Глава 10

Эдик подошел к комнате матери и остановился. Зачем он ей понадобился? Хотя понятно зачем — убили Илону, да еще так ужасно, и теперь мама хочет обсудить с ним, что делать дальше. Но ведь она уже предприняла все возможные меры. И наняла детектива, похожего на дважды увеличенного вширь и вверх Депардье, и распорядилась установить камеры. Утром долго беседовала о чем-то с Мальчиком Жорой — при мысли об этом жалком существе Эдик поморщился — и после отправила его с секретным поручением неизвестно куда, так что Жора до сих пор не вернулся. Вообще-то, говоря откровенно, Эдик был только рад, что от него не требуется ничего решать, никуда ехать и предпринимать какие-то, на его взгляд, бессмысленные, а то и опасные действия. Не то чтобы он был трусом… Просто привык за свою жизнь, что всеми серьезными делами занимается мама. И как-то отучился действовать сам. Во всяком случае если это не затрагивало напрямую его интересов. А сейчас его единственным интересом была Наташа — сокровище, свалившееся на него неизвестно за что. Вспомнив о жене, Эдик выпрямил сутулую спину и пригладил волосы. Затем постучал в дверь матери и вошел.

Евгения Генриховна сидела за столом, разбирая бумаги, и весь интерьер вокруг нее словно говорил о занятости и солидности. На окне стояли в высокой вазе три огромные белые каллы, похожие на лебедей, превратившихся в цветы, и Эдику пришло в голову, что никакого траура по Илоне в доме нет. Он не любил девушку, искренне не понимал, зачем мать держит ее при себе, но сейчас ему подумалось, что ее смерть заслуживает какого-то внимания с их стороны.

— Конечно, о том, чтобы завешивать зеркала, никто не говорит, — неожиданно вслух подумал он. — Но хотя бы от букетов можно было на время отказаться.

— Ты о чем, Эдуард? — вскинула Евгения Генриховна голову. — Сядь, мне нужно кое-что закончить, я недолго. Так о чем ты?

— Неправильно мы себя ведем, — так же задумчиво продолжал Эдик.

— В чем же неправильно? — осведомилась мать, не отрывая глаз от документов.

— В том, что девушка умерла. А мы словно и не заметили ее смерти.

— Эдуард, что ты говоришь? — Евгения Генриховна сняла очки в тонкой оправе и аккуратно отложила их в сторону. — Что значит — не заметили? Если ты не принимаешь участия в решении возникших проблем, это еще не значит, друг мой, что они не решаются.

— Дело не в том, — возразил Эдик. — Все наши страхи сейчас — страхи за нас, за семью. Ты пытаешься нас обезопасить, и я тебе очень благодарен, честное слово! Но все же… Для нас смерть Илоны — просто… ну, не знаю… как флажок такой, что ли: «Внимание, здесь опасность». А смерть — в первую очередь смерть сама по себе и уже во вторую — флажок или еще что-нибудь. Вот посмотри, — заторопился он, видя недоуменный взгляд матери, — ведь мы даже цветы не убрали, не говоря уже о трауре.

— Ты забываешься. Илона — не член нашей семьи.

— Мама, да какая разница! — не выдержал Эдик. — Она умерла, и все. Плачет по ней во всем доме только Ольга Степановна, которая, к слову сказать, ее терпеть не могла. А тебе цветы белые, совершенно ужасные, привезли вчера, словно ничего и не случилось. Вот мне что не нравится, понимаешь?

Евгения Генриховна провела пальцем по золотой оправе и бросила взгляд на вазу у окна.

— Ты, друг мой, придаешь слишком большое значение внешней стороне, — холодно заметила она. — И, кстати, почему тебе не нравятся мои каллы?

— Потому что они как мертвые, — тихо ответил Эдик.

Евгения Генриховна дернула подбородком, но промолчала. Эдик сел на стул с высокой резной спинкой и приготовился слушать.

— Хорошо, что ты сам заговорил об опасности для нас всех, — произнесла Евгения Генриховна как ни в чем не бывало. — Ведь то, что я собираюсь сделать, касается непосредственно тебя.

— Мама, если ты опять про банк, то я поговорил с охраной… — начал было Эдик, но Евгения Генриховна остановила его:

— Я говорю о твоей жене и ее сыне.

Эдик изумленно воззрился на мать.

— Господи, мама, они-то тут при чем?

— Неужели ты сам не понимаешь, что Затрава не успокоится? Нет, он от своего не отступится. Я, разумеется, сделала все возможное, и в конце концов убийцу найдут, но через какое-то время. Мамонов надавил на некоторых людей, но ты же видишь: мы имеем дело с уголовником. Следующий, кого он выберет, будет… — она сделала короткую паузу, — будет мальчик, Тимофей.

— Откуда ты знаешь? — оторопев от ее уверенности, спросил Эдик.

— Знаю, поверь. И поэтому мы должны сделать все возможное, чтобы ничего не случилось.

Эдик прижал к лицу обе ладони и с силой провел по бровям. Мать с жалостью смотрела на него. Наконец Эдик оторвал руки от лица и хрипло спросил:

— И что же ты предлагаешь? Нанять им охрану?

Евгения Генриховна покачала головой.

— Полагаю, это бессмысленно. Я даже не говорю о финансовой стороне. Просто есть гораздо более приемлемый вариант. Я поговорила с подругой, с Ольгой Валерьевной, и она готова пока поселить у себя и Наталью, и ее мальчика. У них коттедж практически пустует, там только садовник. Территория, как ты помнишь, охраняется. Я договорилась — машина за ними придет завтра вечером, так что время собраться у Натальи будет…

— Постой, постой! — перебил ее Эдик. — То есть как — машина завтра? Они уже завтра уедут? И насколько?

— Ненадолго. До тех пор, пока вопрос с Затравой не будет решен окончательно. Я думаю, максимум два-три месяца.

Эдик ошеломленно молчал. Завтра… уже завтра Наташу увезут, и он не увидит ее три месяца, а может быть, и больше. Он представил, как останется один в их комнате, где на полках стоят любовно расставленные Наташей безделушки, и его охватила черная тоска. Как же он без нее? В памяти его всплыла утренняя сцена. «Никакого секса следующие тридцать дней», и то, что произошло потом. И всего этого он лишится!

Евгения Генриховна продолжала что-то размеренно объяснять про звонки, про отопление в доме, про лесопарк, но он не слушал. Даже принимая решение о женитьбе вопреки воле матери, Эдик не чувствовал себя таким злым. Он просто мягко настаивал на своем праве жениться на женщине, которая ему нравится. Но сейчас он пришел в бешенство, и его реакция оказалась для Евгении Генриховны совершенно неожиданной.

— Значит, так… — сказал Эдик, только что почти воочию увидевший, как у него из постели вытаскивают Наташу и увозят в новый дом с отличным отоплением. Почему-то слово «трубы» неожиданно показалось ему неприличным, но Эдик заставил себя не думать о такой дребедени. — Значит, так… — повторил он, не глядя на мать. — Ни в какой коттедж они не поедут.

— Почему? — не поняла его мать. — Ты против того, чтобы обращаться к Ольге Валерьевне? Хорошо, есть другие варианты…

— Никаких других вариантов нет, — отрезал Эдик. «Солнышко мое, а кроме массажа еще на что-нибудь есть запреты?» — сладкий, тягучий, завораживающий голос так и звучал в его ушах. — Наташа и Тимофей останутся здесь, и я сумею их защитить гораздо лучше всей охраны и садовников Ольги Валерьевны.

— Ты? — В голосе Евгении Генриховны прозвучала едва заметная насмешка, но ее хватило, чтобы Эдик перестал сдерживаться.

— Да, мама, я. Я прекрасно понимаю, что, по-твоему, твой сын ни на что больше не способен, кроме как сидеть на теплом, купленном месте в банке, но это не так. Не знаю, почему ты решила, что Тиму и Наташе грозит опасность. Мне кажется, ты ошибаешься. Затрава проиграл и просто хотел тебе отомстить. А вырезать всю нашу семью для того, чтобы ты откупилась от него своими несчастными салонами… Да просто глупость, мама, предполагать такое! Хочешь устанавливать свои камеры — пожалуйста, но Наташу я тебе не отдам! — Эдик почти кричал, пока ошарашенная Евгения Генриховна пыталась встать с кресла. — Не отдам! Ни ее, ни Тимошу! У меня наконец-то есть семья, понимаешь? И они меня любят!

— Если бы ты их любил, ты бы послушался моего совета, — быстро вставила Евгения Генриховна, и Эдик замолчал.

«Кажется, я его все-таки убедила», — решила было госпожа Гольц. Но Эдик тут же заговорил, причем почти спокойно:

— Знаешь, мама, если бы это был совет, то я еще подумал бы над ним. Хотя бы подумал. Но ты уже все сделала. Ты договорилась с Ольгой Валерьевной, заказала машину… Ты не собиралась со мной советоваться, просто поставила меня перед фактом. И я, в свою очередь, ставлю тебя перед другим фактом: они никуда не едут. А теперь извини меня, я обещал Тимофею съездить с ним за динозаврами.

Он встал и вышел. Евгения Генриховна осталась сидеть одна, постукивая очками по столу. Она постукивала все сильнее, сильнее… Вдруг раздался хруст, и она увидела, что одна из линз треснула. Госпожа Гольц растерянно смотрела на тоненькие трещинки, разбегавшиеся, словно паутинка, к поблескивающей оправе. Знак. Это был Знак, поняла она тут же. И в нем не было ничего хорошего.

Сергей Бабкин околачивался вокруг лесопарка уже минут сорок, но счастья ему до сих пор не привалило. «Счастье просто так, само, не приходит, — мрачно размышлял он. — Ему надо условия создавать». Выходя сегодня на улицу, Бабкин не сомневался в том, что он для своего счастья условия обязательно создаст, но грубая проза жизни вмешалась в его планы довольно безжалостным образом: в метро у Бабкина вытащили бумажник. «Вот лох последний, — бранился Сергей, которому не столько было жаль денег, сколько новенького портмоне. — Догадался в задний карман сунуть, а! Сыщик хренов». Но бранные слова помогали мало. Вдалеке прогуливались мамаши с колясками, пищали дети, а время уходило зря. «Ну и черт с вами со всеми!» — непонятно к кому обратился Бабкин и уже собрался уходить, как вдруг увидел в кустах ее.

Странно, как он не заметил ее раньше. Она стояла почти на виду, прикрытая только нежной, начинающей зеленеть веточкой какого-то чахлого кустика. Улыбаясь ей, словно старой знакомой, Бабкин подошел, наклонился и взял бутылку за холодное горлышко. Она была тяжелая.

— Слышь, мужик, — окликнули его сзади. — Ты бы бутылочку-то поставил, а?

Сергей оглянулся. Ну, вот и оно. Счастье. То, что на данный момент счастье приняло облик бомжа с испитым лицом и ореолом всевозможных запахов, Бабкина не смутило. Будучи немножко философом, он знал: неважно, в каком виде к тебе является счастье, — важно, что оно тебе приносит.

— Да я так, ничего, — миролюбиво откликнулся Бабкин, протягивая бутылку бомжу. — Этикетку хотел посмотреть. Не видел таких раньше, понимаешь?

Мужик торопливо схватил бутылку и сунул в сумку, где уже позвякивали ее товарки.

— Да я сам, слышь, порой удивляюсь. И чего только народ сейчас не пьет! — охотно поддержал он светскую беседу. — Иной раз такую беду найдешь, что ее даже в приемку нести страшно — вдруг не возьмут?

Сергей достал пачку сигарет, припасенную для подобных случаев, и предложил знакомцу. Не церемонясь, мужик жадно схватил сигарету и закурил, выдыхая едкий, вонючий дым. Некурящий Бабкин героически терпел, к тому же запах дыма слегка перебивал ароматы, исходившие от самого бомжа.

— А че сам не куришь? — подозрительно осведомился мужик.

— Завязываю, — признался Сергей. — Бабок больно много на них уходит.

— Бабок на все много уходит, — философски вздохнул бомж, докуривая сигарету в три затяжки.

Сергей достал пачку и предложил ее всю. Через десять минут сидения с «персонажем» на старой скамеечке он был в курсе того, кто обычно «окучивает» территорию лесопарка. Новый «приятель», назвавшийся Женей, был одним из них. Бабкин старался особо не расспрашивать, зная, как прямые вопросы настораживают такого рода людей, но Женя и сам оказался довольно проницательным.

— А ты чего ищешь-то, а? — спросил он, искоса посмотрев на Бабкина.

— А почему, Жень, ты решил, будто я что-то ищу?

— А то по тебе не видно! Ты меня за красивые глаза, что ли, куревом-то угощаешь? Или хочешь печенку купить?

Представив себе состояние Жениной печенки, Бабкин содрогнулся и честно ответил:

— Да не, Жень. Но ты прав. Узнать я хотел кое-что, про одних людей. Вот в прошлую пятницу кто из ваших в парке был?

— Ну, я был. Вот тут, на скамеечке, и сидел.

— Случайно мужиков на озере не видел? На этой стороне?

Бомж замялся, и Сергей понял, что мужик сейчас уйдет.

— Слушай, — торопливо заговорил сыщик. — Вот как на духу: у меня бумажник два часа назад в метро вытащили, денег с собой ни рубля нет. Давай так: ты мне сейчас рассказываешь, что видел, а я тебе завтра прямо вот сюда гонорар привезу. Согласен?

Женя оценивающе взглянул на Бабкина и неожиданно кивнул.

— Ладно. Любовника, что ли, ловишь?

— Вроде того. Так кто здесь был-то?

Бомж на удивление быстро припомнил тех, кто приехал около полудня на озеро. Сергей даже подумал, не привирает ли тот, но потом хорошая память Жени легко объяснилась:

— Денег они мне дали, вот что. Я культурненько так подошел, хотел бутылочки собрать — у них там штук десять было, не меньше. А бывает, знаешь, хайло на тебя разевать начинают, вроде как пошел отсюда, потом придешь. А какое там «потом»? Конкуренты же, суки, везде! — пожаловался Женя. — А эти — нет. Еще и бабок один достал, сунул мне. Хотел больше дать, да его другой, гад, отговорил.

— Глянь-ка сюда…

Охваченный недобрым предчувствием, Бабкин достал фотографии и сунул Жене под нос.

— О! — обрадовался тот. — А я что говорил! Вот этот мне денежку дал, а вон тот, падла, зажмотился. Чтоб его…

И Женя вкратце описал, какой бы он хотел видеть дальнейшую судьбу жмота. Бабкин его не слушал, хотя некоторые выражения были для него неизвестны. Он смотрел на фотографию «падлы», известной ему как Юрий Андреевич Воропаев.

Договорившись на следующий день о встрече с Женей, причем время было установлено бомжем весьма приблизительно («ну, ты так примерно к полудню подъезжай, а я ближе к обеду подойду»), Бабкин поднялся и пошел ловить такси. Предупредив водителя, что за деньгами поднимется к себе, Сергей мрачно смотрел на город за пыльным стеклом и размышлял.

Итак, что мы имеем? А ни хрена не имеем. Мало того что одного возможного исполнителя вообще не было в городе, так еще и у другого алиби подтвердилось самым неожиданным образом. На секунду мелькнула мысль о том, что Воропаев попросту подговорил бомжа рассказать всем интересующимся историю о трех приятелях на шашлыках, но Сергей сразу откинул ее. Во-первых, для этого мужичку актером надо быть первоклассным, чтобы так убедительно все задвинуть, а потом — вряд ли Воропаев такой предусмотрительный. Отловить бомжа и заставить его рассказывать свою сказку любому, кто ни спросит… Нет, очень сомнительно.

Получается, что Затрава все-таки нанял человека со стороны. Черт, чужого-то фиг выследишь — даже отпечатков обуви около входной двери милиция не нашла, что уж там говорить об отпечатках пальцев! Ну да, наш хитрый хохол решил не экономить. И правильно сделал — наверняка ни менты ни хера не найдут, ни я сам. Елки, как плохо-то…

Даже мысль об обещанном гонораре не утешила Бабкина — проигрывать он не любил. Размышляя о том, как же ему выйти на этого чертового исполнителя, сыщик не заметил, как машина остановилась.

— Товарищ, вы там уснули? — обернулся к нему водила. — Пять минут стоим уже. Приехали.

Бабкин вздрогнул и полез за бумажником. Пару секунд переживал неприятное ощущение человека, обнаружившего пустоту в заднем кармане брюк, но тут до него дошло: «Черт! Его же еще в метро украли!»

Оставив водителю в залог куртку, Сергей вылез из «пятерки», тут же освобожденно приподнявшейся, и отправился за деньгами.

Наташе Эдик не стал ничего рассказывать. Он едва ли не впервые в жизни чувствовал себя человеком, который сам принял решение и несет за него ответственность. Но та заметила, что с мужем творится что-то непонятное, и попыталась узнать, в чем дело. В магазине игрушек, где Тим долго и придирчиво выбирал себе динозавра, она начала было расспрашивать, но Тимофей ее отвлек, и Эдик облегченно вздохнул. Долго сопротивляться Наташе он бы не смог, а рассказывать о предложении и опасениях матери ему не хотелось.

После магазина Эдик завез Наташу и Тима домой, а сам поехал на сервис проверить машину. Довольный Тим быстро взбежал по лестнице, спрятался за любимой шторой напротив своей комнаты и закричал:

— Мам, смотри, кто это? Отгадай, только неправильно!

— Может, лев? — предположила Наташа.

Тим за шторой бешено замотал головой.

— Тигр?

Тим опять помотал, давясь от хохота.

— Неужели… — Она сделала театральную паузу. — Динозавр?!

— Да, да, да!

Мальчик выпрыгнул из-за шторы и повис у нее на руках, размахивая доисторическим чудовищем, оказавшимся почему-то зеленого цвета.

— Дино-дино-динозавр! Завр! Завр! Дино! Дино!

Резко хлопнула дверь, Наташа вздрогнула и обернулась. В конце коридора стояла Алла Дмитриевна, очень бледная, и смотрела на нее с нескрываемой ненавистью.

— Послушайте, — начала она медленно и отчетливо говорить еще издали, неторопливо приближаясь. — Мало того что вы шпионите за всеми в доме. Мало того что вы ведете себя как… как не знаю кто. Но вы даже не пытаетесь воспитывать своего сына. Вы! Понимаете! Что он! Нам! Мешает!

Последнее слово Алла Дмитриевна почти выкрикнула. Рыжие волосы ее сегодня казались полинявшими, но глаза горели. Тим притих и спрятался за маму.

— Простите, «нам» — это кому? — негромко спросила Наташа.

— «Нам» — это мне и Игорю Сергеевичу! Вы, моя милая, живете здесь со своим сыном без году неделя, а проблем принесли, словно за десять лет. С вашим сыном невозможно в одном доме находиться! Он же постоянно орет!

— Я не ору! — неожиданно басом сказал Тим, но Наташа осторожно закрыла ему рот ладошкой.

— Вы здесь на птичьих, можно сказать, правах, — продолжала взвинченная Алла Дмитриевна. — Вот и не забывайте об этом.

Она повернулась и пошла к своей комнате. Наташа пару секунд наблюдала, как утопают в ворсе ковра невысокие каблучки стильных туфель госпожи Бобровой, а потом бросила ей вслед:

— Не хочется вступать с вами в дискуссию по поводу птичьих прав. Но вы будете первой, кого я выставлю из дома.

Алла Дмитриевна остановилась и медленно обернулась. На лице ее были написаны презрение и насмешка.

— Что-о? — протянула она. — Вы кого-то выставите? Милочка моя, у вас мания величия.

— А у вас — полная дезориентация в пространстве, — спокойно парировала Наташа. — Евгения Генриховна держит вас при себе как домашних кошек. А я больше люблю собак.

— Ваши вкусы здесь никого не интересуют! — визгливо выкрикнула Алла Дмитриевна.

— Очень скоро единственное, что вас будет интересовать, это именно мои вкусы! — прошипела Наташа, схватила Тима за руку и заскочила в его комнату.

Внутри она свалилась на диван и расхохоталась.

— Мам, ты чего смеешься? — удивился Тим.

Наташа взглянула на него и подмигнула.

— Мы с тобой напугали тетю, — объяснила она. — Но только пускай это будет наш с тобой секрет, хорошо? Мама хулиганила.

— Ладно, — разрешил мальчик. — Мне тетя Алла не нравится.

«Мне тоже, признаюсь, — мысленно произнесла Наташа. — И еще кое-кто. И пусть только тот самый „кое-кто“ попробует моего сына обидеть!»

Степан Затрава, облокотившись на стол, смотрел на своих помощников. Алексей Козлов, по своему обыкновению, глядел куда-то в пространство с непроницаемым выражением лица, а Ботвинник задумчиво выдвигал и задвигал обратно нижнюю челюсть.

— Олежек, перестань, — попросил Затрава. — Ты меня пугаешь.

Ботвинник хмыкнул, но манипуляции с челюстью прекратил.

— Ну, дети мои, что новенького у нас?

Затрава вышел из-за стола и уселся в кресло рядом с помощниками. На стеклянном столике тут же возникли три стопки, запотевшая бутылка и разложенная на сочных листьях салата розовая семга.

— Ну и зачем ты все это поставил? — глядя на выпивку и закуску, спросил Затрава. — Нам пока, в общем-то, пить не за что.

— Не скажи, Степан Михайлович, — возразил Козлов. — У парикмахерши-то вон что творится!

— Да, страшные дела, страшные! — Затрава покачал головой и опрокинул в рот рюмку. — Хорошо, что милиция наша доблестная шуршит, ищет кровопийцу. Но ведь какое совпадение, а? Надо же — и убили, и волосы обстригли, да еще и ножницы сверху положили. Нет, как по заказу, ей-богу!

Ботвинник и Козлов переглянулись, но промолчали.

— Я вот что думаю, ребятки мои, — промурлыкал Затрава, наливая себе следующую стопку. — Один раз, как говорят умные люди, — это случайность, два раза — совпадение, три раза — закономерность. Так почему бы случайности не случиться, а? О, как сказал! — Он поднял рюмку и посмотрел на свет. — Может еще какая-нибудь ерунда случиться, Алексей Алексеевич?

— Вполне. Почему бы и нет? — пожал плечами Козлов.

— Вот и я о том же. Ну что, мужики, давайте-ка мы с вами выпьем за подходящие случайности. И чтоб они случались только с нашими врагами.

В наступившей тишине раздался негромкий звон трех стопок.

Макар доехал до указателя с надписью «Шатонино» и остановился. В предыдущих четырех деревнях жители либо ничего не знали, либо благополучно обо всем забыли, либо что-то скрывали. Макар полагал, что верно первое. Самое нехорошее заключалось в том, что, начиная с этого места, он не имел никаких ориентиров и вынужден был тыкаться вслепую, как щенок, пытаясь узнать хоть что-то о людях, проходивших здесь четыре года назад. Того, что рассказал ему батюшка Михаил, было вполне достаточно, чтобы понять: около церкви похоронена не Элина. Но куда же они пошли дальше, вот в чем вопрос?

Макар поговорил со священником, но тот только удивленно разводил руками: на ближайшие сорок километров вокруг не было ни одной святыни, которая могла бы заинтересовать верующих. Правда, в последние годы начали возводить на прежних местах церкви, но из них закончена была только одна, и к ней, как выяснилось, Данила не водил своих паломников. «Что же тебе, психу, взбрело на ум? — раздумывал Макар. — Ты ведь эти места не из головы своей больной придумывал, а искал реально существующие. Как родник святой, например. Может, здесь тоже есть какой-нибудь родник, о котором батюшка Михаил попросту не знает?»

Шатонино относилось к Рязанской области. Макар, посмотрев по карте, сколько он проехал, только покачал головой — как же они пешком шли? Хотя… за идею чего не сделаешь. Деревня оказалась неожиданно большой, разделенной посередине то ли прудом, то ли озерцом. Но, подъехав поближе, Макар обнаружил, что перед ним банальная лужа, разросшаяся по весне до неимоверных размеров. Попытавшись обогнуть ее сначала справа, а потом слева, он понял, что препятствие сие даже не для «Нивы», заглушил мотор и задумался, что делать дальше. В это время кто-то деликатно постучал в заднее стекло.

Макар выскочил из машины и увидел перед собой высокого старика, одетого не по погоде легко — в тонкую спортивную куртку и джинсы. «Внуки о деде заботятся, — понял Макар. — Старики в таком возрасте себе подобной одежды не покупают».

— Здравствуйте, молодой человек. Что, опасаетесь ехать-то, а? — ехидно поинтересовался старикан.

— Да, боязно, — признался Макар. — У меня все-таки не подлодка. Объезд тут у вас есть?

— Само собой, имеется. А он вам зачем?

— То есть как — зачем? Проехать.

— Да оно понятно, что проехать. Только вы к кому направляетесь?

Секунду подумав, Макар решил, что это обычное проявление деревенского любопытства, — людей мало, все друг друга знают, вот и интересуется человек.

— Я, честно говоря, ни к кому конкретно, — пожал он плечами, открыто улыбнувшись. — Хотел в магазине продуктами закупиться, вот и все.

К его удивлению, старик не только не улыбнулся в ответ, но словно подобрался. Окинув Макара внимательным взглядом, покачал головой и недобро сказал:

— Вот что, молодой человек, ехал бы ты без магазина. А то, неровен час, застрянешь в луже — и тащи потом тебя отсюда. Только тащить-то никто не будет. Так что разворачивай свою «Тойоту» и шуруй обратно.

— Это не «Тойота», а «Нива», — автоматически поправил Макар.

— А мне, молодой человек, без разницы — на какой железяке ты ездишь. Увози давай ее отсюда — вон, весь проезд перегородила!

Макар обернулся, хотя прекрасно знал, что увидит — ту же лужу, которая, конечно же, никуда не делась. Мельком бросив взгляд на соседние дома, он вдруг заметил, что почти в каждом стоит за окном кто-то и смотрит в их сторону. Где-то хлопнула дверь, где-то скрипнула калитка, и на улице стали показываться люди. Пока они были далеко, но Макар мог бы поклясться, что они выходили вовсе не затем, чтобы побазарить с приезжим.

«Попал, — понял он, — вот и искомая деревня. Только что-то непохоже, что аборигены с радостью будут делиться информацией». В бардачке у Макара лежал пистолет, но он подумал, что до такого абсурда, как необходимость отстреливаться от деревенских жителей, не дойдет. Потом вспомнил рассказ о том, как ребятишки нашли в лесу труп, и решил, что ничего абсурдного в такой возможности нет, а в следующий раз пистолет нужно будет положить в карман.

— Чего задумался, студент? — прервал его мысли голос старика. — Не хотят тебя люди здесь видеть. Не нужен ты нам со своим учением, ясно?

«Каким учением?» — хотел спросить Макар и тут все сообразил.

— Черт бы вас не видал! — воскликнул он с неожиданным раздражением, испытывая одновременно и облегчение, и злость. — Вы бы сначала спрашивали, а потом уже гнали из деревни. И какой я вам, на фиг, студент?

— А кто ты такой? — спросил дед, несколько растерявшись от Макаровой агрессии.

— Я — частный детектив. Разыскиваю девушку. Она должна была пройти здесь с паломниками четыре года назад. Я не знаю, появлялись они потом или нет. Знаю только, что группа была большая, человек пятнадцать, и вел ее парень по имени Данила.

Полчаса спустя Макар и еще семь человек деревенских сидели в избе и разговаривали. Старикан, которого звали Иваном Демидовичем, неторопливо рассказывал Макару про паломников, и в его повествование время от времени встревали остальные — с уточнениями и дополнениями. Старик отругивался, а потому рассказ затягивался, но Макар не перебивал. Он слушал очень внимательно, хотя об основных событиях уже догадался.

Четыре года назад паломники заявились в Шатонино последний раз. До этого они приходили три года подряд, и жители не обращали на них особого внимания. Они всегда останавливались за околицей, у мужика по фамилии Игнатов, недавно поселившегося в деревне, человека хмурого и неразговорчивого. Ночевали и шли себе дальше.

— Сначала, конечно, наш народ любопытствовал, что да как, — объяснял Иван Демидович, — но старшой их культурно разъяснил, что идут они поклониться святыне, а неразговорчивые — потому что обет на себя взяли, да и просто устали. Ну, чего тут непонятного? От них и отстали.

— Нет, не отстали, — вмешалась старуха в цветастом платке. — Марья Семеновна хотела с ними пойти. Просилась, да ее не взяли. И еще кто-то…

— Да не в том суть! — отмахнулся от нее хозяин дома. — Хотя правда, никого они с собой не брали. Но они ведь тихие были, вреда никому не делали. Переночуют себе — и дальше идут.

— Да уж, тихие, — покивал головой маленький юркий мужичонка. — В августе-то, четыре года назад…

— Ты, Витя, давай тогда уж сам рассказывай, — с раздражением предложил старик. — А я тебя послушаю. Хоть тебя об ту пору здесь и не было, но ты, видать, много знаешь. Не будешь? Тогда и не перебивай.

Макар слушал Ивана Демидовича, и перед его глазами вставала картина произошедшего.

Тем летом, когда Данила со своей группой пришел сюда в последний раз, на паломников и особого внимания не обратили — привыкли. Появились они ближе к вечеру, обошли деревню стороной и вышли сразу к дому Степана Игнатова — того самого, у которого и в предыдущие годы останавливались. И все прошло бы так же тихо, как раньше, не вздумай Игнатов посадить у себя в саду какой-то редкий сорт сливы — крупной и сладкой, да еще и похвастаться перед соседями. Пятеро ребятишек из деревни, оставленные у бабушек и дедушек на каникулы, решили наведаться в сад к Игнатову. Про паломников они то ли не знали, то ли решили, что те им не помеха. Ближе к полуночи ребятня ободрала несчастное деревце и собиралась уже убегать, но тут один из мальчишек заметил в огромном игнатовском сарае свет и решил посмотреть, кому это там не спится. Через пять минут он перелетел через ограду как ошпаренный, успев только крикнуть ребятам, что «там женщину какую-то убивают». Примчавшись домой, он выложил все деду с бабкой, и рассказ его так подействовал, что те разбудили соседей и пошли все вместе к Игнатову, потому что мальчонка рассказывал страшные вещи.

— И что же увидели? — нетерпеливо спросил Макар.

— Да в том-то и дело, что ничего, — покачал головой Иван Демидович. — Сначала Игнатов вообще пускать никого не хотел к себе, но те пацаны, которые сливы воровали, своим домашним тоже что-то рассказали, и в конце концов народу собралось немало. Ну, Степан ворота открыл, провел всех в сарай — а там и нет никого. Вот были — и нету. А на полу — следы крови, да много, словно и впрямь убивали кого. Пока шумели, пока по окрестностям с фонарем рыскали — уже и утро. Потом поняли, что паломники сразу, как крик пацана услышали, смылись. А поищи-ка их в наших-то лесах! Да и искать особо никто не стал. Пошли к участковому, рассказали все, да только участковый наш… — Старик махнул рукой с огорченным видом. — Пока он проспался, пока похмелился, тут уж и Новый год наступил. В общем, так все и закончилось.

На следующий год паломники опять пытались зайти в деревню — только на сей раз вел их не Данила. Деревенские жители их разве что камнями не закидали. Позвонили в милицию, и паломников даже задержали, но потом отпустили. Еще пару-тройку раз в деревне появлялись какие-то люди, говорившие о святынях, но местные их просто выгоняли, как выгнали бы сейчас и Макара. А Степан Игнатов в том же году дом продал и уехал.

— Так про девушку никто не знает? — спросил Макар.

— Да что ты! — махнул рукой Иван Демидович. — Я ж тебе говорю, мы и не видали толком никого. Там у них и мужчины были, и женщины. А потом — они же в плащах каких-то с капюшонами шли, даром что август на дворе, лиц-то не разобрать.

— А где тот парнишка, который видел, как убивали женщину?

— Да его родители года два как в Германию уехали, — подала голос толстая пожилая женщина. — Они по соседству со мной жили. Всех своих забрали — и мать, и отца. Дом заброшенный стоит, смотреть жалко.

— Иван Демидович, так куда они все-таки шли? — вспомнил Макар. — Здесь разве есть какое-то место святое?

Вместо Ивана Демидовича ответила, сильно шепелявя, старуха в цветастом платке.

— Есть место, есть. Мы сразу-то не сообразили, а то бы знали, где их, прохвостов, искать. Километра три, а то и больше отсюда будет. Святое место, святое, только о нем мало кто знает.

— А что за место? — не выдержал Макар.

— Непонятное место, честно сказать, — проговорил Иван Демидович под неодобрительное ворчание старухи в платке. — Про него забылось постепенно, но раньше туда на поклонение ходили. Только сейчас говорят, что вроде как выдумки это все. Я полагаю, что выдумки и есть, но некоторые верят.

— Иван Демидович, как место называется? — взмолился Макар.

— Могила старца Луки, праведника и отшельника, вот как! — строго ответила вместо хозяина дома старуха.