Глава 5

Светлана разминала Егору ноги так, как показывала ей мать. При этом нужно было читать молитву, но в молитву она не верила, а читать через силу не получалось. «Господи, спаси и сохрани», – формально произнесла она про себя самое простое, что знала, и посильнее нажала на кость. Мальчик дернулся, толкнул ее, и Светлана, потеряв равновесие, упала на спину, больно ударилась о какой-то пенек, незаметный в траве.

– Смотреть на твои мучения жалко, – раздался хрипловатый голос за оградой.

Светлана подняла голову и опять увидела ее – соседку, которая разговаривала вчера с матерью. После разговора мать ходила чернее тучи, а вечером встала на колени перед иконой и долго молилась, отбивая поклоны. Так долго, что Светлана уснула, а когда проснулась в полночь от стонов Егора, увидела темную фигуру матери, застывшую на полу. Она испугалась, что мать потеряла сознание, бросилась поднимать ее, но та только шикнула на дочь, и Светлана стыдливо отошла в сторону.

Женщина сидела в плетеном кресле и обрывала малину с куста. Спортивные штаны и бледно-желтая майка навыпуск казались старыми, затасканными. «Но, наверное, в молодости красавица была», – подумала Света, разглядывая соседку. Впрочем, лицо у той и сейчас было запоминающимся, ярким, несмотря на возраст. Грубоватые черты, резкий, временами хриплый голос и какая-то постоянная издевка то ли в глазах, то ли в интонации.

– Что, мать грехи замаливает? – насмешливо спросила женщина.

– Зачем вы так? – тихо спросила Светлана. – Другая бы на вашем месте пожалела…

– Нечего вас жалеть, – отрезала Юлия Михайловна. – Каждая из вас знает, что нужно сделать, а все равно лицемерит. Вдобавок и сочувствия просите… Тоже мне, фальшивые страдалицы! Ты баба молодая, а хоронишь себя заживо с инвалидом. Знаешь ведь, что не вылечить его, так зачем мучаешься? И не любишь его ни капельки.

– Неправда! – выкрикнула Светлана, делая шаг назад, к коляске Егора.

– Да ладно тебе, – усмехнулась соседка. – Вижу, что мать тебя заставляет его любить. А самой-то тебе жизни хочется, счастья. Отдала бы ты его в детский дом, – буднично посоветовала она, вставая из кресла, – и всем стало бы хорошо. Тебе – потому что жить бы начала. Ему, – она кивнула на молчаливого, криво сидящего в коляске ребенка, – потому что все равно, где мучиться. А матери твоей – потому что вроде как не она грех на душу взяла, а ты.

Светлана ожесточенно замотала головой. Юлия Михайловна глянула на нее, усмехнулась и пошла на другую сторону сада, подумав, что обход стоило сделать традицией хотя бы потому, что он веселил ее.

Кирилл Балуков, старший сын Катерины и Василия, заметил бабку с соседнего участка, когда она подошла к сетке забора вплотную. «Опять приперлась», – подумал он и про себя выматерился – не потому, что ему что-то не нравилось, а просто потому, что он привык мысленно прибавлять пару крепких слов по любому поводу. С ними было как-то легче.

– Эй, ты что не здороваешься? – сурово спросила старуха. – Язык отсох?

– Здрасьте, – хмуро пробурчал Кирилл. – Я вообще-то не «эй». У меня имя есть.

– И как же тебя зовут?

– А вам зачем? – нагловато поинтересовался он.

Старуха откинула голову и захохотала. Вообще-то она была не такая уж старуха – выглядела моложе бабушки, да и смеялась не по-старчески. Она его злила – своими вопросами, хохотом без причины, а самое главное – тем, что уже третий день торчала за сеткой и смотрела за ними, смотрела во все глаза. А они у соседки темные, с хитринкой, как у Бабы-яги на картинках в детской книжке.

– Я не понял, чего смешного-то… – протянул Кирилл, стараясь подбавить в голосе угрозы.

– Не понял, потому что дебил, – хладнокровно ответила старая сволочь. – Как тебя по батюшке? Васильевич? Значит, Дебил Васильевич.

Кирилл сначала растерялся, а потом обозлился. Украдкой оглянувшись, чтобы проверить, нет ли рядом деда, он подошел поближе к забору и вполголоса, с наслаждением выплюнул изо рта самый грязный мат, который пришел ему на язык. Но проклятая бабка даже не покраснела – стояла, скалясь по-прежнему, и вроде бы даже получала удовольствие от того, что слышит.

– Поговори, поговори еще, – предложила она. – Вот расскажу деду про твои игры, тогда по-другому запоешь. Вот то-то же… – добавила она, заметив смятение на лице парня.

– Да пошла ты! – пробормотал Кирилл, потому что больше ему ничего не пришло на ум. Но голос его прозвучал испуганно. Блин, как же он сам не сообразил, что противная старуха целыми днями на участке сидит да по сторонам глядит? Но вроде темно вчера было…

У калитки показался дед, и Кирилл торопливо пошел прочь от забора. Получается, она его видела вчера? И теперь может деду рассказать? Черт, что же делать?

Вслед ему донесся негромкий хрипловатый смех.

– Опять она соседей дразнит, – озабоченно сказал Митя, чистя картошку около раковины. – Скоро будет ходить к тем, кто на другой стороне улицы живет. Перессоримся мы со всеми, чует моя душа. Ты слышала, что она вчера Елене Игоревне советовала?

Вероника молча кивнула. Она слышала и пришла в ужас. Сказать бабушке больного ребенка, что лучше всего придушить его, – такое не помещалось у нее в голове. «Боже мой, откуда в ней столько злобы?!»

На ступеньках раздались тяжелые шаги, и Вероника вздрогнула – Юлия Михайловна шла в дом.

Маша сидела в мансарде и писала сценарий. Егоровы выделили для нее одну из двух верхних комнат – чистую, светлую, выходящую окошком на улицу. Маша была рада этому, потому что по саду постоянно расхаживала Юлия Ледянина, а любоваться матерью Вероники из окна Маше совершенно не хотелось.

«Ежик берет в руки метлу», – написала она и задумалась на секунду. Ну да, берет метлу и как следует стучит метлой по голове зайчику, который не убрал за собой комнату. Маша хмыкнула и стерла предложение. «Простой, понятный, добрый сценарий», – как заклинание, повторила она в четвертый раз и поглядела на монитор. «Как Ежик и Заяц делали уборку» – было написано вверху страницы крупным шрифтом. Тема была несложная, сюжет стандартный, повторяющийся в разных вариациях из года в год, и Маше нужно было только придумать игровую ситуацию, в которой один зверек учил бы другого убирать за собой комнату… и не разбрасывать огрызки по кровати. Последние были ее собственной «больной мозолью», потому что периодически, плюхаясь с размаху на диван, она обнаруживала под попой пару-тройку огрызков от яблок, оставленных, конечно же, поганцем Костей.

«Заяц входит в комнату и видит там Ежика, – быстро забарабанила Маша по клавишам, решив писать, что в голову придет. – Ежик сидит в неубранной комнате. Вокруг разбросаны окурки, объедки и пустые пивные бутылки. Реплика Зайца: „Ах ты колючая скотина! Мало того что топаешь по ночам, так вдобавок и свинячишь!“ Реплика Ежика: „Отвали, ушастый пень. Морковку тебе в грызло…“

Маша остановилась и в ужасе перечитала написанное. Потом представила, как пятилетние дети с родителями смотрят ее передачу по телевизору, и хихикнула. Морковку в грызло, значит… Замечательно!

Она закрыла ноутбук и уставилась в окно. Сценарий – простейший, стандартный сценарий – не получался уже второй день. Вместо положенных куклам реплик в голову лезла всякая муть. Да не просто муть, а муть с ругательствами, ссорами, драками всех персонажей, включая добрейшего ведущего Дядю Колю, который в Машиных фантазиях раскручивал Ежика и Зайца над головой, бешено вращая глазами, а затем швырял прямо в камеру. «Так будет с каждым, кто не уберет за собой комнату!» – зловеще обещал Дядя Коля вместо ежевечернего ласкового «Добрых вам снов, мои дорогие друзья». «Ночные кошма-ары! – завывал Дядя Коля. – Вот что ждет вас, маленькие прохвосты, если я найду еще хоть один огрызок на диване!»

– Тьфу, – сказала Маша, вспомнив о Дяде Коле и вставая из-за стола. – Надо же, пакость какая.

После двух бесплодных дней вымучивания сценария приходилось признать: ее фантазии навеяны Юлией Михайловной. Сначала Маша гнала от себя эту мысль, но после того, как скромная Мышка из передачи, раз в неделю по вечерам обучающая детишек мастерить поделки, в ее сценарии слепила из пластилина кукиш, Маша задумалась. Кукиш любила показывать именно Вероникина мать: артистично складывала, начиная с мизинца, узловатые пальцы, будто веер сворачивала, и в самый последний момент просовывала большой палец между указательным и средним. Ноготь на пальце был крепкий, желтоватый, и именно его Юлия Михайловна подсовывала под нос тому, кому адресовался кукиш. Последний раз это был Димка, предложивший пойти на озеро с самого утра. Тут-то и получил он под нос фигу от бабушки.

– Сначала навес сделайте у забора, – потребовала Юлия Михайловна. – Старая я уже стала – под солнцем целый день сидеть. Слышь, зятек?

– Не хотите под солнцем сидеть, оставайтесь в доме, – ледяным голосом ответил Митя, поднимая на нее ненавидящий взгляд. – И не смейте меня зятьком называть.

– Ах ты толстячок! – умилилась Юлия Михайловна. – Ладно, не гундось. Будешь сусликом.

«Бедная Вероника, – покачала головой, вспомнив ту сцену, Маша. – Какое ангельское терпение нужно иметь, чтобы ни разу не сорваться. А уж про Митю и говорить нечего…» Нехорошая мысль о том, что муж Вероники и впрямь слегка напоминает упитанного суслика, притаилась где-то в уголке сознания, но Маша постаралась прогнать ее.

В задумчивости она бесцельно скользила взглядом по деревенским домам, пока ее внимание не привлек двор напротив. Из высокой мансарды Маше было видно, что на траве за забором лежит человек, закинув руки за голову, и крутит «велосипед» ногами в воздухе.

«Спортсмен, – догадалась Маша. – Может быть, он и отжиматься будет?»

Словно подслушав ее мысли, человек резко вскочил, прошелся туда-сюда по двору, потягиваясь, и упал на руки. «Десять… двадцать…. сорок, – со все возрастающим уважением считала Маша. – Надо же… Интересно, что теперь?»

Объект ее любопытства исчез в доме, но появился спустя несколько секунд, держа в руках эспандер. Он растянул его плавным движением, выдохнув, свел руки вместе и снова развел. Во двор вышел молодой парень, что-то сказал спортсмену, а тот, к удивлению Маши, обернулся и уставился на ее окно. Маше стало и неловко, и смешно. Торопливо кивнув, она собиралась отойти в глубь комнаты, когда с первого этажа раздался крик. Кричала Ирина.

Сбежав вниз по лестнице, Маша обнаружила все семейство Егоровых, кроме Димки. Вероника с Митей застыли в дверях, за столом сидела, развалившись на стуле, Юлия Михайловна, а перед ней стояла Ирина, тряся крепко сжатыми кулачками.

– Вы… вы… – всхлипывала Ирина. – Не смейте так говорить, никогда!

– Ручонки убери, истеричка, – брезгливо бросила Юлия Михайловна.

– Ира, почему ты кричала? – бросилась к дочери Вероника. – Мы подумали, что-то случилось…

Митя в дверях не сводил глаз с ее матери. Юлия Михайловна со скучающим видом отвернулась и стала смотреть в окно, за которым по траве бродили упитанные белые курицы.

– А вот и случилось! – с надрывом выкрикнула Ирина. – Она мне сказала, что я никогда в институт не поступлю!

Юлия Михайловна покачала головой и откинулась на спинку стула.

– И все? Ты из-за этого раскричалась? – недоуменно спросила Вероника. – Ира, да что с тобой?

Она погладила дочь по спине, но Ирина дернулась и отошла в сторону.

– Ты у нее спроси, – кивнула она в сторону женщины на стуле. – Да, спроси, что она мне наговорила! Я… я даже слушать такое не могу….

Голос ее задрожал, она опустилась на стул и уткнулась лицом в ладони.

– Юля, что здесь произошло? – повернулась Вероника к матери. – Что здесь случилось? – повторила она, повышая голос.

Юлия Михайловна помолчала, потом пожала плечами и усмехнулась.

– Дочь ты вырастила истеричкой, вот что случилось, – объяснила она, разглаживая широкими ладонями сбившуюся скатерть. – Подумаешь, ну сказала я ей, что на нее мужики западать не будут… Другая бы ум свой навострила, совета попросила, а твоя – орать принялась.

– Вы не только это сказали, – всхлипнула Ирина. – Вы еще про папу гадость сказали!

– А ты, Иринка, меньше слушай гадости, – вступил в разговор Митя, и все повернулись к нему, кроме матери Вероники. Маша аккуратно отступила за дверь, чтобы не быть непрошеным свидетелем семейной сцены. – И, пожалуйста, больше нас с мамой так не пугай. Пойдем.

– Кстати, оба ваших дурачка сейчас торчат под окном, – хрипловато хохотнув, сказала им вслед Юлия Михайловна. – И подслушивают. Выпороть бы обоих, да все равно ума не прибавится.

Маша вышла из-за двери, обогнула Митю и подошла к окну, около которого сидела Ледянина. Перегнулась – и увидела в густом палисаднике две мордочки, Димкину и Костину, смотревшие на нее со смешанным выражением раскаяния и восторга.

– Мам, почему они ее терпят? – спросил Костя, когда они отправились гулять в лес.

Неподалеку от Игошина по небу бродила фиолетовая туча, дожидаясь своего дождливого часа, поэтому Маша решила слишком от дома не отдаляться. Они вышли за околицу и начали петлять по тропинкам, извивающимся в зарослях папоротника.

– Потому что она – мать тети Вероники, – ответила Маша. – Скажи мне, Костя, а что бы ты делал на их месте? Выгнать ее нельзя, потому что квартиры у Юлии Михайловны нет. Отселить пожилую женщину не получается: денег не хватит. Поэтому они поступили, как порядочные люди. И теперь очень страдают от этого, – добавила она скорее себе, чем сыну, и тут же спохватилась: ребенку говорить лишнего не стоит.

Сын подумал, поднял с земли шишку и швырнул в дерево.

– Знаешь, что я бы сделал? – Он высоко подпрыгнул и ударил по еловой ветке. – Я бы сделал так, чтобы всем было хорошо.

– И как же? – недоверчиво спросила Маша.

– Я бы ее убил, – ответил Костя, оборачиваясь и глядя на нее ясными карими глазами.