На следующий день меня допрашивала Кэтрин Фитцгиббон. Она очень хорошо потрудилась, чтобы закрыть бреши, пробитые адвокатом Халперном, хотя бы частично. Джулес постоянно прерывал ритмичный ход допроса своими возражениями. Из всех открытых процессов этот был наиболее сводящим с ума. Казалось предельно ясным, что Джеффри Шефер должен быть обвинен и осужден, но выходило по-другому.

Однако через два дня у нас появился шанс на победу, и предоставил его никто иной, как сам Шефер, словно насмехаясь над нами. Теперь становилось совершенно ясно, что он еще более безумен, чем мы предполагали. Игра стала его жизнью, все остальное не имело значения.

Шефер согласился давать показания, чему все, кроме меня, были удивлены. Я понимал, что он просто хочет поиграть перед аудиторией.

Кэтрин Фитцгиббон была почти уверена, что Халперн сначала советовал, потом просил и под конец умолял своего подзащитного не делать этого. Тем не менее, Шефер проследовал к месту для свидетеля с таким гордым видом, словно сейчас королева должна была торжественно посвятить его в рыцари.

Он просто не мог не воспользоваться случаем выступить со сцены. Выглядел Шефер так же спокойно и сдержанно, как в тот самый вечер, когда я арестовал его по подозрению в убийстве Пэтси Хэмптон. Сегодня он был одет в темно-синий костюм с двубортным пиджаком и белую рубашку с золотистым галстуком. Волосы были уложены самым тщательным образом, и никто бы не заподозрил, что под этим блестящим фасадом кипят страсти.

Джулес Халперн обратился к своему подзащитному обыденным тоном, но я сразу почувствовал, что он здорово нервничает по поводу этого ненужного выступления.

– Полковник Шефер, во-первых, я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы добровольно высказали желание выступить в суде. С самого начала вы дали понять, что стремитесь защитить свое доброе имя.

Шефер вежливо улыбнулся, а затем остановил своего красноречивого адвоката, подняв руку. Судья, прокурор и помощники начали переглядываться: что бы это могло значить? Что собирался сейчас делать Шефер?

Я весь подался вперед на своем месте. Мне вдруг пришло в голову, что Джулес Халперн, в конце концов, мог знать, что его клиент виновен. А если так, то он, по закону, не имел права допрашивать его. Ему не было позволено задавать такие вопросы, которые могли бы исказить факты, известные ему заранее.

Поэтому Шефер мог блеснуть перед публикой, только устроив монолог. Оказавшись на месте свидетеля, он имел право произнести речь. Это случалось редко, но не противоречило закону. Если же Халперн знал, что его клиент виновен, то у Шефера оставалась единственная возможность не быть обвиненным собственным же адвокатом – выступить перед аудиторией.

Итак, Джеффри взял слово.

– Прошу вас извинить меня, мистер Халперн, но мне кажется, что я самостоятельно могу побеседовать с собравшимися здесь добрыми людьми. У меня все получится, не волнуйтесь. Понимаете, для того чтобы поведать простую правду, помощи специалистов не требуется.

Джулес Халперн задумчиво кивнул и отступил, пытаясь не терять самообладания. Что еще он мог сделать в сложившейся ситуации? Если у него и оставались сомнения по поводу того, является ли его клиент эгоцентриком и маньяком, то теперь они наверняка рассеялись.

Шефер повернулся в сторону присяжных:

– Здесь ранее прозвучали слова о том, что я работаю на британскую разведку, то есть, попросту говоря, что я шпион. Боюсь, что теперь можно признаться и в том, что я – никудышний шпион, ноль без палочки.

Эта легкая шутка и непринужденный тон вызвали у публики добродушный смех.

– Я просто бюрократ, как и многие другие, кто днем и ночью трудится здесь, в Вашингтоне. Я выполняю нудную бумажную работу в посольстве и получаю благодарности практически за все задания. Моя личная жизнь такая же упорядоченная и размеренная. Мы с супругой женаты почти шестнадцать лет. Мы продолжаем преданно любить друг друга и наших троих детей.

Поэтому в первую очередь я хочу извиниться перед женой и детьми. Боюсь, что я слишком виноват перед ними за те адские испытания, которые им пришлось выдержать. Я обращаюсь к своему сыну Роберту и дочерям-двойняшкам Трисии и Эрике. Простите меня. Если бы я знал, какой цирк устроят здесь, в суде, я бы, конечно, воспользовался своей дипломатической неприкосновенностью, а не стал добиваться слушания дела, чтобы восстановить свое доброе имя, наше имя, их имя.

Пока я приношу своему семейству сердечные извинения, я хотел бы извиниться и перед вами за то, что кажусь сейчас таким занудой. Понимаете, когда вас обвиняют в убийстве, в таком отвратительном и гнусном преступлении, вам хочется как можно скорее сбросить этот невыносимый груз со своих плеч. Вам хочется рассказать правду всему миру, и, кажется, других желаний больше просто не существует. Вот именно об этом я сейчас вам и поведаю.

Вы уже слышали все показания. Но дело в том, что никаких показаний и быть не может. Вы внимали свидетелям одному за другим, а теперь вот слушаете меня. Я не убивал детектива Хэмптон. Надеюсь, вы все уже поняли это, но я хочу сказать об этом лично сам. Спасибо за внимание, – и он слегка поклонился со своего свидетельского места.

Речь Шефера оказалась краткой, но он так мастерски произнес ее, что она прозвучала весьма достоверно. За все время своего выступления он не сводил глаз с присяжных. Даже не слова Джеффри были важны, а именно то, как он их преподнес.

Затем к допросу приступила Кэтрин Фитцгиббон. Поначалу она вела себя крайне осторожно, понимая, что сейчас присяжные находятся на стороне Шефера. Так продолжалось почти в течение всего допроса, и только в конце его прокурор перешла на ту почву, где Шефер был наиболее уязвим.

– Все это довольно мило, мистер Шефер. Сейчас, сидя в зале суда, перед присяжными, вы утверждаете, что отношения между вами и доктором Кэссиди были чисто профессиональными, и что вы никогда с ней не занимались сексом. Помните, что вы поклялись говорить только правду.

– Да, это так. Она была и, я надеюсь, останется только моим врачом.

– И вы говорите это даже несмотря на то, что она сама призналась в том, что у вас были сексуальные отношения?

Шефер протянул руку в сторону Джулеса Халперна, показывая ему, чтобы тот не возражал:

– Я уверен, что в протоколе заседания указано противоположное. Она не признавалась в этом.

Фитцгиббон нахмурилась:

– Я не совсем понимаю вас. Почему вы считаете, что она не ответила суду?

– Это же очевидно, – парировал Шефер. – Она просто не сочла необходимым удостаивать ответом подобный вопрос.

– Но она опустила голову и рассматривала собственные колени. Разве, таким образом, она не кивнула в знак согласия?

Шефер смотрел на присяжных и удивленно покачивал головой.

– Вы просто неправильно поняли ее жест, советник. Позвольте, я объясню вам то, что она хотела передать, если вы разрешите. Как сказал Карл Первый, перед тем как его обезглавили: «Прохладно, дайте мне мой плащ, иначе могут подумать, будто я дрожу от страха». Доктор Элизабет Кэссиди была введена в глубокое замешательство грубым предположением вашего помощника. Так же, как моя семья и я сам.

Джеффри Шефер бросил на прокурора стальной взгляд, а затем снова повернулся к присяжным и повторил.

– Как и я сам.