Слышали выражение «снять комнату»? Так вот, комнату я уже снял. И не где-нибудь, а в «Фэйрмонт-Олимпик», на Ранье-сквер. Нам обоим не терпелось попасть туда как можно скорее. Джамилла даже присвистнула, когда мы вошли в роскошное фойе с высоченным, футов в сорок, украшенным гравюрами потолком. Все здесь буквально потрясало воображение. Часы показывали начало одиннадцатого.

— Итальянский декор эпохи Возрождения, антикварные люстры, пять звезд. Да, умеешь ты пускать пыль в глаза, — с улыбкой заметила Джамилла.

Как всегда, ее энтузиазм перехлестывал через край.

— Иногда можно и постараться.

— На сей раз вышло удачно. — Она торопливо поцеловала меня. — Я так рада, что мы здесь. Нет, счастлива. Мне здесь очень нравится.

Дальше пошло еще лучше. Наша комната находилась на десятом этаже и отвечала всем необходимым требованиям: просторная, шикарная, светлая, с широкой кроватью. Из окна открывался вид на залив Эллиот и остров Бейнбридж, к которому как раз в это время неторопливо скользил паром. Такого даже нарочно не придумаешь, хотя, говоря откровенно, я старался предусмотреть все детали.

Что касается кровати в отеле «Фэйрмонт-Олимпик»… Она была застелена полосатым, золотое с зеленым, покрывалом — их еще, кажется, называют дюветами, хотя я бы затруднился определить, чем одно отличается от другого. Впрочем, его мы даже не сняли, а сразу упали, смеясь, болтая, радуясь тому, что наконец-то оказались вместе, и только теперь в полной мере осознавая, как же соскучились друг по другу.

— Позволь мне о тебе позаботиться, — прошептала Джэм, вытаскивая рубашку из-под ремня моих брюк. — Ну как? Лучше?

— Давай и я сделаю то же самое. Так будет справедливо.

— Согласна.

Я начал расстегивать пуговицы на ее блузке, а она взялась за мои. Мы не спешили. Потому что знали кое-что получше спешки. Главное — процесс, внимание к деталям, к каждой пуговице. Почувствовать ткань, дождаться, пока по коже пробегут мурашки, вслушаться в дыхание, уловить нарастающий трепет тела, его заряд, готовый перекинуться на другого. Ночь сулила столь многое…

— Ты тренировался, — прошептала она, слегка задыхаясь. — У тебя ловко получается.

Я рассмеялся:

— Угу. Тренировался в искусстве ожидания.

— Хочешь продолжить?

— Это великолепно.

— У меня еще много пуговичек.

— Не знаю, смогу ли дотерпеть до конца. Без шуток, Джамилла.

— Посмотрим. Я тоже не шучу.

Покончив с моей рубашкой и ее блузкой, мы сняли их, продолжая целоваться, обниматься, прижиматься, тереться друг о друга. Она надушилась, и я сразу узнал аромат. «Калеш О'Деликейт». Джамилла знала, что мне нравятся эти духи. Я гладил ее плечи и спину, руки, лицо, ее длинные ноги, ступни, потом снова ноги…

— Теплее… теплее…

Джамилла вздохнула и негромко рассмеялась.

Мы соскользнули с кровати и стояли, обнявшись, слегка покачиваясь. Я снял с нее бюстгальтер и взял в руки ее груди.

— Повторяю, я больше не могу.

Терпеть и вправду не было сил. Я опустился перед ней на колени. Я целовал ее. Она была такая сильная, такая уверенная в себе, и мне нравилось стоять перед ней коленопреклоненным. Как перед богиней.

Наконец я поднялся.

— Все в порядке?

— Да. Я твоя рабыня. И сделаю все, что ты пожелаешь.

Я взял ее тут же, не опуская на кровать, и какое-то время мы стояли на месте, пританцовывая. Потом все же легли, и я снова вошел в нее. Я растворился в Джамилле Хьюз. Именно этого мне не хватало. Именно это мне было нужно. Она постанывала и вскрикивала, и это мне тоже нравилось.

— Как я соскучился по тебе. По твоей улыбке, звуку твоего голоса, по всему.

— Я тоже, — призналась она.

А потом, минут через пять или десять, зазвонил телефон на прикроватной тумбочке.

И тогда — в кои-то веки — я поступил правильно: сбросил чертову коробку на пол и накрыл ее подушкой. Если это Волк, пусть перезвонит завтра.