– Мой отец посадил сад. Он мечтал, что я продолжу его дело, когда вырасту. А я рвался в море. Мне снились паруса, соленые брызги волн…

Странник хотел сесть, чтобы получше видеть Киру, но она пресекла его попытку:

– Вам нельзя вставать. Доктор не разрешил.

– Ерунда, я все равно не жилец, – он повернулся на бок и лег поудобнее, – закончил школу и поступил в мореходку. Тебе интересен мой рассказ?

– Да, очень.

Он недоверчиво покосился на нее и надолго замолчал, глядя в пространство рассеянным взглядом.

– Как вас зовут? – она решилась нарушить молчание. – Давайте познакомимся. Я – Кира.

– «Госпожа», значит, – улыбнулся он, – а я – Вианор. Это значит – «путник», «посланник». В православном монастыре по святцам так нарекли. Как в воду глядели, так и носит меня всю жизнь.

– А до этого вас как звали?

– Владиславом. Но я уже отвык от своего прежнего имени. Да и за границей меня так никто не величал, все больше коротко – Владом. Не любят иностранцы русские имена выговаривать. Правда, они и свои-то сокращают до кличек: Ник, Рик, Чип. Слушай, ну не выкай ты мне, договорились? А то мне скрючиться хочется от этого холодного «вы» и куда-нибудь уползти.

– Хорошо. А как ты оказался на чужбине, Влад?

– Вианор.

– Хорошо, Вианор.

– По воле бога очутился. Это очень давно случилось. Я тогда совсем молодым офицером был, на учебном судне работал. Преподавал. Общежития не имел, так на корабле и жил. Как-то раз ночью, сидя в каюте, задремал. На вахте дело было, да… И вот снится мне, значит, сон. Говорит со мной голос, будто бы старческий, женский. Сказала мне эта женщина вот что: скоро СССР не будет, все республики отделятся, будут жить бедно и воевать между собой. Но в России жизнь наладится, начнут строить церкви, народ станет верить в бога. И США тоже исчезнут. Они будут долго воевать с желтой расой.

– По религиозным мотивам?

– Нет, по какой-то другой причине. Я тогда до конца не понял, а сейчас уже и не вспомню, что именно услыхал. Последний президент у них будет темнокожий. Он попробует на месте ферм строить колхозы и копировать СССР. Потом богатые американцы свои заводы переведут в другие страны. Белые люди эмигрируют – уедут на родину своих предков, а их дома займут люди из Латинской Америки. Потом США распадутся на отдельные маленькие страны… Вот что сказала она мне. Я проснулся потрясенный. Записал все в дневнике, но сон все равно не отпускал. И я поделился им с вахтенным механиком. Просто взял и рассказал ему все…

Вианор задумался, глядя в пространство. По лицу его пробежала тень воспоминаний, наверное, он в это время видел тот свой корабль, механика и себя совсем молодым.

– Сколько вам тогда было лет? – уточнила Кира.

– Двадцать три. Сейчас думаю – пацан совсем. А тогда мне казалось, я уже так много прожил и очень много знаю. В людях не разбирался совсем. Думал, механик – мой друг. А он тут же все растрепал. Представляете, что было дальше?

– Думаю, у вас возникли неприятности.

– О, вы молоды, Кира, не помните тех времен. Неприятностями это можно с очень большой натяжкой назвать. Это было крушением всей моей жизни. Меня судили. Прокурор просил дать три года лишения свободы по статье за антисоветскую агитацию и пропаганду. Но мне повезло. Судья отнесся ко мне снисходительно, не найдя в моих действиях большой крамолы. Отсидел шесть месяцев в следственном изоляторе, после суда освободили. Да… – он помолчал, переживая, – срока-то я не получил, но погнали меня отовсюду. Я стал изгоем.

– И что было потом?

– Бежал за границу. Работал на разных флотах – греческом, немецком, американском. Был во Франции, звоню в Америку, друзьям, а они мне говорят: «Включи радио, у вас в России война». Так я узнал о развале Советского Союза. Потом друзья просят: «Позвони кому-нибудь, узнай, кто там за кого». Позвонил. Сначала одному известному актеру – Карачевскому. Игорь, говорю, вы за кого? Он отвечает: «Разумеется, за Ельцина». Потом другому знакомому из министерства позвонил. Тот оказался из противоположного лагеря. А приятель, учитель одной московской школы, выразился емко: да пошли они все! Я тогда попытался вернуться. Приехал – а все какие-то ваучеры скупают. Нищета, разбой кругом. Ничего не понятно. Ну, я и уехал обратно. Отправился в Америку. В аэропорту столкнулся с мужиками нашими, они домой летели с буровой из Техаса. «Куда, – спрашиваю, – вы возвращаетесь?! Там беспорядки». А они мне отвечают: «Здесь все американское, а мы – русские. Домой хотим». Я тогда еще этого не понимал. Подумал, что глупо они поступают.

На глаза его навернулись слезы, и он, охая, отвернулся к стене. Кира его трогать не стала, и он забылся тяжелым сном. Во сне все что-то бормотал и о чем-то молился. Но, как ни прислушивалась Кира, ничего, кроме двух слов – «прости» и «боже», так и не поняла.

К вечеру Вианора опять залихорадило. Алан пичкал его лекарствами, но они помогали мало: температура снижалась и вскоре начинала расти вновь.

– Что с ним? Почему ничего не помогает? – обеспокоенно спросила Кира.

– Если отбросить все объективные факторы – истощение физическое и нервной системы, то остается констатировать, что пациент просто не хочет жить. Я видел и более тяжелых больных, которые выкарабкивались, но у него отсутствует главное: сопротивление болезни. И я бы даже сказал больше. У меня сложилось чувство после разговора с Вианором, что он ждет своей кончины как избавления.

– Но зачем же он тогда подавал знаки, сигналил?

– В последний момент в нас инстинкт самосохранения срабатывает, и мы цепляемся за призрачную надежду. Но опасность исчезла, он остался жив и снова вернулся к прежним мыслям. Не зря в Библии существует предупреждение: никогда не оглядывайся назад. Сожалея о прошлом, мы лишаем себя будущего.

В бунгало между дверью и потолком располагались небольшие антресоли. Кире раньше все время было недосуг заглянуть туда, но сейчас у нее вдруг разыгралось любопытство. Она подставила деревянную лестницу, сколоченную Аланом, и поднялась наверх. На антресолях оказались старые глянцевые журналы и пыльные пожелтевшие от времени книги.

Знаете ли вы запах библиотек? Слегка пыльный душок книг, выставленных плотными рядами на полках, упирающихся в потолок, запах древних фолиантов и специфический аромат свежей типографской краски.

Кира выросла в библиотеке, что расположена была в старой католической церкви. Там потолки уходили далеко ввысь, а окна были узкие, стрельчатые.

Кира в детстве часто болела. Денег в семье вечно не хватало, а больничный оплачивали только за три дня. Иногда мама отпрашивалась с работы, чтобы не оставлять дочь одну. Но начальство сердилось: кому нужен работник, который каждый месяц отсутствует как минимум половину рабочих дней?!

И поэтому, чуть только Кире становилось лучше, мама брала ее с собой на работу. Тепло закутывала, завязывала шарфом лицо по самые глаза и вела к трамваю. Они проезжали три остановки, пересаживались в метро и выходили почти у самой библиотеки. Кира такие дни обожала. Для нее это были самые сладкие времена, и потому запах книг навсегда остался для нее самым любимым ароматом в мире.

В библиотеке она забиралась с ногами в красное квадратное кресло, а мама буквально обкладывала ее детскими книгами. Она приносила их стопками и ставила рядом на столик. Кира читала среди деревянных «джунглей» бесконечных полок, и начинало волноваться море, вырастали тропические леса, и кричали диковинные птицы. Кира сочувствовала сорванцу Тому Сойеру, путешествовала с Незнайкой по Цветочному городу и стояла рядом со штурвалом пятнадцатилетнего капитана.

Сейчас ей почему-то вспомнилось все, и грудь сдавила тоска. Захотелось услышать скрип снега под ногами, вдохнуть свежий морозный воздух и увидеть, наконец, своих близких. Кира уже была не так уверена в том, что ее судьба – провести остаток жизни на этом острове. Ну, если и не остаток, как она думала в запале, то по меньшей мере год-два.

Потом она напомнила себе о целующихся Анфисе и Алексее и сникла.

– Нет, не хочу, – упрямо пробормотала она. – Вернусь, только когда пойму, что мне уже совсем не больно.

Выкопав из кучи книг томик Джека Лондона, Кира слезла с лестницы и села читать.

На следующий день Вианору стало легче. Алан напоил его настоями трав, обмыл теплой водой и переодел в чистую рубаху.

– Из меня получилась бы неплохая сиделка, – пошутил он, – как считаешь, Кира?

– Думаю, да.

– Зря я в пластические хирурги пошел, – сокрушенно поднял он брови.

– Не грусти, ты не один такой. Думаю, в моем лице мир тоже много чего хорошего потерял.

– Например?

– Считаешь, все, что я делаю здесь, – плохо? – Кира засмеялась.

– О, я вовсе не это хотел сказать!

Он поднял вверх руки, будто сдаваясь, и подошел к Кире, собираясь ее обнять. Вианор отвернулся и потому не видел, как Кира отшатнулась.

Когда Вианор и Кира остались одни, он спросил:

– У вас с Аланом что? Любовь?

– Нет. С чего ты взял?

Он удивленно посмотрел на нее:

– Как это может быть? Вы тут все время вместе, наедине. На затерянном в океане острове. И он явно в тебя влюблен.

– Ты забыл маленькую деталь.

– Да? И какую же?

– Я не влюблена. Давай оставим эту тему, Вианор. Она не совсем приятна мне.

– Как хочешь. Но не обещаю, что не вернусь к расспросам в дальнейшем.

– Смелое заявление. Тогда я расцениваю его как позволение и мне вернуться к расспросам. Тем более мне не терпится узнать, что же было с тобой дальше.

– Уверяю тебя, Кира, абсолютно ничего интересного.

– Не кокетничай. Такую жизнь, как у тебя, не каждому дано прожить.

Она поправила ему подушку и, налив в чашку горячего чая, подала его с кусочками сахара.

Вианор пил, громко прихлебывая и от удовольствия закрывая глаза. Выпив, отставил чашку в сторону и заложил руки за голову.

– Я тогда все-таки не решился возвратиться в Россию, хотя и звали меня нефтяники с собой. Но что-то внутри сломалось. Понял, что и по-прежнему жить больше не смогу. Так остабрыдло мне все. Впервые тогда появилась мысль в монастырь уйти. Написал в один русский, но мне ничего не ответили. Поехал в Сан-Франциско, к друзьям. Там церкви православные хорошие, познакомился в одной из них со старой русской эмиграцией первой волны. Интересно мне было общаться с этими людьми, все пытался понять: что мы потеряли с уходом их из страны? Считал и считаю, что Россия тогда сильно обеднела, – он вздохнул и лег поудобнее. – Одни из них называли меня коммунистом, другие – просто видели во мне соотечественника, и им было все равно, кто я. Они жадно ловили каждое слово из моих рассказов о потерянной ими родине. Любой, даже самый малый разговор о России им был интересен. Мне бы понять тогда, на что я себя обрекаю, но я был глуп. Видел только одно: они смогли выжить, и я смогу.

– А женщина у тебя была?

– Да. Алла. Очень красивая. Я пять лет прожил с ней. Любил так сильно, что готов был на все ради нее. Мечтал жить с ней на рыболовном боте. Хотел купить и переделать под парусно-моторную яхту. Деньги собирал.

Слезы навернулись у него на глаза, и он беспомощно заморгал, пытаясь скрыть их.

– С Аллой что-то случилось?

– Она умерла. Глупо все получилось. Я вышел на десять минут купить хлеба. Думал, она уже бросила героин. Она долго лечилась от зависимости. Уверяла, что все хорошо, будто ее совсем не тянет. И я поверил. А когда пришел, она уже была мертва. Слишком большая доза. Эту струйку крови у нее изо рта до сих пор не могу забыть… – он судорожно сглотнул комок в горле. – Я ничего не смог сделать. Когда похоронил ее – ходил по улицам, как помешанный, до утра. Ничего вокруг не видел, никого не узнавал. Отпустило меня внезапно. Какие-то отморозки подошли ко мне и начали избивать. Упал в грязь, лежу, слезы по лицу текут. В тот момент я вспомнил все. Потом поднялся, смотрю – темно, чужие места. Куда идти дальше – не знаю. Так и не понял, как я туда попал, – далеко это было очень. Ушел после этого в монастырь.

Он замолчал, словно выдохшись, Кира тщетно ждала продолжения.

– Что-то я совсем запуталась, – наконец сказала она. – Это все было в Америке. А на острове-то как ты очутился? Не ближний же свет – из Соединенных Штатов на острова Океании попасть.

Он не отвечал и только смотрел бессмысленным взглядом в потолок. В какое-то мгновение Кире даже показалось, что он не дышит, и она осторожно подошла к нему, чтобы проверить пульс. И тут он сказал:

– Умный человек – не тот, кто изучил много наук, а тот, кто научился отличать добро от зла.

– Так это все умеют.

– Нет! Многие совсем не понимают. А другие говорят – что все от бога. Но не во всех земных делах есть бог, те, что неправедные, – они от дьявола. Вот как только я научился это различать, так и поумнел. А раньше все равно что дитя несмышленое был. Я провел в монастыре три года. А потом понял, что не могу больше. Меня тянет в море. Пустился снова в плавание, на каких корытах только не ходил. Один раз в такую передрягу попали, я был уверен – потонем. Вышел из строя один из двигателей. Второй еле-еле тянул. И тут начинается шторм. Да такой, что и на исправном-то судне сгинуть можно. Собрались мы в маленькой столовой, всю ночь до утра орали песни, пили. Но никого хмель не брал, так страшно было. Я тогда даже поседел. Утром все стихло, угомонилось море. Могу еще несколько таких случаев припомнить, когда мысленно с жизнью прощался. Но тот был особый. По всем расчетам, мы должны были погибнуть, но пронесло. Не иначе как ангел крылом своим прикрыл. Вот только в последний раз не повезло, видно, отвернулся от нас Господь. Мы тогда попали в жестокий шторм. Судно крутило и кидало. Двоих моих матросов смыло волной за борт, одного придавило реей. Это был сущий ад. Страшной силы ветер, жуткие звуки, доносившиеся с палубы… Мы сначала не поняли, отчего это, а потом догадались: ветер, попадая в трубы, создавал эту ужасную какофонию. А затем начали лопаться крепления, и трубы поползли на один борт… Я не знаю, как спасся. В какой-то момент я потерял сознание и очнулся выброшенным на берег. Из команды больше никого со мной не было. До сих пор не пойму, для чего мне Господь сохранил жизнь. Я виноват, из-за меня погибли люди. А сам я жив. Как такое может быть? И тогда я решил себя наказать, остаться на острове до своих последних дней. Не хочу никуда отсюда уходить, это мне возмездие. Понимаешь?

– Не совсем. Зачем же ты себе такое наказание назначил? Ты же верующий человек, значит, должен понимать: на все воля божья.

– Надо уметь в какой-то момент сказать себе: да, я виноват. И понести наказание. Дать обет Богу. Я выбрал одинокую смерть. Если Господь не призовет меня сейчас, я опять вернусь на свой остров и буду жить там один. Зря вы вообще вмешались, не надо было меня сюда привозить. Дали бы умереть.

– Не говори глупости! – возмутилась Кира. – Мы еще на свадьбе твоей погуляем! Кстати, тебе сколько лет?

– Пятьдесят пять, – безучастно ответил он, и Кира чуть не поперхнулась: выглядел странник Вианор гораздо старше.

– Но мне показалось, что ты сам подавал сигналы бедствия. Разве нет?

Вианор повернул голову и посмотрел на нее долгим взглядом.

– Человек слаб, – наконец сказал он. – Ему свойственно бояться.