Глава первая

Джимми по прозвищу Ублюдок начищал ботинки. Согнувшись в три погибели, он уже больше часа трудился в большой холодной комнате, выходящей окнами на двор с задней стороны замка. Во дворе, широком, заставленном пристройками, флигелями и сарайчиками, виден был из окна и новый загон, который Раймонд отстроил для жеребят. От загона начинался небольшой подъем к берегу реки, откуда поднимался, клубясь, густой утренний туман.

Эта комната в полуподвале была просторной, но захламленной, неуютной и довольно грязной. Резко пахло гуталином и сыростью. На грубом столе у окна стояло множество масляных ламп. На них Джимми старался не обращать внимания. В принципе чистка ламповых стекол и заполнение ламп горючим входили в его обязанности, но Джимми терпеть не мог копоти и ненавидел чистить лампы. Он даже не дотрагивался до них. В конце концов, когда выяснилось полное нежелание Джимми дотрагиваться до ламп, Рубену Лэннеру пришлось привлечь одну из дворовых девушек к этой работе. Она, громогласно кляня все на свете, кое-как начищала ламповые стекла, но, впрочем, весь ее критический запал обрушивался только на Джимми, из-за которого ей приходилось заниматься этой гадкой работой, и уж никак не мог, быть выплеснут при мистере Пенхоллоу, хозяине дома. Хотя, если разобраться, хозяин был виноват в ее страданиях не меньше, поскольку именно он, руководствуясь собственной дурацкой прихотью, запретил использовать в доме электричество.

У подоконника стояла длиннющая калошница с туфельками, штиблетами и ботинками, на которые предстояло навести глянец. Там же были баночки с гуталином и щетки – много щеток. На выбор. Джимми, закончив с одной парой, прицелился, подумал и с видом знатока-эстета, выбирающего картину на выставке, вытащил из калошницы черные изрядно потрепанные туфли на низком каблуке, о которых лет десять назад можно было бы вероятно сказать, что на них сохраняются следы лака. Это были так называемые лаковые туфли Клары Гастингс. Джимми стал осторожно растирать щеткой черный гуталин по туфельке, без особой спешки, очень тщательно. Пока он дошел до этих, своих любимых туфелек, он уже успел столь же старательно начистить штиблеты Раймонда и высокие полусапоги Барта, но то усердие было совсем другого рода. Джимми по опыту знал, что если он что-нибудь сделает не так, например, возьмет щетку из-под коричневого крема для черных ботинок, то сыновья мистера Пенхоллоу не пожалеют для него колотушек...

А домашние туфельки Клары Гастингс были уже старенькие, заношенные, кожа на них во многих местах потрескалась или вовсе напрочь облупилась. Это были широкие, удобные повседневные туфли, которые жаль выбрасывать, как жаль расставаться со старым, привычным слугой. Эти туфельки довольно точно соответствовали и характеру своей хозяйки, которая носила их тут не снимая, забираясь в них на гамак, бродя по аллеям и по голой земле, по конюшне и так далее. Она вообще отличалась крайней небрежностью в одежде, носила плохо скроенные блузы и юбки с неровно подрубленным нижним краем. Вивьен Пенхоллоу как-то сказала, что тетушка Клара ассоциируется у нее с видом рваных кофточек, мятых фланелевых блузок, множеством навешанных золотых кулонов и брошей, а также с упрямо выбивающимися из-под заколок довольно засаленными седыми прядями...

Это описание тети Клары в точности соответствовало действительности и вряд ли бы обидело тетушку, если бы даже дошло до ее ушей. Она в конце концов не имела особых претензий. Много лет назад овдовев, вышла на пенсию и с тех пор, в сущности, была приживалкой здесь, в Пенхоллоу, а весь ее интерес к жизни ограничивался конюшней и маленьким садиком. Она оставалась совершенно равнодушной к тому кипению темных страстей, которое делало усадьбу Тревелин совершенно невыносимым местом для тонких и нервных натур, склонных принимать близко к сердцу грубые издевательства и насмешки.

Джимми, который отнесся со всей серьезностью к ветхим домашним туфелькам Клары Гастингс, любовно оглядел свою работу и отложил их.

Странное обстоятельство примешивалось к этому трогательному отношению Джимми к тетушке Кларе. Она действительно приходилась ему теткой, но упоминание об этой родственной связи никогда не проскальзывало ни у нее, ни у него. Он не задавался подобными вопросами. Родственные отношения ничего не значили для Джимми, который даже гордился тем, что он ублюдок, бастард, результат внебрачных отношений... А Клара, рассматривая его пребывание в Тревелине как нечто само собой разумеющееся, воспринимала его наравне с остальными слугами и относилась к нему так же, тем более что он и в самом деле был слугой, ничего более. Кроме того, Джимми прекрасно понимал, что если в Тревелине поселятся все внебрачные дети мистера Пенхоллоу, то в просторном замке станет чертовски тесно. Поэтому он был доволен своей судьбой в целом и не задавался лишними вопросами о своем происхождении и своих правах. Молодые законнорожденные дети мистера Пенхоллоу, чья врожденная грубость не раз заставляла их мачеху краснеть до корней волос, попросту не замечали Джимми, не опускаясь ни до утаивания, ни, наоборот, афиширования его родства с ними. Они просто называли его Джимми Ублюдок, вот и все. Они не удостаивали его большего. И все они, за исключением разве что Ингрэма, второго сына Пенхоллоу, который жил в Дауэр Хаус и потому вообще очень редко видел Джимми, – все они не любили Джимми, хотя и в разной степени. Юджин часто жаловался, что Джимми ведет себя вызывающе. Чармиэн настаивала, что Джимми нечестен и нечист на руку. Обри постоянно возмущался его неряшливым внешним видом. Близнецы, Бартоломью и Конрад, в один голос попрекали его за лень и небрежность в работе. Раймонд, старший сын Пенхоллоу, ненавидел Джимми с такой невыразимой силой, которая уже не требовала каких-либо рациональных объяснений и поводов для придирок. И Джимми платил Раймонду той же монетой, но только молча. Он не смел возражать старшему сыну Пенхоллоу. Его отношение к Раймонду могло бы выразиться, например, в том, что он не почистил бы его ботинки.

Но Джимми не отваживался на такую дерзость. Пенхоллоу только рассмеялся бы, если Джимми, его незаконнорожденного сына, поколотили бы за это. А следовало сказать, что Пенхоллоу в свое время собственноручно порол всех своих законных отпрысков, не из-за каких-то провинностей, а просто чтобы утвердить свою над ними полную власть. Сейчас, к старости, его некогда крепкие мускулы уже потеряли былую силу, и он не стал бы сам работать розгой, но злобный дух его оставался прежним, и он мог приказать сделать то же самое любому человеку в доме. Он прожил свою жизнь в грубости, опасностях различного рода и не испытывал ни к кому ни малейшей жалости и даже к старости не смягчился. Надо сказать, что он часто выказывал свою симпатию к Джимми, однако было непонятно, делает ли он это искренне или только из желания побольнее уколоть своих законнорожденных детей... Никто не понимал этого, и сам Джимми – в первую очередь.

На длинной полке оставалось восемь пар обуви. Джимми обвел их взглядом и отметил элегантные, на тонкой подошве и с заостренными носами, туфли Юджина и рядом – туфельки его жены Вивьен... Дойдя почти до самого конца полки, глаза Джимми наткнулись на поношенные и потрескавшиеся штиблеты Рубена Лэннера, который работал и жил в Тревелине с незапамятных времен, даже дольше, чем сама тетушка Клара, и с гордостью называл себя дворецким мистера Пенхоллоу. Джимми не испытывал к Рубену никакой особенной симпатии, но понимал преимущества того особого положения, которое тот занимал в доме, и потому не возражал против того, чтобы чистить его туфли.

И вот в самом конце ряда Джимми увидел пару дешевых туфель на высоком каблуке, и гримаса отвращения перекосила его лицо. Он взял эти туфли и переложил на пол под калошницу с таким омерзением, будто тронул дохлую лягушку. Это были туфли Лавли Трюитьен, личной служанки миссис Пенхоллоу... Нет, он не собирался начищать туфли этой мерзкой кошке, нет уж, кто угодно, только не он. Это была нахалка, каких мало. Но она шествовала по дому так тихо, всегда с таким невероятно скромным видом, что тошно становилось, а она только поглядывала гадким взглядом из-под якобы стыдливо опущенных длинных ресниц, намазанных какой-то черной дрянью. Она приходилась племянницей Рубену и начинала-то простой посудомойкой в Тревелине, точно такой же, как и прочие девушки на грязной работе... И если бы только не причуды миссис Пенхоллоу, которой она отчего-то приглянулась и которая взяла ее в свое личное услужение, она вряд ли имела бы когда-нибудь в жизни возможность освоить манеры добропорядочного мелкопоместного дворянства, да у нее и мысли бы такой не появилось ни за что в ее пустой голове...

Джимми не удовольствовался удалением ее туфель с полки калошницы, а напоследок еще и от души пнул их. О, Джимми знал про нее все! Он видел, как она целовалась с Бартоломью, радуясь, что им удалось укрыться ото всех! При этом сама Лавли; вряд ли могла кому-нибудь пожаловаться на Барта, даже если бы для этого появился бы повод... Даже самой миссис Пенхоллоу. Ведь Хозяин мог благодушно относиться к любовным играм своего сына только до тех пор, пока это не грозило браком с девицей из низших слоев.. Если бы ему только заикнулись о подобной возможности – то-то бы перья полетели от этой красотки... Нет, пока что Джимми не собирался ничего рассказывать мистеру Пенхоллоу, но если эта особа станет слишком заноситься, он ведь может и проболтаться невзначай!

Потом Джимми взял туфельки Вивьен, жены Юджина. Слегка проведя по ним щеткой, он сразу же опустил их под калошницу, посчитав работу сделанной. Он не испытывал особого уважения к Вивьен. Во-первых, она была чужачкой, мало понимала жизнь корнуолльцев, да и вряд ли хотела понять. Ей откровенно не нравилось здесь, и она не скрывала, что мечтает отсюда уехать. Потом Джимми взял штиблеты ее мужа, Юджина, туповато поглядел на них, потом плюнул на глянцевитую кожу и ухмыльнулся. Если Вивьен он просто недолюбливал, то к Юджину он испытывал откровенное презрение. Это был тридцатипятилетний никчёмный ипохондрик, вечно всего опасавшийся и постоянно жаловавшийся на свою слабую грудь. Джимми не мог понять, чего такого особенного было в Юджине, что заставляло его жену так виться вокруг. Она была очень преданна мужу, вовсе не будучи трусихой, как миссис Пенхоллоу, которая позволяла своему мужу издеваться над нею так, словно она никто, круглый нуль, а не супруга. А Вивьен не стеснялась возражать Хозяину, если он задевал ее, и не смущалась от его грубых шуток – так чего же она вышла замуж за такого тюфяка, как Юджин? Ладно, черт с ним. Джимми брезгливо взял с полки высокие ботинки Барта, которые несли на себе явственные следы прогулки по скотному двору... Да, Барт, для которого прочесть книжку было равносильно подвигу Геракла, а написать письмо – и вовсе адская мука, собирался стать фермером. Джимми подумал про себя, что, наверное, мечтою Барта было осесть на ферме Треллик вместе с этой гадкой Лавли. Правда, эта ферма давно уже была предназначена Хозяином для Барта, но ведь Хозяин может переменить собственное решение в любой момент и точно его переменит, если узнает, что Барт собирается жениться на Лавли! Нет, у Барта не хватит мозгов обстряпать это дельце, нет, у него не так много мозгов в черепке, как у его брата-близнеца, Конрада, даром что Барт у них всегда верховодил в паре... Эти ребятки-близняшки, младшие дети от первого брака мистера Пенхоллоу, к своим двадцати пяти годам не успели отличиться ничем иным, как только своей страстью загонять лошадей и постоянными просьбами оплатить баснословные расходы на свою развеселую жизнь... В этом между ними не было особой разницы. Впрочем, сам Пенхоллоу не особо жалел, деньги на это все.

Нет, думал Джимми, само странное здесь то, что Барт, которого считают копией своего отца, вдруг вознамерился жениться на этой дряни Лавли. А она смотрела на всех вокруг скромно и томно, слова словно таяли у нее во рту подобно сливочному маслу, и она способна была обвести туповатого Барта вокруг пальца проще простого.

Джимми почти закончил с ботинками Барта и взглянул на штиблеты Конрада, он был слабее своего брата физически, но зато симпатичнее. Сейчас он явно испытывал к брату-близнецу ревность, и хотя раньше никогда не становился препятствием на пути любовных похождений Барта, теперь, пожалуй, мог бы их оборвать... Джимми не знал наверняка, но предполагал, что Барт в данном случае мог рассказать о своих шашнях брату... Джимми считал, что Барт все-таки достаточно глуп для того, чтобы поверить своему преданному брату и рассказать ему правду, после чего этот самый брат будет волен сыграть с ним любой грязный розыгрыш и подставить его по любому... Ведь это сразу избавит Конрада от верховенства Барта – неужели же сам Барт этого не понимает?

Джимми все еще прикидывал свои возможные выигрыши и проигрыши от того, что он расскажет мистеру Пенхоллоу о том, что же творит под крышей его дома, когда вдалеке, в просторном коридоре, зазвучали чьи-то шаги, и в комнату вошла Лавли Трюитьен, неся в руке лампу из спальни жены Пенхолоу.

Джимми только посмотрел на нее, ничего не сказав. Лавли поставила лампу на стол рядом с ним и, улыбаясь, повернулась к нему. При этом ее быстрые карие глаза скользнули по полке с обувью... Джимми понимал, что она заметила отсутствие ее собственных туфель на полке, но не подавала вида. Он молча начищал ботинки Барта. Она вдруг сказала низким грудным голосом:

– Джимми, отполируй их как следует, хорошо? Он не обратил ни малейшего внимания на льстивые нотки в ее голосе и ответил совершенно невпопад:

– А вот твои туфли я чистить и вовсе не стану. Ты их можешь забрать прямо сейчас, все одно! – угрюмо заявил он.

Она изобразила на лице широкую улыбку:

– Ну что ты, миленький, почему ты так ко мне плохо относишься? Поверь, от меня тебе не будет никакого вреда!

Джимми сквозь зубы пробормотал:

– Ага, вреда от нее нет! Ничего себе!

Она кокетливо пожала плечами, слегка умеряя улыбку:

– Мой милый, неужели ты так ревнив, а?

– Нечего болтать попусту! – взорвался Джимми. – Не хватало еще, чтоб я вздумал тебя ревновать! Но если бы я рассказал старому Пенхоллоу, какие штучки вы вытворяете с Бартом, ты бы у меня посмеялась не лицом, а задницей под розгами!..

– С мистером Бартом! – хладнокровно уточнила Лавли.

Джимми фыркнул и отвернулся. И все-таки он краем глаза продолжал наблюдать, как она полезла под калошницу и достала свои туфли.

– Ну да, ну да! – промурлыкала Лавли, – О, конечно, ведь я просто на секундочку подзабыла, что вы в некотором смысле приходитесь родственником Хозяину...

Джимми никак не среагировал на этот укол. Он продолжал стоять, повернувшись к ней спиной, и Лавли ушла, цокая каблучками и еле слышно посмеиваясь... Он решил, что эта девица мало того, что дурно воспитана, так еще и задумала что-то скверное...

Он еще не закончил полировать штиблеты Конрада, когда послышались шаги в коридоре, и раздался голос Рубена Лэннера, зовущий его, Джимми. Потом Рубен вошел к Джимми и сказал, что тот должен отнести завтрак Хозяину в апартаменты.

– А где же Марта? Почему бы ей не сходить? – раздраженно спросил Джимми, не столько потому, что ему не хотелось прислуживать Хозяину, сколько потому, что ему не хотелось подчиняться этому Рубену...

– Не твое дело, чем она занята! – просто ответил Рубен, который испытывал к Джимми самую искреннюю антипатию.

– Я еще не кончил обувь чистить, и мне надо еще не меньше десяти минут! – злобно сказал Джимми.

– Вот и хорошо, значит, пойдешь через десять минут... – молвил Рубен с весьма зловещей интонацией и исчез.

Нет, приказ отнести завтрак Хозяину не очень-то удивил Джимми. Ведь он, в конце концов, уносил подносы от миссис Пенхоллоу? В Тревелине было несколько домашних слуг, но их обязанности не были четко определены, и никто из членов семьи не удивлялся, если вдруг оказывалось, что за столом прислуживает кухарка или посудомойка. Да и слуги не особенно возражали против таких рокировок по ходу дела. Рубен и его жена Сибилла уже так давно были в услужении у Пенхоллоу, что казалось, они больше радеют о делах поместья, чем сам Хозяин. Джимми был связан с этим домом родственными связями, хоть и не слишком надежными. А дворовые девушки все были из местных, деревенских, и в любом случае не стали бы качать права. В этом большом и богатом доме им жилось по крайней мере сытно.

Потом началась кутерьма: сверху пришла Лавли и сказала, что мистеру Юджину требуется стакан кипятка, с которым послали наверх Сибиллу. Затем Джимми в быстром темпе стал собирать подносы, оставшиеся от завтрака нескольких человек, а в это самое время в дверь позвонил вернувшийся из конюшни Барт. Рубен Лэннер сложил посуду в высоченную стопку на широкий серебряный поднос и понес ее по длинному коридору, ничуть не смущаясь полутьмой, скользким навощенным полом и лестницами, встречающимися ему по ходу дела. Это был опытный слуга, и такие акробатические штучки ему были нипочем.

Но вообще-то в доме царили весьма странные нравы. Например, то, что обед подавался не разогретым, нисколько никого не тревожило и никто не возражал. Правда, тетушка Клара как-то осмелилась заметить, что недурно было бы подавать еду в более приличном виде, но, поскольку никто из Пенхоллоу не поддержал ее, это пожелание осталось висеть в воздухе, не влетев ни в одно ухо. В конце концов, все здесь давно привыкли к собственным причудам и не собирались изменять привычный ход вещей.

Раймонд Пенхоллоу стоял перед камином и читал письмо, когда вошел Рубен. Раймонд был крепким мужчиной тридцати девяти лет, с постоянно суровым выражением на лице, крепким решительным подбородком и могучими руками. Он выглядел очень уверенным в себе, прекрасно ездил верхом и имел достаточно здравого смысла, чтобы отлично организовать работу на своих фермах. И всем было ясно, что старик Пенхоллоу болеет, и все больше сдает и очень скоро бразды правления перейдут к Раймонду. А тогда Раймонд, безусловно, придавит тут многим хвост, урежет членов семьи в расходах, слуг – в жалованье, но зато станет выжимать из поместья прибыль вместо этих постоянных убытков и расточительства.

По сути дела, Раймонд и без того управлял поместьем уже несколько лет, но формально он действовал как наемный управляющий в имении своего отца. Старому Пенхоллоу эта склонность Раймонда вечно считать деньги и рассчитывать прибыли казалась чем-то крайне гадким, какой-то пошлой низостью, и старик, не обращая внимания на дыры в бюджете поместья, держал в доме массу родственного и не родственного люда. Ему нравилось деспотично, самовластно управлять, повелевать всеми ими. Старик Пенхоллоу был, безусловно, настоящим средневековым сумасбродным дворянином. Раймонд вырос несколько другим...

Рубен, войдя, опустил тяжелый серебряный поднос на широченный полированный стол красного дерева, занимающий чуть не половину комнаты. Не торопясь, он принялся раскладывать по местам тарелки и приборы к обеду. Его нимало не беспокоило, что серебряная посуда покрыта черными пятнами, или то, что не все тарелки были с одинаковым рисунком. Рубен только безразлично заметил в воздух, что эта тарелка взялась откуда-то из другого сервиза, но поскольку Раймонд никак не ответил, то Рубен завершил сервировку стола заварочным чайником вустерского фарфора и чашками.

– Хозяин опять провел ночь неспокойно, – сказал Рубен, глядя в потолок.

Раймонд только проворчал что-то себе под нос.

– Марта поднималась к нему за ночь четыре раза, – продолжал Рубен, укрывая заварочный чайник теплой накидочкой. – Но, похоже, его ничто особенно не беспокоит, исключая, конечно, его подагру. Теперь ему уже хорошо.

Это сообщение вызвало у Раймонда ничуть не больше интереса, чем первое. Начищая серебряную ложечку, Рубен проронил снова:

– Хозяин получил письмо от Обри... Кажется, молодой человек снова влез в долги. Хозяину после этого письма стало хуже...

Раймонд не ответил ничего и на этот фамильярный тон в отношении своего младшего брата, но правила приличия остаются правилами приличия, и Раймонд посмотрел на Рубена поверх письма, но нехорошим взглядом.

– Мне казалось, что эту новость следует донести до вас, – сказал Рубен, на что Раймонд коротко рявкнул:

– Не позволяй себе нахальства! Что за вольности?! После этого Раймонд, снова опустив глаза в письмо, сел во главе обеденного стола.

Рубен коротко усмехнулся, приподнял крышку одного из серебряных сосудов, положил еду Раймонду на тарелку и поставил перед ним на стол.

– Вы можете не беспокоиться об этом, – заметил Рубен. – Хозяин сказал, что Обри больше не выдавит из него и шиллинга. Но самое главное, Обри приедет сюда. И очень, очень скоро. Я думаю, это будет окончательный расчет, не правда ли?

Рубен уже пошел от стола к двери, когда услышал короткий сардонический смешок Раймонда. Выйдя из комнаты, он повстречал Клару Гастингс.

При взгляде на Клару очень трудно было бы сказать определенно, сколько ей может быть лет. На самом деле ей было уже шестьдесят три, но, несмотря на седеющие пряди, кожа на лице и шее оставалась мягкой и гладкой, как у молодой девушки. Она была высокой, слегка угловатой и, как ни странно, лучше всего смотрелась в седле. Ее большие костлявые руки вечно были выпачканы в земле, потому что она ко всему была еще страстным садоводом. Рукава ее рубашек вечно были неровными на краях, а если нос ее был забит, то она шмыгала до тех пор, пока ей в руку не попадался какой-нибудь кусочек тряпки, и тогда уж она, не стесняясь, звучно сморкалась. Она не жалела денег ни на лошадей, ни на сад, тратя такие суммы, которые выходили за рамки ее скромного бюджета, но на одежде экономила каждое пенни. Бывало, она месяцами ждала, пока какая-нибудь шляпка в самой дешевой лавке Лискерда не подешевеет настолько, что мельче монет просто не бывает, и тогда с видом триумфаторши покупала вышедшую из моды вещь за гроши. На сезонных распродажах она была постоянной посетительницей.

Когда она в двадцать два года выходила замуж, медовый месяц она провела в шелковой ночной сорочке, и ту же самую сорочку она носила теперь, в шестьдесят три. Эта сорочка уже потемнела и местами продралась, но тетушке Кларе было на это наплевать.

Ни ее сын, преуспевающий адвокат в Лискерде, ни кто-либо из Пенхоллоу давно уже не замечали ее жуткого внешнего вида, но он ужасно раздражал ее невестку Розамунд, да еще, пожалуй, утонченную Вивьен, которая иногда не выдерживала и отпускала, едкие замечания на сей счет.

В этот день Клара была одета в голубой, заляпанный на боку балахон, разлетающийся у нее на талии, волосы были кое-как собраны в узел на макушке и заколоты гребешком, который, естественно, сполз набок и висел у нее над ухом. Она уселась напротив Раймонда, чуть не скинув со стола свой прибор, и заметила требовательным тоном, что ее серый жеребец потерял подкову.

– Я не могу отвлекать на эту ерунду моих слуг! – ответил Раймонд. – Разве что пошлю Джимми Ублюдка с вашим жеребцом к кузнецу.

Клара восприняла это без комментариев и стала наливать ему кофе, а себе – чаю. Потом она подошла к буфету, положила себе на тарелку бекона, яичницы и запеченную сосиску, после чего вернулась к столу. Раймонд продолжал изучать письмо и делал какие-то подсчеты. На нее он не обращал ни малейшего внимания.

– У вашего отца снова был ночью приступ, – сказала Клара.

– Да, Рубен сказал мне об этом. Марта четырежды поднималась к старику ночью.

– Это опять подагра? – поинтересовалась Клара.

– Не знаю. Еще он получил письмо от Обри. Клара задумчиво помешивала сахар в чае.

– Кажется, я слыхала ночью, как он кричит... А что, Обри опять наделал долгов?

– Да, так говорит Рубен. Да я ничуть не удивлен! Чертов мот!..

– Ваш отец не успокоится, прежде чем не добьется его возвращения сюда, – заметила Клара. – Но Обри такой необычный мальчик... Я ничего не понимаю из его писем – сплошные загадки... Но пишет он умно. Ах, ему не захочется приезжать сюда...

– Можно подумать, мне этого хочется, – пробормотал Раймонд. – Мне достаточно Юджина, который целыми днями валяется на кушетке и воображает себя больным.

– Но ваш отец будет настаивать на приезде Обри! – вздохнула Клара.

– Да, но черт меня дери, если я знаю, почему он этого хочет!

– Обри очень приятен в общении, – сказала Клара. Ответить на это Раймонду было нечего, и разговор их заглох.

Потом в коридоре под тяжелыми шагами заскрипел паркет, что означало приближение одного из близнецов. Вошел Конрад. Это был довольно интересный юноша, темноволосый, как и все в его семье. Он не обладал умом Обри, старшего его на три года, но все-таки оказался способен успешно сдать ряд экзаменов и овладеть профессией агента по продаже земельных участков. Старик Пенхоллоу оплатил для него небольшой пай в фермерском хозяйстве неподалеку, из чего следовало, что, если только его старший партнер не закроет всю лавочку, Конрад может считаться устроенным в жизни.

Конрад, коротко поприветствовав свою тетку, взял тарелку и, подойдя к буфету, от души наполнил ее.

– У старика снова была скверная ночь, – заметил он, садясь за стол.

– О чем мы уже много раз успели услышать за сегодняшнее утро, – отвечал Раймонд сухо.

– Я слышал его голос часов в семь утра... – Конрад потянулся к блюдцу со сливочным маслом. – Твой серый потерял подкову, тетя Клара.

– О да, я знаю, – сказала Клара, протягивая ему чашку с кофе. – Твой брат уже любезно согласился послать Джимми с жеребцом в деревню к кузнецу.

– Держу пари, что Джимми сегодня весь день будет мотаться по приказаниям старика, – коротко хохотнул Конрад. – Ну да что ж? Я не против послать Джимми к кузнецу. Я даже провожу его, пожалуй. Только Джимми еще надо отыскать – он где-то мотается по дому.

– Если ты поедешь в деревню, Кон, отправь это письмо, – сказал Раймонд, протягивая брату конверт.

Конрад сунул письмо в карман и занялся завтраком. Он уже дошел до сладкого, а Раймонд откинулся от стола и закурил свою трубку, когда в столовой появился второй близнец, Барт. Еще с порога он громогласно всех приветствовал. Он был очень похож на Конрада, хотя был повыше, а его лицо выражало значительно больше благодушия. Он улыбался открытой, детской улыбкой. Пройдя мимо Конрада, он дружелюбно ткнул его большим пальцем в бок и порадовал всех сообщением, что сегодня прекрасный день.

– Послушай, Рай, что за дела с нашим стариком?! – воскликнул он, глядя на Раймонда и уплетая за обе щеки.

– Не знаю. Скорее всего, ничего особенного. Просто у него была тяжелая ночка.

– Ну, еще бы я этого не знал! Стоял такой крик! – заявил Барт. – Но как он теперь, поутру? Ему лучше?

– А сегодня с утра пришло письмо от болвана Обри – он снова в долгах.

– Ах ты, черт! – огорчился Барт. – А я-то как раз хотел попросить старика запустить руку в заветный сундучок... Слушай, Рай, ты мне не одолжишь пять фунтов?

– Зачем они тебе?

– Я почти столько должен...

– Ну так продолжай занимать в том же месте, – хладнокровно отвечал Раймонд. – Я подожду еще, покуда позволю тебе занимать у себя.

– Ладно тебе! Кон, а ты что скажешь?

– Ты делаешь мне большую честь, ожидая, что у меня найдется пять фунтов! – сказал Конрад, не отрывая губ от чашки.

Барт повернулся к Кларе:

– Тетушка! Ну не жмись, я обещаю очень скоро вернуть! Очень, очень скоро!

– Мне непонятно, где я могу найти лишних пять фунтов, Барт, – осторожно ответила Клара, – Что делать со счетом от ветеринара, и потом, мне нужны новые сапоги для верховой езды...

– Неужели ты можешь отказать своему любимому племяннику? Тетя! Ну ты же себя знаешь! Прошу тебя, милая тетя! – стал канючить Барт.

– Нечего, нечего! – одернула его Клара. – Уж я-то знаю, куда уходят твои денежки! Старую тетку не обманешь!

Барт весело ухмыльнулся в ответ. Похоже, подобные намеки ему только добавляли куража. Клара стала распространяться дальше относительно своей бедности и его бесстыдства. В это же время Конрад заспорил с Раймондом, возмущаясь тем, что рейнвейн на столе не откупорен, и, когда Вивьен Пенхоллоу вошла в столовую, она обнаружила, что все четверо сидящих за столом членов семьи ожесточенно кидаются друг на друга.

Вивьен Пенхоллоу, уроженка Суррея, была здесь, среди Пенхоллоу, совершенно чуждым человеком. Она встретилась с Юджином Пенхоллоу в Лондоне, влюбилась в него с первого взгляда и вышла за него наперекор своей семье. Несмотря на то, что по происхождению Юджин был выше нее, обладал прекрасными манерами и привлекательной внешностью, супруги Арден, родители Вивьен, желали своей дочери мужа с более определенными источниками дохода, чем у Юджина, занимающегося написанием рассказов и поэм непонятного содержания. Поскольку они знали, что он третий по счету сын Пенхоллоу, то вовсе не рассчитывали, что старик оставит ему большое наследство, соизмеримое с тем, что оставит своему старшему, Раймонду. Но... Вивьен уже была в возрасте, который требовал незамедлительных действий, и она была влюблена в Юджина, который был старше ее на семь лет. И еще – она заявляла, что вовсе не питает особой привязанности к традиционным бракам и готова жить с ним и просто так, вращаясь в захватывающей среде голодных поэтов, немытых художников и прочей богемы.

Одним словом, она вышла за него и была бы просто прекрасной женой, если бы только каким-то образом ему удалось бы раздобыть средства к существованию своими «бессмертными» произведениями. И на это была надежда, пока они несколько лет жили кое-как, хотя ездили по всему свету, на случайные средства, что очень нравилось Вивьен – ах, такая романтика! Однако в один прекрасный день Юджин обнаружил у себя весьма тяжелое заболевание, после чего сник и стал считать себя полным инвалидом, а кроме того, счета за лечение здорово истощили его и без того не тугой кошелек... Он вынужденно вернулся в Тревелин, и с этого момента Вивьен ни разу на протяжении долгого времени не могла уговорить его хотя бы ненадолго покинуть родительский кров. Юджин постоянно заявлял, что он так далек от забот всего внешнего мира и что пока его отец пребывает в слабом здравии, его долг как сына – оставаться при нем, в Тревелине. Когда Вивьен поведала ему, как тяжело ей жить гостьей в чужом доме, он долго и изысканно целовал ей руку, туманно рассуждая о том чудесном времени, когда он освободится от обязательств по отношению к своему отцу, и просил ее быть терпеливой. При этом обязательной частью разговора на подобные темы оставалось его неожиданное заявление, что у него дикая головная боль и ему нужно немедленно лечь в постель. И поскольку Вивьен все еще любила его со всей страстностью и оберегала от малейшего дуновения ветерка, она мирилась с этим и прекратила попытки убедить мужа уехать из Тревелина.

Вивьен выросла в городе, не любила деревенской жизни и не умела управляться с лошадьми – поэтому отношение к ней со стороны братьев ее мужа было совершенно безразличным, если не сказать прохладным. Все они выросли в этом большом поместье, среди лошадей и слуг, под постоянным гнетом самодура-отца, и напрочь были лишены всех тех тонкостей умственной внутренней жизни, которой жила Вивьен. Конечно, она страшно тяготилась своим пребыванием здесь, но не показывала этого, а кроме того, всем было на это наплевать. Девери считали ее чудачкой и часто открыто подсмеивались над ее влюбленностью в Юджина, хотя любовь к собственному мужу, казалось бы, не слишком большая причуда. Они задевали ее очень часто, не из злобы, а просто, словно для разминки, и от души потешались, если она срывалась и бросалась в ссору. Они тут были людьми грубоватыми, и никому из них и в голову не приходило оставить человека в покое и дать ему жить, как он желает.

Вторую жену старого Пенхоллоу, Фейт, они уже извели до изнеможения, и она сломалась. Вивьен пока удалось сохранять лицо. Единственным ее оружием могло быть ответное презрение к ним всем и насмешка над их интересами.

Вот и сейчас, войдя в столовую и услышав громкий спор Барта с Конрадом, она, скривив губы, бросила:

– Нельзя ли прекратить этот крик? Сколько можно болтать о лошадях и навозе? Мне нужны свежие тосты для Юджина. Сибилла прислала ему наверх какие-то безобразные ломти толщиной в руку! А казалось бы, нетрудно запомнить, что Юджину нравятся тоненькие тосты и не такие пережаренные.

Она посмотрела на один оставшийся, на столе тост, но Барт быстро остановил ее:

– Нет уж, нет уж! Это наш! Пусть Юджин как-нибудь обойдется – ведь ему же подали завтрак в постельку, этому лежебоке?

Вивьен смерила его взглядом и потянулась к шнурку звонка:

– Этот тост все равно уже холодный. Придется приказать Сибилле сделать для Юджина новые. Он очень плохо провел ночь...

Оба близнеца прыснули с таким неприличным звуком, что Вивьен покраснела, и даже вечно хмурый Раймонд криво усмехнулся:

– С Юджином ничего страшного не происходит, кроме обычного... гм!.. поноса...

Вивьен ожесточенно накинулась на него:

– Легко вам говорить, когда вы и дня не проболели за всю жизнь, а Юджин страшно мучается из-за бессонницы! И расстраивать его просто недопустимо... Не понимаю, как можно быть таким бессердечным...

В ответ снова раздался взрыв хохота. Губы ее плотно сжались, ноздри расширились от гнева.

– Ну ладно, ладно, – решила вмешаться Клара. – Какая разница, чем страдает Юджин. Конечно, он всегда отличался слабым желудком, но если он предпочитает называть это бессонницей, то вреда от этого никому не будет.

– Я вообще не понимаю, может ли быть покой в этом доме, где только к одному хозяину относятся хоть с малейшим вниманием! – распалялась Вивьен. – Только ему, видите ли, дозволено посреди ночи требовать к себе старую женщину такими воплями, будто он вызывает ее из лесу! А если хотите знать, с ним-то как раз все в полном порядке, и если он перестанет притворяться больным, то окажется поздоровее всех присутствующих!

– А разве мы возражаем? – заметил Барт. – С ним и вправду все уладилось.

– А тогда с какой стати он четырежды за ночь поднимал на ноги весь дом своими криками?

– А чего бы ему не покричать, если охота? В конце концов, это его дом.

– О да, он такой же эгоист, как и все вы! Ему и дела нет до того, как чувствует себя Юджин! А ведь он на самом деле болен!

Раймонд встал и собрал со стола свои бумаги в папку.

– Лучше выскажите все это ему самому! – посоветовал он с издевкой.

– Я выскажу! Не думайте, что я боюсь его, как все вы!

– О да, вы смелая девушка, – рассмеялся Барт, пытаясь обнять ее за плечи. – Давай, милая, давай, раззадорь старого Пенхоллоу!..

Она с негодованием оттолкнула его, когда в комнату вошел сумрачный Рубен и недовольным голосом осведомился, кто звонил.

– Звонила я! – резко ответила Вивьен. – Мистер Юджин не способен съесть нечто подобное тому, что ему послали на завтрак! Скажите Сибилле, чтобы она поджарила для него еще тостов, но только тоненьких и не обгоревших дочерна! Понятно?

– Я передам ей, мэм, – без всякого энтузиазма сказал Рубен и добавил: – Однако мистер Юджин – практически единственный, кому завтрак подается в комнату, и у нас нет возможности еще и учитывать причуды его аппетита! Этак все слуги станут заниматься им одним. Он всегда был капризный донельзя! Помнится, всякий раз, когда Хозяин порол его, то...

– Вы сделаете то, что вам велено, или нет?! – вне себя от ярости прошипела Вивьен.

– Эхе-хе! – покачал головой Рубен. – Вы вконец испортите мистера Юджина... Конечно, я дам ему свежих тостов. Как не побаловать мистера Юджина!..

Вивьен с трудом сумела удержаться от оскорблений, и Рубен, чуть поклонившись, удалился на кухню.

– Хватит хлопотать о своем мальчике, милочка, – добродушно обратилась к ней Клара. – Присядьте-ка лучше и позавтракайте спокойно. Я вам и чаю налила уже...

Вивьен со вздохом села и пододвинула к себе чашку, машинально отметив про себя, что чай, как всегда, излишне крепок. Она подняла глаза и через силу улыбнулась Кларе:

– Не понимаю, как вы можете выдерживать подобную атмосферу! Хозяин груб, бестактен, а этот Рубен – это просто нечто невообразимое!

– Ну, видите ли, милочка, трудно ожидать от него другого, когда он родился и вырос здесь, в Тревелине, а до того здесь служили его отец и дед... Разве может он выказывать уважение к тем мальчикам, которых в свое время по приказу их отца сек розгами в кладовке? Не обижайтесь на Рубена, с ним уже ничего не поделаешь...

Вивьен глубоко вздохнула и не стала отвечать. Она понимала, что Клара, несмотря на все свое добродушие, никогда открыто не встанет на ее сторону против своего брата и всей семьи... Нет, единственный союзник Вивьен в этом доме – только Фейт, но Вивьен, увы, презирала ее.