Сережа вошел в комнату свиданий, бодро улыбаясь Николаю Ивановичу. Чтоб человека так перевернуло за несколько дней, проведенных в СИЗО... Растерянный, беспомощный взгляд, трясущиеся руки, поредевшие, поседевшие волосы.

– Можете ни о чем не спрашивать, – пожал ему руку Сергей. – Я ж вам говорил, Николай Иванович, постарайтесь внутренне защититься, отстраниться. Это просто несчастный случай, то, что с вами произошло. В этом разбираются сейчас нормальные люди, все выяснится, все закончится... Вы поедете домой. Я сам вас отвезу.

– Когда... – не спросил, а безжизненно произнес Николай Иванович.

– Надеюсь, скоро. Собственно, я об этом и пришел с вами поговорить. Хотя это следственная тайна, но я позаботился, чтобы нас никто не подслушал. В общем, свидетель нашелся, который видел само преступление. Он может опознать преступников и, разумеется, показать, что это не вы. Тут проблема вот в чем. Мы не хотим его заявлять, пока все на свободе, мы даже на след не вышли.

– Я не понял, – Николай Иванович смотрел напряженно, недоуменно. – Вы говорите, кто-то видел... Что?

– Убийство. Изнасилование и убийство.

– Получается, что, когда он это видел, девочка была жива?

– Да, она была жива, когда он увидел эту сцену. Ее убили на его глазах.

– И что же он...

– Их было трое – убийц. Он один, безоружный, шансов никаких.

– Но...

– Он не заявил сразу. Если бы позвонил с места преступления, мог бы сейчас сидеть на вашем месте. Вот такая история. Ей помочь не осмелился, себя поберег... Сейчас он готов сотрудничать, но заявлять его открыто очень опасно. Вы понимаете?

– Я понимаю. Какой-то кошмар. Три мужика одну девочку убивали... Четвертый смотрел... Плохо мне, Сережа. Сердце тянет, голова чугунная, думаю все время, что не смогу я это пережить.

– Надо собраться, Николай Иванович. Онищенко вас не беспокоит?

– Не вызывал. С девушкой я говорил. Ну, нормально. Все рассказал ей, что ты знаешь.

– Я попрошу, чтобы врач послушал ваше сердце, выписал лекарства.

– Да не надо. Не привык я лекарства пить. Жене позвонишь моей?

– Конечно. Скажу: на след не вышли, но что-то есть... Чтоб тоже потерпела.

– Ты, Сережа, ей про эту девочку вообще не рассказывай. Переживать она будет. Нельзя ей. Мы так детей хотели, один раз получилось, но не доносила... И все. Не дал бог, как говорится.

– Ладно, договорились. А к врачу вас все-таки сводят. Вид у вас, прямо скажу, неважнецкий. Я тут мандаринов принес. Ешьте. С женой свидание получите, – вы уж, пожалуйста, веселее смотрите.

– Спасибо. Как скажешь. Рад, что ты приходишь.

...Маша сидела на подоконнике в своем кабинете и смотрела во двор. Сережа задержался на пороге: приятно ему на нее смотреть, это факт, каким бы противным он ни показался его другу Земцову.

– Вот и я люблю природу, – подошел Сергей к ней.

– Ага. Природа. Интересно. Кошка прошмыгнула, Онищенко протюхал на обед, воробей смотрит на меня и удивляется: чего она тут сидит и ничего не клюет?

– Кстати. Насчет воробья. И Онищенко. А не пообедать ли нам?

– В ресторан зовешь?

– А то.

– Я не пойду. Звонка жду, нет у меня такого просторного распорядка, как у вас с Онищенко.

– Спасибо за сравнение. Буду стараться соответствовать. Тогда я сбегаю за кофе и бутербродами?

– Кофе есть. А бутерброды... Я пирожки с капустой люблю.

– Яволь, мой генерал.

...Они пили горячий кофе, ели пирожки с сиротскими вкраплениями капусты, и Сергею казалось, что с ним происходит что-то очень значительное. Но он, конечно, об этом Маше не сказал.

– У Сидорова был. Совсем сдал мужик.

– Да, я с ним беседовала. Такое потрясение. Ты ему сказал про свидетеля?

– Ну да. Что он есть, не заявляем о нем пока, что ищем преступников и найдем.

– Да. А он, этот твой приятель-гений, не соскочит? Не бросит нас? Человек непростой и не особо открытый, как я поняла.

– Для него это еще большее потрясение, чем для Сидорова. Конечно, он хотел соскочить, как ты выражаешься. Он математик, мыслит логически. Девушке не поможет, а жизнь собственной жене и матери испортит запросто.

– И как нам на него полагаться?

– Он – порядочный человек. На это и будем полагаться. Если честно, он уже мечется, как слепой котенок. Присмотрел какого-то худого типа с усами, у которого есть толстый приятель. Вступает с ними в контакт, присматривается. Говорит, когда идет по улице, всех мужиков разглядывает. В беду он попал. Как друг я понимаю, что лучше его от этого отлучить. Но больше у нас никого нет...

– А я не считаю, что нужно отлучать и что он слепой котенок. Мы что, по-твоему, какие-то чудесные рецепты выписываем из книги расследований? Сам знаешь, чудесные рецепты только в детективах бывают. Я, как и твой математик, тупо рассматриваю дела всех отсидевших за изнасилование и вызываю, между прочим, тех, кто похож на его описание. Толстых и тонких, одним словом. Он – наш единственный шанс. Из тысячи. Ты же знаешь, такие дела – вечные висяки. Можно на кого-то повесить, как пытался Онищенко, а можно наткнуться на случай, совпадение. У меня был случай, когда свидетель увидел убийцу в булочной, где каждый день хлеб покупал...

– Да знаю я все про идеальные преступления. Убить и зарыть девушку, которую никто особенно искать не будет... Если это законченный, свихнувшийся маньяк, то попадется на десятке похожих преступлений. Если группа мужиков так развлекалась.... Фу-у-у! Тут в чем дело. Два хороших человека случайно влипли в это дело. Артем и Николай Иванович. Это плохо. С другой стороны, какая-то перспектива у дела есть.

– Слушай, у меня такой совет: вовлекай Артема потихоньку в дело, рассказывай что-то, может, с собой куда-то возьми. Математик, говоришь... Вот пусть и захочет эту задачу решить. Ты сможешь. Мужик ты хитрый.

– Я хитрый? Да я проще пареной репы, чище слезы ребенка, ну, и просто лилипут в стране Гулливеров рядом, к примеру, с Онищенко.

– Любишь цирк? А я серьезно.

– А если серьезно, то ты умница. Потому что я именно так и поступаю с другом Артемом. В конце концов, никому не поздно и не вредно стать частным детективом. И с этого начинается настоящая жизнь.

– И все-таки ты клоун. А я на самом деле очень хочу найти этих уродов. Думаю про эту Нину. Двадцать два года ей было...