога.
Обнаружив, что его рука все еще сжимает меч Вильгельма, побледневший Рауль на миг задержал на нем взгляд и вдруг швырнул его в угол шатра. От второго жуткого вопля, донесшегося снаружи, к горлу юноши подступила тошнота, казалось, его вот-вот вырвет. Он сел, закрыв лицо руками.
Вопли и стоны снова и снова разрывали ему душу. Казалось, внутренним взором он видел каждого несчастного и злорадствующих, наблюдающих за экзекуцией людей.
Прошло немало времени, прежде чем душераздирающие звуки смолкли. Вокруг шатра слышались лишь чьи-то голоса и шаги.
Гале проскользнул внутрь и припал к ногам Рауля.
— Братец, братец! — зашептал он, тронув юношу за рукав.
Тот поднял голову.
— Шут, ты это видел?
— Да. Кровавая штука месть, — ответил тот. — Но разве можно позволить, чтобы сердце разбивали какие-то анжуйские свиньи?
— Ты думаешь, я беспокоюсь о них? — горько проговорил Рауль. — Если мое сердце и разбито, то только из-за позора самого Вильгельма. — Он потянулся к ножнам и вынул клинок. Пальцы нащупали выгравированные руны: «Придут хорошие времена!» О сердце Христа!..
Шут забеспокоился:
— Ну ладно, что все это значит?
Рауль посмотрел на него, горько усмехнувшись.
— Придет ли время, дурак, когда сегодняшнее будет наконец забыто? Думаю, пройдут годы и годы, но, говоря о герцоге Вильгельме, люди, вспоминая эту кровавую месть, будут называть его тираном. Говорю тебе, такое пятно на его щите не смоют никакие последующие справедливые деяния и боевые подвиги.
— Конечно, он неистов в гневе, братец, но ты же видел его и милосердным, — продолжал недоумевать Гале.
— Я видел дьявола во плоти, — горько усмехнулся Рауль.
— Согласен, в нем сидит дьявол, как и в каждом из его рода, но шесть дней из семи Вильгельм держит его в узде.
Рауль поднялся.
— Но именно этот седьмой день останется в памяти людской, — сказал он и вышел, оставив шута ломать голову над этими словами.
Несколько часов юноша не мог подойти к герцогу. Потрясенный увиденным гарнизон прислал свои условия сдачи крепости. Им была обещана свобода и сохранность как жизни, так и рук и ног. Ни капли крови больше не пролилось в Алансоне, а крепость капитулировала без боя. Не было ни грабежей, ни насилий над женщинами. Чувства герцога были запрятаны в глубь души, а люди еще раз отдали должное его справедливому решению.
Уже смеркалось, когда за Раулем пришел посыльный от Вильгельма с приказом явиться к герцогу. Он неохотно направился к шатру и, войдя, увидел, что герцог в одиночестве сидит за столом, освещенный свисающей сверху лампой. Герцог показал в угол, где все еще лежал его меч.
— Возьми его, — приказал он, глядя прямо в лицо вошедшему Раулю.
Не проронив ни слова, Рауль поднял и подал ему меч. Герцог положил его на колени.
— Завтра я отправляюсь назад в Донфрон, — сказал он и замолк, а потом неожиданно спросил: — Ты знаешь молодого Роже де Биго — безликого недоросля?
Рауль прищурился.
— Если это вассал графа Мортена, то да, знаю.
— По своей глупости он проболтался о новом заговоре. Воинственный граф занят организацией моего падения. — Герцог зло улыбнулся. — А мой добрейший дядюшка Аркуэ, оказывается, прекратил осаду Донфрона сразу после моего отъезда.
— Смерть Господня! — изумился Рауль. — Аркуэ?! Что же теперь делать, сеньор?
— За дядюшкой присмотрит стража, приставленная к нему в Аркуэ. А я хочу послать тебя в Мортен, чтобы ко мне привели этого воинственного графа. Он будет отправлен в изгнание, ибо, пока я жив, мир в Нормандии никогда, Божьей милостью, не будет нарушен такими мятежами, как тот, который мы недавно подавили при Валь-Дюн. — Вильгельм умолк и взглянул на юношу. — Поедешь в Мортен или обратно со мной, в Донфрон?
Ответный взгляд Рауля был угрюмым.
— Почему вы спрашиваете, мой повелитель?
— Потому что можешь оставить меня, если я, по-твоему, слишком тверд! — воскликнул герцог. — И подумай как следует: и впредь я не буду менять своих решений, как бы ты ни просил.
— Отныне и навсегда я ваш, — ответил Рауль. — Как и поклялся в ночь бегства из Валони. Я поеду с вами в Донфрон.
Ничего больше не было сказано между ними, и на следующий день они поскакали назад, в Донфрон, оставив в Алансоне свой гарнизон. А устрашенный и отчаявшийся ждать помощи Донфрон сдался на легких условиях. Хотя крепость и находилась в графстве Мен, ее гарнизон был сформирован из нормандцев. Герцог же пошел в Амбрие, построил там сильные укрепления и вернулся домой, в Нормандию. Единственным результатом опрометчивости Анжу можно было считать то, что Вильгельм немного расширил свои границы за счет графства Мен.
А во Франции король Генрих, когда услышал последние новости, болезненно побледнел. Он какое-то время после этого сообщения поигрывал своей бородкой, и стоящие рядом заметили, что из нее машинально были выдернуты три волоска.
Назад: Глава 4
Дальше: Часть вторая (1051–1053) Грубое ухаживание