26
Сентябрь. Портрет. Дима

Он очнулся и не понял, где находится. Сверху на нем лежала Адина бабка, и рука не чувствовалась. Кисть его была плотно перехвачена веревкой, на которой висел портрет. Он попытался снять с себя тяжелый холст, но сначала надо было освободить руку. Дима вспомнил, как пытался снять картину со стены, и ему показалось, что старуха схватила его. «Вот накурился, нормальная такая трава. А оказывается, просто зацепился за веревку». Он пошевелился, и голова затрещала по всем швам черепной коробки. Кое-как выбравшись из-под портрета, он взял его и поставил к стене. Сел на кровать. Было плохо. В поле зрения оказались бутылка и коробочка. «Нет, нет, нет!» – сказал Дима коробочке и выкинул ее через окно. Бутылку открыл, употребил остатки виски и пошел на кухню – очень хотелось есть. Пакеты, которые вчера привезла Ада, стояли неразобранные. Заглянул в один – молоко, йогурты, хлеб, колбаса, сыр. «Наверное, испортились, жара». Он взял пакет и целиком поставил в холодильник. Во втором лежали овощи. Он поступил с ним так же, как с первым. Еще был пакет с вином, водой и сигаретами. На плите грустили в кастрюле остатки вчерашней пасты. Рядом открытая коробочка со сливками. Дима вылил их в кастрюлю, подогрел и съел пасту. Сделал кофе. Выпил вина. Стал приходить в себя. «Интересно, сколько времени?» Нашел телефон, и тот жалобно пискнул в его руках. Часы показали полдень. «Блин, зарядника нет. И ноут, наверное, тоже сдох. Надо быстрее позвонить этой сумасшедшей». В трубке долго раздавались длинные гудки, никто не подходил. Дима выключил свой телефон, чтобы сохранить в нем хоть сколько-то энергии. Внезапно ему захотелось спать, и он, предусмотрительно закрыв входную дверь, снова поднялся наверх. Портрет стоял у стены и смотрел на него взглядом, полным превосходства.

Жабы, две мерзкие жабы – бабка и внучка! – бросил портрету Дима и упал на кровать. Его накрыл тяжелый полусон, в котором было душно, и Дима лежал мокрый и липкий, голова раскалывалась, словно переспелый арбуз на расплавившейся от солнца бахче. «Да она же ведьма, она же ведьма…» – доносилось из угла комнаты. Дима никак не мог вспомнить, где он это уже слышал. Потом проснулся в ознобе и поту. За окном смеркалось, портрет невозмутимо стоял в своем углу, и цвета вечереющего неба делали лицо на нем совсем живым. Дима с трудом встал и перевернул холст. Попробовал включить ноут, тот, как и ожидалось, не работал. Он почти не помнил окончание вчерашнего вечера, но отлично помнил свою статью. И решил сесть и поработать над ней еще. В конце концов, переписать заново. «Надо взять себя в руки». Он принял душ. Постарался сделать это как можно быстрее, потому что за шумом воды ему чудились разные посторонние звуки.

Затем спустился вниз. Решил проверить, все ли закрыто, чтобы было не так страшно. В сад выйти не решился. Вчера ему показалось, что он слышал вой каких-то животных, и он вспомнил Адино предупреждение. В саду их, конечно, быть не может, но лучше пойти туда завтра утром. Ему стало смешно. Когда он чего-нибудь боялся? «Вообще-то боялся, – подумал он, спускаясь по лестнице в тихую, темнеющую гостиную. – Боялся облажаться в работе, привязаться к кому-нибудь не тому и общаться не с тем, с кем надо, очень боялся, что всю жизнь придется жить на эти жалкие гонорары, боялся старости, каких-либо обязательств и ограничений. Теперь вот боюсь медведей и волков. И еще привидений, и бабку на портрете. И Аду», – вытащил он признание из глубины своей души. И ему стало еще страшнее. «Да она ведьма…» Откуда это взялось? Ему захотелось забыться и покурить чудесной травки. Но он не выйдет на улицу. Хорошо, что об этом никто не знает. Его бы засмеяли. Этого он тоже боялся.

В гостиной Дима обнаружил старинные напольные часы, открыл их. Внутри лежал ключик. Если днем было двенадцать, а уже почти закат – на юге темнеет рано, – то, видимо, сейчас восемь-девять. Он завел механизм, и часы пошли. Снова спустился на кухню, съел кусок хлеба с вином. Хотелось осмотреть дом, но и это он отложил на завтра из тех же соображений, что и сад. Прихватил бутылку, стал искать в гостиной ручку и бумагу. Обшарил ящики комода. В них лежали стопками полотенца и скатерти. Спать совершенно не хотелось.

Дима вытащил из спальни портрет и поставил его на лестнице лицом к стене. Закрыл дверь на ключ. Потом сидел на кровати, пил, курил и думал о том, что с ним происходит и что делать дальше. За окном вспыхнула зарница, потом редкие тяжелые капли застучали по листьям, начался дождь. Комната наполнилась свежестью, а глаза постепенно стала заливать дремота. Дождь шумел, и Диме снова стали слышаться, как в ду́ше, посторонние подозрительные звуки, среди которых он различал скрипы, и шаги, и шорох у двери в спальню. «Черт, забыл все проверить!» Но сил выяснять, что это за звуки, не осталось. «Возможно, все это мне только кажется». Он забрался под одеяло, ему было очень тоскливо, и долго лежал так, пока не заснул.

Утром он включил телефон и еще раз набрал номер Ады. После нескольких гудков трубка издала прощальный писк. «Черт! Она что, решила меня запереть здесь одного насовсем? И время забыл посмотреть». Он вспомнил о часах внизу и в этот момент услышал еле доносившийся бой. Насчитал одиннадцать раз и спустился. Отломил кусок уже зачерствевшего и потерявшего вкус хлеба. Доел остатки сыра и колбасы. Секунду подумал и вместо кофе выпил стакан вина. Вышел в гостиную и задрал голову вверх. Увидел темные поперечные балки под белым потолком. Обратил внимание на огромную люстру. На втором этаже спальня и еще какая-то комната. Справа от нее небольшая лестница, наверное, на чердак. Внизу большая кухня, он видел рядом еще одну дверь, видимо, там бойлерная. В гостиной вплоть до балкона второго этажа стояли полки с книгами, пара кресел, торшер и маленький столик. И еще шкафчик, очень напоминавший бар. «Я сюда вернусь и вскрою тебя», – сказал ему Дима. С другой стороны лестницы, симметрично «библиотеке», располагалась комната со шкафами, но вещи пока не интересовали Диму, и он не стал изучать ее подробно. С правой стороны гостиной он нашел еще одну спальню. В ней из-за закрытых ставней было темно, стояла кровать и очередной комод. Дима похлопал его ящиками, но они оказались совсем пусты. Дверь, обнаруженная за лестницей в конце узкого коридора, разделяющего гардеробный и книжный отсеки, оказалась еще одним выходом в сад. Она была заперта. По итогам обследования он решил, что интерес представляют только чердак и комната на втором этаже, которая тоже была закрытой. «Думаю, можно найти ручку и бумагу. Надо открыть». Он еще раз спустился на кухню. По пути заглянул за вторую дверь. Там действительно стоял нагреватель воды, гладильная доска, стиральная машинка. На стуле рядом с ней высилась стопка постельного белья. Она смотрелась неестественно в этом заброшенном доме. Ведь если лежит белье, значит, кто-то собирался его гладить, подготовил и вышел ненадолго. Дима вспомнил портрет наверху, и его передернуло. На кухне он снова отломил хлеба, выпил вина. За время изучения дома успел проголодаться. Он пил вино и разглядывал вещи, окружающие его. Старинная плитка, покрывшаяся патиной. Медный таз, фарфоровый кувшин в нем и льняное полотенце. Раньше он их не заметил. Так умывались в прошлом веке. От полотенца, явно обозначавшего присутствие здесь хозяина, Диме снова стало не по себе. Он провел рукой по кувшину, и ему показалось, что тот влажный. Стал раскрывать ящики буфета, в одном нашел коробочку с гвоздями. Взял пару штук, маленький нож и поднялся к двери. Долго возился с замком и вдруг осознал, что часы пробили три раза. «Может, просто выломать его стамеской? – подумал он, стараясь в очередной раз поддеть язычок замка ножиком. – Дверь-то уже явно испорчена». Но тут она отворилась.

За ней оказался кабинет. Дима сделал такой вывод, увидев массивный письменный стол у окна, кресло темного бархата и с длинными гнутыми ножками напротив и полки с книгами. В углу стоял маленький диванчик, на стене, над диванчиком, висело старое большое зеркало в резной раме. На столе лежала стопка дорогой, очень хорошей бумаги, перьевая ручка и стояла баночка с чернилами. Дима оживился: «Это то, что я искал. Не знаю, что там придумала эта старая дура, но теперь точно мне будет не так тоскливо». Он вспомнил, что давно ничего не ел. Принес остатки черствого хлеба и вина, сел в кресло – оно оказалось невероятно удобным, – положил перед собой бумагу, заправил чернилами ручку и решил, что сейчас напишет великолепную статью о показе мод. Ада права – тот текст полное дерьмо. Он выпил вина, порисовал на бумаге квадратики, кружочки и треугольники, поел хлеба, выпил еще. Но ни одной проклятой мысли не лезло в голову. Пару понравившихся было строк он зачеркнул. Сел на диван напротив зеркала. Из темноты зазеркалья на него смотрел заросший бородой и осунувшийся парень. Дима вспомнил, что не брился уже несколько дней. Смотреть в зеркало было неуютно, ему стало казаться, что позади него маячат какие-то тени, и тут взгляд его наткнулся на небольшой старинный саквояж, стоявший у двери. Дима раскрыл его. Небольшой клубок, какое-то письмо. О! Чья-то фотография, плотно обмотанная красными нитками, видимо, из клубка. Он достал ее, и, осторожно снимая нитки виток за витком – некоторые из них прилипли к фотографии, – обнаружил следы каких-то темно-коричневых пятен и пришел в ужас.