Пролог
Игры начинаются
I
Сэм Харрисон ловко вывернул свое подвижное тело из серебряно-голубого «форда-Аэростар», который он припарковал на Кью-стрит в Джорджтауне. «Рассказы-ужастики и страшные игры пользуются популярностью, — думал он, запирая машину и включая сигнализацию, — и весьма заслуженно. Но не домашние страшилки перед сном или сказки у костра, к которым мы привыкли с детства, а вполне реальные, порожденные самой жизнью, ужасы, поджидающие нас каждый день. Один из них я переживаю сейчас. Вот-вот и сам стану частью чего-то кошмарного. Как это просто! До смешного легко преодолеть незримый барьер и окунуться в кромешный мрак».
Вот уже две долгих недели Сэм тенью следовал за Дэниэлом Фитцпатриком. Следовал повсюду: и в Нью-Йорке, и в Лондоне, и в Бостоне, и, наконец, здесь, в Вашингтоне. Сегодняшним вечером Сэм собирался убить сенатора Соединенных Штатов. Хладнокровно, чтобы это смахивало больше на казнь. И никто не догадается, по какой причине. Не будет ни малейшей зацепки, которая в дальнейшем могла бы оказаться кончиком ниточки, ведущей к нему.
Это являлось первым и самым основным правилом игры под названием «Джек и Джилл».
Своего рода руководством, рекомендующим, как именно осуществляется слежка выбранной жертвы. Он был убежден в правильности этой тактики, когда занял свой пост на Кью-стрит у дома 211.
Даже если кто-нибудь и обратил бы на это пристальное внимание, никаких явных признаков преследования он бы не заметил. То, чем сейчас занимался Сэм, скорее, можно было считать провокационной вылазкой, нежели скрытым наблюдением за сенатором Фитцпатриком. Тем более, если учесть огромное до неприличия количество коктейлей, поглощенных Харрисоном за это время в «Монокле», его любимом вашингтонском баре. Это было чистейшим безумием, и Сэм прекрасно отдавал себе в этом отчет. Но он ни на йоту не сомневался в собственной нормальности, и к тому же свято верил в его величество случай.
Через некоторое время, ярдах в тридцати, на противоположной стороне мокрой от дождя улицы, появился Дэниэл Фитцпатрик собственной персоной. Точно по расписанию, почти секунда в секунду.
Сэм наблюдал, как тот неторопливо выбирался из своего темно-синего двухместного «ягуара», модели 1996 года. На сенаторе было серое пальто и шелковый, невообразимой расцветки шарф. Его сопровождала стройная изящная женщина в черном платье. Через левую руку дамы был небрежно перекинут плащ от Барберри. Она смеялась чему-то только что рассказанному ей Фитцпатриком. Женщина, хохоча, гордо откидывала назад голову, напоминая грациозную игривую лошадку. Струйка ее теплого дыхания легким облачком таяла в прохладном вечернем воздухе.
Она была, как минимум, лет на двадцать моложе почтенного сенатора. И, как знал Сэм, его женой женщина не являлась. Повеса Фитцпатрик вообще редко удостаивал супругу своим присутствием в постели. Блондинка слегка прихрамывала, что придавало парочке несколько заинтриговывающий и, уж во всяком случае, запоминающийся вид.
Сэм Харрисон весь подобрался. Дважды отмерь, а при необходимости, и пять раз не поленись. Он внимательно и критически в последний раз оценил обстановку. Сэм прибыл в Джорджтаун в четверть двенадцатого. По внешнему виду он ничем не отличался от проживающих здесь респектабельных и уважаемых граждан. В общем, он полностью соответствовал той роли, которую собирался сыграть.
Достойная партия в очень хорошем спектакле — одном из самых значительных в истории Америки.
Словом, главная мужская роль.
Ему не нужны были очки, но те, что он надел сегодня — профессорские, в черепаховой оправе — придавали Сэму еще больше солидности.
Сегодня он был блондином, хотя натуральный цвет его волос сильно отличался от выбранного оттенка.
К тому же, он был вовсе не Харрисон, и даже не Сэм, хотя предпочитал называться этим именем.
Специально для этого вечера он надел мягкую кашемировую черную водолазку, темно-серые брюки со складкой и отворотами и светло-коричневые ботинки. В обычное время он был не слишком привередлив в одежде и не придавал своему наряду особого значения. Со своей коротко постриженной густой шевелюрой он сейчас чем-то напоминал Кевина Костнера в «Телохранителе», фильме, который Сэм почему-то недолюбливал. Он быстро шел к дому 211, небрежно помахивая небольшой черной сумкой. За ее тонкой кожей скрывалась портативная видеокамера.
Он собирался запечатлеть на пленку как можно больше из того, что должно было произойти. Так делается история. Действительно история: Америка конца столетия, Америка конца эпохи, Америка своего собственного конца.
Без четверти двенадцать он вошел в дом через служебный вход, где воняло мочой, пылью и плесенью. Он поднялся пешком на четвертый этаж, где у сенатора располагалась его столичная квартира: небольшой кабинет, одновременно служащий и любовным «гнездышком».
До полуночи оставалось еще десять минут, а Сэм уже стоял перед дверью с номером 4-J. Время его пока не поджимало, и все шло так, как он планировал.
Полированная дверь из красного дерева распахнулась прямо перед его носом.
Он уставился на светло-пепельную блондинку, худощавую, но с великолепной фигурой. С близкого расстояния она выглядела несколько простоватой, не так, как издали. Это была та же прихрамывающая женщина, которая приехала на синем «ягуаре» вместе с Фитцпатриком.
Золотая заколка в ее волосах и такой же галстук (этакая львица после посещения музея Современного искусства в Нью-Йорке) являлись единственными предметами туалета, скрывавшими ее ослепительную наготу.
— Джек, — прошептала она.
— Джилл, — улыбнулся он в ответ.
