Глава 2
После возвращения гонцов из Англии события стали развиваться быстрее. Гарольд ответил на письмо Вильгельма именно так, как предполагал герцог. Признавая, что принес клятву в Байе, эрл утверждал, однако, что его к этому принудили, а посему он не считает себя связанным какими-то обязательствами. Английским же престолом, писал Гарольд, он по своей воле распоряжаться не может, потому что тот принадлежит народу: он — единственный, кто может его даровать. Что касается леди Аделы, эрл сообщал, что не мог жениться на ней без одобрения совета, а тот просил его взять в жены англичанку.
Герцог внимательно изучил ответ и передал его заботам Ланфранка. Письмо собрались отправить в Рим, для чего, собственно, его и выуживали у Гарольда.
Ланфранк некоторое время молча читал и наконец подвел итог:
— Лучше и быть не могло. Он признался, что дал клятву.
Епископ положил письмо в шкатулку и запер ее золотым ключиком, висевшим на цепочке, обвивающей его шею. Некоторое время он размышлял, машинально поглаживая рукой рясу, затем медленно произнес:
— У меня сложилось мнение, сын мой, что лучше всего вам направить в Рим Жильбера, архиепископа Лизье.
— Я думал послать вас, отче, как это уже бывало прежде.
— Н-нет. — Ланфранк аккуратно соединил кончики пальцев обеих рук. — Вероятно, сын мой, меня слишком хорошо там знают. Пускай идет Жильбер, под моей опекой, разумеется. Тогда кардиналы не поднимут крик: «Берегитесь Жильбера! Для нас он слишком хитер».
Герцог расхохотался.
— Тогда дайте ему свои указания, в таких делах я целиком полагаюсь на вас.
Приор ушел своей величавой походкой, бережно держа под мышкой шкатулку.
Вскоре герцог созвал совет из самых близких людей, и что там обсуждалось, никто не знал. Присутствовали его сводные братья, Роберт и Одо, муж его сестры, виконт Авранш, кузены — Ю и Эвре. Кроме ближайших родственников, были сенешаль, лорды Бомон, Лонгевиль, Монфор, Варенн, Монтгомери и Гранмениль. Поскольку все они придерживались того же мнения, что и герцог, то было решено созвать второй, общий совет в Лильбоне, в просторном новом дворце, специально построенном для подобных целей в нескольких лигах от Руана.
Каменщики лишь недавно закончили тут работы, и дворец возвышался на холме, застыв белоснежной громадой на фоне голубого неба. Его центральную часть составлял огромный сводчатый зал, а многочисленные двери из него вели в другие комнаты. Свет проникал сверху, через маленькие полукруглые окна, разделенные колоннами и арками. Стены были увешаны темно-красными, изумрудно-зелеными и лазурными новыми гобеленами, на каменном полу лежал тростник вперемешку с розмарином и восковником, добавленными для приятного запаха. Правда, сильнее всего пахло известкой и, несмотря на бушующее в вытяжных трубах пламя, во дворце царили холод и сырость. «Время все высушит», — думал Рауль, помаргивая от сверкания белых стен и отмечая, что лепные украшения на диво хороши.
Трон возвышался в конце зала, над ним красовался балдахин из дорогой ткани, расшитый узором из четырехлистников. Перед троном стояла подставка для ног с подушкой. Герцогиня своими руками вышила на ней золотых львов, так что когда герцог ставил на подставку ноги, под ними оказывалась эмблема Нормандии.
Так же на возвышении стояли и кресла главных советников, а в зале были расставлены скамьи для особ не столь высокого звания.
Лильбон был переполнен вассалами: призванные герцогом, они явились на встречу с ним. Жильбер д'Офей, сопровождавший Вильгельма вместе с Раулем, посетовал, что здесь, мол, нет места, где можно побыть одному. Он покинул беременную жену, теша себя надеждой, что, может быть, после шести дочерей она подарит ему наконец сына. Жильбер каждый день посылал гонца узнать, как она, потому что почти перед отъездом бедняжка имела несчастье увидеть во дворе ежа, а было общеизвестно, что это нередко приводит к выкидышу. И теперь, вдобавок ко всем его расстройствам, д'Офей еще вынужден был спать в зале вместе с сотней других.
Рауль, мгновенно сориентировавшись, самоотверженно предложил Вильгельму, веселясь в душе, что, по случаю отсутствия герцогини, оставшейся в Руане, он будет спать на своем старом месте, на тюфяке в ногах постели герцога.
— Боже мой, неужели ты думаешь, что на меня могут совершить покушение? — удивился Вильгельм.
— Нет, — честно признался Страж, — но полагаю, сеньор, что на любом другом месте мне будет гораздо менее удобно.
В назначенный день бароны и вавассоры рано утром собрались в зале, стараясь захватить место получше и пространно громогласно гадая, зачем они понадобились герцогу. Те, кто что-то знал, пытались поделиться с несведущими, и к тому моменту, когда через дверь, скрытую от глаз троном, вошел Вильгельм, было уже настолько шумно, что собравшиеся почти перестали слышать один другого.
Приход герцога возвестил церемониймейстер, обладающий настолько пронзительным голосом, что все разговоры при первых же его словах моментально затихли и вассалы в почтительном молчании ожидали обращения своего сеньора.
Вильгельма сопровождали советники и главные прелаты страны. При виде одеяний епископов собравшиеся смекнули, что намечается нечто из ряда вон выходящее. По рядам баронов пробежал легкий шепоток, шеи вытянулись, низкорослые становились на цыпочки, чтобы получше разглядеть происходящее из-за спин более высоких.
Герцог в кольчужной тунике и парадном шлеме с короной вокруг него, еще не произнеся ни слова, уже многое объяснял. Жильбер д'Аркур, прибывший по поручению отца, только выдохнул:
— Ха! Значит, будет война?
Герцог поднялся по ступеням к трону и оглядел собравшихся, будто пересчитывая их по головам. Когда сопровождавшие его лица заняли свои места на подиуме, он начал свою речь.
Они слушали его молча, стараясь не пропустить ни слова. Сильный голос Вильгельма заполнял собой зал и эхом раздавался под сводами. Суета в зале затихла, и было очевидно, что вассалы охвачены изумлением, а большинство к тому же — еще недовольством и тревогой.
Стоя по правую руку от трона, Рауль мог видеть почти всех присутствующих. Меч его был вытащен из ножен, обе руки лежали на рукояти, острие уперто в пол. Он украдкой поглядывал на Жильбера д'Офей, стоящего в такой же позе по левую руку от трона, но тот был явно чем-то обеспокоен и не мог разделить стремление друга поразвлечься.
Обращение герцога подошло к концу и он сел, сжав подлокотники трона руками. Бесконечно долгие мгновения все стояли молча, затем началось перешептывание, перешедшее в негромкие разговоры, постепенно становившиеся все громче и громче.
Герцог вновь встал, но теперь на него смотрели уже подозрительно. Он сказал:
— Господа, я удаляюсь, чтобы вы могли все спокойно обсудить.
Подав знак братьям последовать его примеру, он вышел из зала.
Гром грянул, едва только дверь за ним захлопнулась. Десятки людей пытались одновременно объяснить собравшимся, насколько невыполнимы требования герцога; несколько молодых сеньоров, учуяв схватку, как боевые псы, пытались перекричать общие неодобрительные возгласы, поэтому общество естественным образом разделилось на группы от пятерки до сотни человек, сгрудившиеся вокруг нескольких ораторов.
Первым сошел с подиума Фицосборн. Спустившись, он стал проталкиваться через толпу, кому-то пожимая руку, кого-то приветственно похлопывая по плечу.
Де Монфор встал и, подмигнув Раулю, подвел итог:
— Клянусь душой девственницы, им это не понравилось! Интересно, что будет теперь?
— Мне бы хотелось послушать, о чем здесь будут говорить, — ответил Рауль, убирая меч в ножны и взяв де Монфора под руку. — Пойдем, Хью, едва ли у нас будет когда-либо развлечение поинтереснее сегодняшнего.
Они вместе спустились с помоста и стали переходить от одной группы к другой.
— Рауль! Постой! Скажи, ты не считаешь, что герцог сошел с ума? — Господин д'Эстутевиль схватил его за мантию, а Анри де Ферье — за локоть. — Рауль, что все это значит? Ехать за море, чтобы сражаться с иноземцами в их собственной стране! Это же безумие!
— Ведь мы все можем потонуть! — негодовал Жоффрей де Берней. — Только вспомните, как Гарольд попал в Понтье! Короны! Королевства! Господь всемогущий, хоть кто-нибудь когда-нибудь слышал о таком бредовом плане?
— Отпустите меня, пожалуйста, это не мой план! — запротестовал Рауль. Его оттеснили от Монфора, и он стал протискиваться к собравшимся вокруг Фицосборна.
Сенешаль нравился многим и мог заставить слушать себя. Рауль про себя усмехнулся, однако тоже прислушался к его словам. Убедительным был уже сам по себе его голос, поэтому бароны начали понемногу перемещаться поближе к нему. Шуточками отметая возражения, он поднимал настроение слушателей, пытаясь поселить в их головах мысль, что затея не настолько уж безнадежна, какой кажется с первого взгляда. Сенешаль призывал всех вспомнить о своих обязанностях и, дождавшись возвращения герцога, спокойно обсудить все. Кто-то спросил, а что он сам думает о планах повелителя. Ответ прозвучал уклончиво, но всем понравился. Так вот и герцогу надо отвечать — уклончиво. Бароны постепенно приходили к мысли, что самое лучшее — это поручить кому-то выступить от имени собравшихся.
Рауль выскользнул из толпы и прошел туда, где ждал герцог. Вильгельм стоял у огня, прикрывая лицо рукой от его жарких вспышек. Ковыряя в зубах, облокотился на спинку кресла Мортен, а епископ Одо, как всегда более беспокойный, чем остальные братья, сидел за столом, барабаня по нему пальцами и едва сдерживая нетерпение.
Герцог взглянул на вошедшего и чуть печально улыбнулся. Рауль сказал со всей серьезностью:
— Ваша милость, благодарю вас за этот день! Сколько помню себя, лучше не развлекался!
— Что они говорят? — перебил Одо, просверливая его своими черными глазами. — Господи, их всех надо бы подучить вежливости.
— Милорд, все слова сводятся к тому, что многочисленные победы герцога сделали его безрассудным.
— Глупцы! — прозвучал спокойный голос Вильгельма.
— Собрание ничтожеств! — бушевал Одо. — В Нормандии слишком долго царил мир. Люди обросли жиром, а мышцы их ослабли, теперь и им по нраву покой, а не слава. Ну, я бы их проучил!
Мортен перестал ковырять в зубах, требуя определенного ответа:
— Они что, собираются ответить герцогу «нет»?
Рауль расхохотался.
— Знаете, судя по всему, они хотят, чтобы за всех окончательное слово сказал Фицосборн, поэтому один Бог знает, что это будет за ответ. Но пока в их сердцах только одно слово — «нет». Они также говорят, что вы, ваша милость, не можете приказать им воевать за морем. Кажется, многие просто боятся плыть туда.
Герцог повернулся:
— А Нель Котантен здесь?
— Еще нет, но Тессон здесь и не одобряет вашего плана.
Вильгельм улыбнулся:
— Ну уж с Тессоном-то я всегда как-нибудь справлюсь!
Кто-то постучал в дверь. Рауль открыл ее и увидел Жоффрея д'Офей, выглядевшего весьма озадаченным.
— Не хочет ли герцог вернуться в зал? Собрание решило, что Фицосборн самым деликатным образом представит на его рассмотрение существующие возражения, — сказал он.
Порядок в зале к его приходу был восстановлен. Вельгельм опять уселся на троне, братья встали рядом, а Рауль — у колонны, несколько позади.
— Итак, господа? Вы уже приготовили ответ? — спросил герцог.
С кресла поднялся Фицосборн.
— Да, сеньор, мы посовещались и на мою долю выпала высокая честь говорить сегодня от имени собравшихся.
По залу пробежал шепоток одобрения, все знатные господа с благодарностью смотрели на своего представителя, желая поскорее услышать, как ему удастся смягчить их грубый отказ.
— Тогда говори, Фицосборн, — приказал герцог, — я слушаю.
Сенешаль забросил полу мантии на плечо и поклонился.
— Сеньор, мы выслушали ваше предложение и почитаем вас за ту смелость, которая позволяет вам полагать, что задуманное — легко выполнимое дело.
Стоящие за сенешалем снисходительно закивали головами. Начало было неплохое: оно должно было привести герцога в хорошее расположение духа, прежде чем дело дойдет до изложения малоприятного существа вопроса.
— Вы хотите корону и королевство, ваша милость, — продолжал Фицосборн, — и, по нашему мнению, достойны их иметь. Нас, ваших преданных вассалов, вы просите помочь вам в этом. Но, сеньор, вы должны знать, что, согласно клятве верности, мы не обязаны воевать за морем.
Он замолчал, но и герцог ничего не возразил на это. Вассалы снова закивали головами — ведь Фицосборн разъяснял все так убедительно.
— Вы просите, чтобы мы последовали за вами в чужую землю, населенную нашими злейшими врагами, а такого в прежние времена не требовал ни один нормандский герцог. Мы непривычны к морским путешествиям, может быть, они нам не нравятся, а может быть, здесь у нас, в Нормандии, есть владения, требующие заботы, и жены, которые будут рыдать, узнав, что мы уходим на войну. Но это — тайна нашего сердца, милорд, ведь вы долго и успешно правили нами, ведя от победы к победе, и, если вы клялись что-то сделать, то всегда сдерживали слово. Сеньор, каждый преданный человек верит в вас, его жизнь — в ваших руках, и этот преданный человек отвечает: «Мы пойдем за вами, куда бы вы нас ни повели, будь то Англия или Аравия, а тот, кто должен поставить в армию двадцать вооруженных всадников, из любви к вам даст вдвое больше».
На этом речь его закончилась. Вассалы, словно зачарованные, смотрели на оратора. Рауль обратил внимание, как один из них открыл было рот, но потом тут же закрыл его, проглотив готовые вырваться у него слова. Сенешаль воспользовался временным затишьем, чтобы сказать о своем личном вкладе в общее дело:
— Я даю на это шестьдесят кораблей. Сеньор, мы преданы вам, приказывайте!
Это было уж слишком! Разъяренные вассалы обрели наконец дар речи, позабыв про внешние приличия и из десятков глоток раздалось свирепое: «Нет!» Анри, лорд де Ферье, пробился к самым ступеням помоста и, зло глядя на сенешаля, крикнул:
— Вранье! Все вранье! Это ваш ответ, а не наш! Не поплывем за море!
Уголок рта у герцога задергался, он обернулся, чтобы посмотреть на кричавшего. В конце зала Ричард де Бьенфе прыгнул на скамью и возопил:
— Позор! Позор вам, Анри де Ферье! Все настоящие мужчины согласны с тем, что сказал Фицосборн!
— Это не так! — попытался стащить его вниз Фульк Дюпен. — Все это не имеет никакого отношения к нашей клятве на верность!
— Неужели мы испугались? — закричал молодой Хью Авранш, вскочив на скамью рядом с Ричардом и размахивая над головой мечом. — Пусть отвечают молодые!
Герцог не обратил на все это особого внимания, он пристально смотрел на Рауля Тессона, который за все это время не проронил ни слова; он просто стоял в стороне около одной из колонн зала, на его лице застыло упрямое выражение. Он прямо посмотрел в лицо герцога, но в его взгляде тот прочел безоговорочное неодобрение.
Робер Пико де Сей последовал примеру де Бьенфе и тоже взгромоздился на скамью.
— Нет, нет! — заревел он. — Не забывайте о том уважении, которое мы должны оказывать его светлости! Такое поведение невиданно! Должен заявить со всей ответственностью и смирением…
Его голос затонул в общем шуме. У собравшихся не было желания тратить попусту время, выслушивая изящные длинные обороты его речи. Ив де Васси протолкнулся вперед и громко заявил:
— Мы пойдем туда, куда нас призывает долг, но никакой долг не призовет нас за море! Неужели следует оставить наши границы открытыми для той же Франции, пока мы весело отправимся выполнять подобное задание?
Одо внезапно шагнул к краю помоста. Его глаза полыхали, пальцы нервно перебирали складки сутаны.
— Вы, нормандские псы! — с горечью сказал он. — Неужели вы возьмете на себя смелость указывать герцогу правильный путь?
Герцог пошевелился и что-то произнес, но никто этого не расслышал, кроме епископа. Одо гневно передернул плечами и с размаху шлепнулся в резное кресло.
Вильгельм встал. Понадобилось какое-то время, чтобы шум в зале прекратился, потому что стоящие впереди сочли долгом приказать замолчать тем, кто сзади, а трое стащили Ричарда де Бьенфе со скамьи.
Абсолютно невозмутимый Вильгельм ждал, пока шум уляжется. Когда все затихло и люди в тревоге ждали, что скажет герцог, он взглянул прямо на лорда Сангели, позвал его:
— Тессон!
Лорд вздрогнул и, насупившись, пошел на зов. Ему освободили проход. Подойдя к помосту, лорд мрачно посмотрел на герцога.
С ласковой улыбкой Вильгельм попросил:
— Проводите меня, Рауль Тессон.
— Ваша милость…
— Проводите же!
Лорд поднялся на помост и, надувшись, последовал за Вильгельмом к выходу. Оставшиеся в немом удивлении смотрели друг на друга и думали, что обычный человек никогда не в силах предугадать следующего хода герцога.
В комнате позади трона Тессон занял оборонительную позицию у дверей, искоса поглядывая на своего господина.
Вильгельм отстегнул фибулу, сбросил с плеч тяжелую, подбитую мехом мантию и протянул ее лорду. Тот подошел и принял ее в руки.
— Итак, что скажете, мой друг? — посмотрел на него герцог.
Тессон повесил мантию на спинку кресла.
— Ваша милость, вам не обвести меня вокруг пальца, чтобы вынудить сказать «да», — прямо ответил он на вопрос. — Вы все еще молоды, милорд, а мое-то юношеское безрассудство уже давно позади.
— И ты выступишь против меня, Тессон, и откажешь в помощи?
— Если говорить без уверток, то да, откажу. Если уж вы вышли на эту охоту, то идите на нее один.
— Неужели? — Голос герцога зазвучал ласково. — Но я вспоминаю одного человека, который когда-то подъехал ко мне на равнине Валь-Дюн и бросил в лицо перчатку, сказав, что отныне никакого вреда мне не причинит.
Тессон вспыхнул, но тем не менее покачал головой.
— И не причиню. Если я и отказываю вам сейчас в помощи, милорд, то только ради вашей же пользы, хотя это вам и не нравится. Юные сорвиголовы могут идти за вами, если хотят, но я…
— Я что, похож на сорвиголову?
Лорд начал сердиться.
— Нет, сеньор, я так не считаю. Но вы слишком часто выходили победителем и поэтому стали вести себя несколько опрометчиво. А я, седой и умудренный жизнью, говорю вам, что не буду участвовать в этой безумной затее. Понимаете, я бы ответил так при всех там, в зале, в этой неразберихе, но сейчас вы спросили меня прямо и получили мой столь же прямой ответ.
— Да, Тессон, годы уходят. — Герцог подошел к очагу. — Я и запамятовал, что вы стали слишком старым, чтобы сражаться вместе со мной.
Тессон рассвирепел.
— Старый? И это говорите мне вы, милорд? Кто это сказал, что я состарился? Ноги меня еще носят, так что я вполне могу биться, и неплохо, в любом сражении. Кто это называет меня стариком? Вы что, тоже считаете, что мои мышцы заросли жиром, сила ушла, а кровь стала жиже воды? О Пресвятая Богородица!
— Это не я так считаю, Тессон.
Герцог что-то недоговаривал. Глаза лорда вспыхнули красным огнем ярости, он злобно зашипел:
— Скажите мне имя этого неосмотрительного глупца, который осмелился сказать про меня такое! Уверяю, я покажу ему, осталась во мне сила или нет! Старик? Да упаси Боже!..
Герцог успокаивающе положил руки на плечи лорда.
— Нет, друг мой, никто не сомневается в вашем добром здоровье. Но я говорю о том, что с возрастом люди стареют душой и начинают любить покой больше, чем в старые добрые времена. И никто вас за это не осудит, ведь вы уже много раз участвовали в сражениях. Так позабудьте мою просьбу о помощи. Если же я с армией поплыву в Англию, может быть, вы присоединитесь к тем, кого я оставлю управлять герцогством?
Грудь лорда Сангели заходила ходуном от еле сдерживаемой ярости.
— Сеньор! — Он обратил на герцога свой полыхающий взгляд. — Что вам от меня наконец угодно?
— Ничего, — ответил герцог.
Лорд проглотил комок, стоящий в горле.
— Я дам вам двадцать своих кораблей и всех людей Тури! Этого достаточно?
— Да, вполне. А кто их поведет?
— Как это кто? — ошеломленно повторил его слова Тессон. — Кто ж еще… клянусь кровью всех святых, их поведу я! Передайте это тем, кто надо мной насмехается!
— Обязательно передам, — пообещал Вильгельм, скрывая едва сдерживаемую улыбку.
Он услышал, как лязгнула дверная щеколда и оглянулся через плечо.
— Нель! — воскликнул он, обрадованно повернувшись к вошедшему. — Ну, Предводитель Соколов, я уже было решил, что вы не откликнетесь на мой зов.
На сапогах виконта Котантена была грязь, в руках он держал плеть и перчатки. Годы, быть может, и припорошили снегом его густые каштановые волосы, но держался он прямо, а на теле не было и капли лишнего жира. Виконт бодро пересек комнату и пожал руку Вильгельма.
— Извините, ваша милость, приехал, как только смог, причем очень издалека. Ваш гонец не застал меня дома. Но зачем я вам понадобился? Фицосборн что-то начал мне объяснять, но посоветовал лучше найти вас и узнать все из первых уст.
Лорд Сангели, немного придя в себя, проворчал:
— Вы приглашены не для чего иного, как для безумного путешествия. Лучше сразу уходите, а то и вас обведут вокруг пальца, как только что сделали со мной! — Он мрачно покачал головой. — Ох, слишком хорошо я вас знаю, сеньор! Все хитрите, чтобы любого подчинить своей воле. Но, Бога ради, Вильгельм, мой господин, всегда помните, что вы не сможете выступить в поход без людей Тури!
Герцог от души расхохотался, все еще сжимая руку Сен-Совера.
— Нель, я собираюсь в Англию отобрать у Гарольда Годвинсона обещанное мне королевство. Ты мне нужен, пойдешь со мной?
— С удовольствием, давайте запишем это на пергаменте. Вам нужны корабли? Так я могу дать несколько судов. Пошлите за писцом, ваша милость, пусть напишет мое имя. Ты тоже идешь, Тессон?
— Ну что ты! Непременно останусь, Предводитель Соколов, тогда как ты так и прешь вперед! — сварливо ответил Тессон. — Сколько даешь людей? Обязуюсь выставить больше.
Изо всех сил сохраняя серьезность, герцог ударил в гонг, стоящий на столе, вызвав писца. Имена Сен-Совера и Тессона были старательно выведены на пергаменте и скреплены их печатями. Друзья ушли вместе, а Вильгельм послал за лордами Мойона, Трегоза и Маньевилля.
Один за другим самые знатные бароны говорили с ним с глазу на глаз. Список имен впечатляюще увеличился, отказать герцогу означало проявить нелояльность. Волей-неволей бароны давали обещания и скрепляли их своими печатями, а те, кто уже сдался, хотели, чтобы и оставшихся принудили разделить с ними данные обязательства. Совет в Лильбоне закончился полной победой герцога. Вассалы постепенно переходили от состояния неохотного согласия к воодушевлению, и делом чести для них стало стремление не дать соседу перещеголять себя в обещаниях. Обсуждались вопросы строительства флота. Жильбер, архиепископ Лизье, отправился в Рим, напичканный инструкциями на все случаи жизни, а сам Вильгельм на церковном соборе, состоявшемся через несколько недель в Бонневилле, сделал Ланфранка аббатом монастыря Святого Этьена, который был построен в Кане согласно епитимье, наложенной на герцога при вступлении в брак.