49
Октябрь. Грибы
Желанный призрачный свет еще раз дал понять, что надо идти вперед между кустов. Дима пошел дальше в выбранном направлении и, цепляясь за ветки, стал пробираться наверх сквозь сплошной массив горной ежевики. Тонкие упругие плети, сплошь усыпанные в июле черными крупными ягодами, сейчас были покрыты белым пухом, почти тополиным. Через эти призрачные пушистые грозди не мог бы никто пробраться. Но только не Дима!
С первых движений в этом сплетении ему казалось, что он борется со стаей кровожадных птиц и диких котов одновременно. Он их даже видел среди тонких ветвей. Они драли его лицо своими когтями, кололи клювами глаза и выдирали волосы. Он был весь изодран шипами, по лбу и щекам текла кровь. Наконец заросли ежевики закончились, и он добрался до каменной площадки, с которой был виден городок. Стало веселее. Он выдохнул и понял, что страшно голоден. Остатки кайфа сходили на нет. Его начинало потряхивать, смертельно хотелось новой дозы. «Ничего, главное – до города добраться, – уговаривал он сам себя. – Возможно, если бы не укол, я бы не осилил это пространство». Он огляделся и у кромки кустов, освещенной луной, увидел несколько стаек грибов на тоненьких ножках, похожих на сыроежки. «Поганки? Или, может, галлюциногены?!» Он сорвал один гриб, понюхал его, помял в руках и выбросил. Не стоит рисковать, когда жизнь рядом. Вот она, рукой подать. На границе слышимости различались автомобильные гудки: это городок праздновал победу своей команды в футбольном матче с соседями. При виде далекого салюта Дима пришел в неописуемый восторг. Он стоял лицом к лицу со своей мечтой о свободе.
Вновь подул ветер, и туча, ушедшая было отсюда, вернулась, почти закрыв собой луну. Упали первые тяжелые капли. Дима уже знал, что это означает. Будет ливень. Возможно, короткий, но очень сильный. Еще не хватало заболеть. Это в двух-то шагах от свободы. В слабом свете луны, проникающем сквозь рваные края темно-сливовой тучи, он огляделся в поисках временного убежища и увидел небольшой проем на стыке двух каменных глыб, прилепившихся друг к другу. Похоже, это небольшая пещера. «Сойдет для временного убежища», – решил Дима, протиснулся вглубь, насколько позволял тусклый свет, тянущийся из расщелины, и, вдруг очутившись в полной темноте, замер. Глаза стали понемногу привыкать, но тьма была настолько кромешной, что даже на расстоянии вытянутой руки было не видно, что дальше. Создавалось ощущение, что ты попал на край света и, сделав шаг вперед, тут же провалишься в бездну. Поэтому Дима, сделав еще несколько шагов на ощупь по мягкому, будто устланному толстым ковром хвойных иголок полу, остановился и стал прислушиваться к своим ощущениям. В пещере было тепло, пахло зверем, и казалось, что он дышит. Будто Дима приблизился к мягкому телу огромного животного или собаки. Захотелось найти его, сесть, прижаться к плюшевому пузу и заснуть. У усталого и разбитого Димы желание найти этот уютный закуток, оградиться от всего, что с ним случилось, и просто отдохнуть было очень сильным, но преодолимым. Потому что сквозь порывы ветра, доносящиеся от входа, он стал различать сначала слабые шорохи, потом странные звуки, похожие на жалобные попискивания. И шорохи, и звуки набирали силу, и вдруг он почувствовал, как что-то быстро коснулось его щеки, потом еще и еще. Дима стал изо всех сил размахивать руками, но целая стая летучих мышей, которые возвращались домой с ночной охоты, атаковала его, тыкаясь в лицо, во все части тела. Он не видел их, но чувствовал удары морд, касания крыльев, они цеплялись за кожу, за одежду и, пытаясь оторваться, царапали его своими тонкими острыми коготками. Он пытался бежать, не разбирая дороги, натыкаясь на стены, ничего не видя перед собой. Ему повезло только в том, что грот в этом месте оказался достаточно узким, и, инстинктивно развернувшись в обратную сторону, он спасался в единственно верном направлении. В свете проема он уже явственно различил стаю и продирался сквозь нее, а мыши ударялись о него маленькими телами и били крыльями. Он выбирался совсем недолго, но это время показалось ему вечностью. Поскользнувшись на камне у выхода из пещеры, он упал прямо в грибы, которые видел недавно, и проехался по ним, больно подвернув кисти, раздавив несколько сочных экземпляров. Взвыв от боли в поврежденной руке, другой он вытер лоб, пот и кровь с него стекали прямо в глаза. Несколько аппетитных кусочков гриба прилипли к его ладони. Приступ острого голода пронзил Диму. Он понюхал: пахло обычным грибом, не удержался и съел. Дождь к тому времени закончился.
«Надо идти. Надо идти». Дима с огромным трудом поднялся, чтобы убедиться: все, что ему виделось, и огоньки вдалеке, и салют, и гудки машин – правда. И на площадке увидел Оксану.
– Дима, Димочка, я так соскучилась по тебе. Я думала, ты спасешь меня. – Она стояла, как каменное изваяние, в прямом сером тюремном платье. И лицо ее было такое же серое, как и руки, опущенные вдоль тела, и волосы, закрывающие лицо.
– От чего? – Глупо было в такой ситуации делать вид, что он ничего не понимает. Но его поганый язык сказал именно это. И повторил: – От чего?
– Тетя твоя поймала меня под кроватью.
– А! Ты про это? – Он весь дрожал, трясся так, как будто его безостановочно било током. – Что же ты не убежала?
– Я не могла. Окно было закрыто. И двери заперты. А потом меня забрали в тюрьму. И я думала, ты меня спасешь, расскажешь, что я не брала браслет. Что ты мне сам его подарил. Он же твоей тети. А ты исчез. И меня забрали в тюрьму. Как воровку. И Джино меня бросил. Там очень, очень плохо, в этой тюрьме, очень страшно. А мне хотелось жить. Выучить язык. Мне было очень плохо. Джино передал мне какие-то деньги. Я достала нож. И ночью перерезала себе вены. Мне так плохо. И страшно. Может быть, мы скоро встретимся.
Дима стоял перед серым продолговатым камнем, и слезы ручьями текли по его лицу. Да, он поступил скверно, хуже некуда. Но до города осталось совсем немного, и он не позволит каким-то воспоминаниям вторгаться в его новую жизнь и рушить ее, еще не начавшуюся.
– Нет! Не дождешься. Я выживу. Я еще стану самым известным журналистом. – Он размахнулся и изо всех сил ударил кулаком больной руки в изваяние. Адская боль пронзила все его тело и вернула в реальность.
Дима все воспринимал отчетливо, но разум его создавал самые фантастические видения. Мимо прошли две молчаливые женщины с медными кувшинами. Одна из них, похожая на Юлю, обернулась и печально посмотрела на него. Вторая шла не оборачиваясь. Кувшины сверкнули под луной медными боками, женщины растворились в зарослях. Отклонившись от курса, он пошел за ними и увидел камень, из-под которого вытекал тонкий ручеек, наверное, он тек уже много лет, потому что его ложе было выточено водой. За источником начиналась белая каменная тропа. И ручей странным образом журчал и с той стороны. Дима пошел, следуя его руслу, вглядываясь в темноту и надеясь отыскать тех женщин. От ущелья его отделяла только дикая ежевика. Ручей незаметно поменял направление, и мокрые валуны оказались прямо под его ногами. В одно мгновение Дима оступился и издал страшный крик, почувствовав, что летит вниз. Но его спас колючий упругий ежевичный гамак. Привычно выдравшись из него, он вернулся в то место, где ручей взял направление к низкому берегу. Шел долго, практически на автомате, одна мысль о том, что скоро все будет по-другому, вела его и через несколько часов вывела на ровное пространство, покрытое сосновым лесом. Огоньков отсюда уже не было видно. Луна исчезла, пробивался рассвет. День обещал быть пасмурным. Накрапывал мелкий дождь, сосны проступали сквозь сумеречный туман.
Он сел под сосну на влажную землю, покрытую ковром из иголок, и вспомнил мягкий, устланный мышиными экскрементами пол в пещере. Ощутил саднящее жжение разодранной кожи. Понял, что в эту секунду за укол отдал бы, не раздумывая, жизнь. Внезапно почувствовал дикие спазмы в животе. Он скорчился и уже не мог распрямиться. Тошнота стянула его горло тугим шарфом, обволокла тело вязкой болью. Весь покрытый испариной, Дима повалился на землю и катался по ней, рыча, как раненый зверь. Его душили приступы рвоты, но, кроме желчи, из пустого желудка ничего не выходило. Несколько съеденных кусочков смертельно ядовитой бледной поганки методично и безвозвратно разрушали и без того угасающую жизнь. Безжалостно рвали хоть и тоненькую, как паутинка, но все же какую-никакую связь между этим и потусторонним миром. Но Дима этого не понимал.
– Господи! Меня переломает, я потерплю. Только дай мне маленькую возможность, прошу тебя. Клянусь, все будет по-другому, – шептал он пересохшими, потрескавшимися губами. – Умоляю, последний крохотный шанс. Ты же можешь…
Утро, все затянутое тучами, печально смотрело на него: «Больше ничего с тобой не случится».
