На следующее утро ровно в девять я была в кабинете доктора Виктора Медведя, приятного человека невысокого роста, с узким интеллигентным лицом, который сразу же до смерти напугал меня своим откровенным признанием.

— Это очень опасное заболевание, — заявил он с легким восточноевропейским акцентом. — Оно лишает организм возможности снабжать его кислородом. Первые симптомы проявляются в легком недомогании, головной боли, быстрой утомляемости и общем ослаблении иммунной системы. А заканчивается все серьезным нарушением мозговой деятельности, частыми приступами невыносимой головной боли и полной потерей способности к мыслительному процессу.

Он встал, подошел ко мне, обхватил голову обеими руками и пристально посмотрел в глаза сквозь толстые стекла очков.

— Вы уже начали чахнуть.

— Знаете, у меня по утрам всегда слабость, а кровь лучше циркулирует только к обеду, — слабо улыбнулась я, пытаясь заглушить охвативший меня панический страх.

— Так вот, моя дорогая, — сурово продолжил доктор Медведь, — месяца через три вы будете похожи на призрак, если мы, конечно, не остановим этот процесс. — Он вернулся к своему столу и взял мою медицинскую карту. — Если не ошибаюсь, вы — инспектор полиции.

— Да, отдел по расследованию убийств, — подтвердила я.

— В таком случае пока нет необходимости переходить к крайним мерам. Не хочу вас расстраивать, но эта болезнь чрезвычайно коварна. Только тридцать процентов больных положительно реагируют на интенсивное лечение и в конце концов полностью излечиваются. Остальных ожидает нелегкая судьба, включая пересадку костного мозга, болезненную химиотерапию и все такое прочее.

Я застыла и молча слушала приговор. Значит, все кошмары Орентхолера становятся явью.

— Скажите, доктор, есть ли надежный способ узнать, кто реагирует на лечение, а кто нет?

Доктор сложил ладони и покачал головой.

— Единственный способ узнать это — приступить к лечению. А потом посмотрим, какова будет реакция.

— Дело в том, что сейчас я занимаюсь очень важным делом, — с замиранием сердца промолвила я. — Доктор Орентхолер сказал, что я могу продолжать работать.

Доктор скептически поджал губы.

— Вы можете продолжать работать ровно столько, сколько у вас хватит сил.

У меня заныло в груди, а перед глазами поплыли темные круги. Как долго я смогу скрывать это от сослуживцев? С кем мне поделиться своим горем?

— А если мы начнем лечение, — с надеждой в голосе спросила я, — сколько понадобится времени, чтобы определить улучшение?

Доктор еще больше насупился.

— Понимаете, это лечение не имеет ничего общего с тем, что вы глотаете таблетку аспирина от головной боли. Думаю, что оно будет долгим и весьма обременительным.

Долгим и обременительным. А я уже начала мечтать о чине лейтенанта в случае продвижения по службе Сэма Рота.

— Да, Линдси, — мрачно подытожил доктор, — ничего не поделаешь. Это самый серьезный вызов вашей жизни.

— А если лечение не поможет, — едва слышно произнесла я, — то сколько времени…

— Не надо думать об этом, дорогая, — подбодрил меня он. — Давайте ополчимся против болезни всей мощью нашего оптимизма и надежды на лучшее. А все детали обсудим по ходу лечения.

Теперь мне все стало ясно. На карту поставлена не только моя карьера, работа, но и жизнь. Отныне мне придется ходить и работать с бомбой внутри, сознавая, что ее пусковой механизм уже запущен. Остается только слабая надежда на те тридцать процентов, которым удается окончательно поправиться и предотвратить взрыв этой бомбы.

— Когда мы начнем? — спокойно спросила я.

Доктор нацарапал на бумаге номер процедурного кабинета, который находился в том же здании на третьем этаже, но не указал дату первой процедуры.

— Оставляю выбор за вами, Линдси, — сказал он на прощание. — Я бы хотел начать прямо сейчас.