Глава 10

Валентин Ованесович покормил кошек, разрыхлил грядки и выпрямился, снимая перчатки. Всю работу в огороде он делал в перчатках, берег руки. Корзун обернулся и посмотрел на заднюю калитку, заранее зная, что никого там не увидит, но все-таки надеясь в глубине души, что Эля что-нибудь придумает.

Ее там не было, конечно же, и он ощутил, как тоска стиснула сердце.

Валентин Ованесович последнее время иронизировал над собой чаще обычного, понимая, как смешон, должно быть, со своей любовью к двадцатисемилетней Эле. Он не смог бы сказать, в какой момент из неуклюжего толстенького ребенка, росшего по соседству, выросла стеснительная девушка и когда он увидел ее в первый раз. Увидел по-настоящему, а не просто мазнул взглядом по девчушке Шестаковых – одной из четверых, бегающих по окрестным дворам.

Она частенько забегала к нему, гладила кошек – своих мать не разрешала заводить, болтала о пустяках. А однажды вдруг залилась краской от какого-то пустякового комплимента, и он, взрослый, насмешливый человек, растерялся как мальчишка. Он ловил обожание в ее глазах, говоря себе, что это всего лишь уважение, проявляемое девушкой-подростком к нему, человеку с необычной биографией. Восемнадцать, двадцать, двадцать три… Как-то раз, возвращаясь к себе с женщиной, он заметил Элю стоящей возле окна – она увидела их, и лицо ее изменилось. У Валентина испортилось настроение, и хотя он постарался ничем не выдать себя случайной спутнице, дело в тот вечер закончилось ссорой.

Ей нравились нарциссы и тюльпаны, и он засадил весь сад этими цветами, не признаваясь самому себе, зачем это делает. Он давно уже считал, что из гадкого утенка она превратилась в прекрасную птицу, но прочие, ожидавшие видеть лебедей вроде ее младшей сестры, не замечали своеобразной прелести старшей, не понимали, как хороша она стала. Валентин Корзун тихо радовался этому, боясь, что однажды увидит ее с каким-нибудь прыщавым молодчиком или, хуже того, престарелым донжуаном вроде него самого.

Позже она сказала, что всегда его любила. Он десятки раз слышал признания в любви и сам клялся с жаром, а Эля сказала об этом так неловко, словно боялась оскорбить его, и он понял, что врал всю жизнь себе и другим. Счастье протискивалось в его двери, осторожно стучало в окна, сидело на ступеньках, поглаживая тощие ободранные коленки – Корзун давно заметил, что даже у полненьких детей коленки всегда торчат острыми углами, – а он не хотел его видеть, хотя оно само заглядывало ему в глаза своими глазами то ли карего, то ли зеленого цвета.

Он снова обернулся к калитке, вздохнул. Одна из прикармливаемых им безымянных кошек скользнула под ноги, ласкаясь, но Валентин Ованесович даже не посмотрел на нее. Он чувствовал себя пожилым, никому не нужным и точно знал, что это чувство исчезнет только тогда, когда к нему прибежит Эля.

Илюшин сидел в своей комнате возле окна, задумчиво глядя на дорогу. Лучи вечернего солнца, косо падающие из-за дома, позолотили пыль, поднимавшуюся над ямами, – недавно здесь протарахтела машина: водитель доехал до кустов, развернулся и укатил, поняв, что попал в тупик.

«Я тоже попал в тупик, – думал Макар, положив голову на подоконник и внимательно разглядывая трещинки на раме перед его глазами. – Роза умерла. Чудинов умер. Соколов, как выяснилось, тоже умер. Если есть еще люди, готовые рассказать мне о прошлом Шестаковых, то я их не знаю. Пожалуй, стоит развернуться и поехать в другом направлении. Или хотя бы выбрать это направление».

Илюшину вспомнился старик Афанасьев – как он стоит на крыльце, хмуря лоб, и морщины по его щекам стекают вниз, к запавшему рту, и говорит, с отвращением выплевывая слова… «Хочешь знать, кем была Роза Шестакова? Она была порождением дьявола!»

Две женщины на фотографии, похожие так, как могут быть похожи только близнецы. «Они были совсем разные», – говорил о них Валентин Корзун.

Магнитофон под лестницей… Белое платье в шкафу Леонида… Лариса, откровенно предлагавшая ему себя, вырисовывавшая тонким пальчиком восьмерки на его рубашке. Эля, сжимавшая пухлые ручки, усыпанные веснушками, и предупреждавшая тихим голосом: «Здесь все не так, как кажется».

Внизу раздались шаги, и Макар, насторожившись, поднял голову. К дому подходил Эдуард. Спустя короткое время Илюшин из-за неплотно прикрытой двери услышал шаги Шестакова, и у него мелькнула мысль, что парень решил наведаться к нему – комната самого Эдика была на первом этаже. Но никто не постучался. Макар встал, подошел к двери, стараясь не издавать шума, и, выглянув, увидел худую спину в черной рубашке возле комнаты Ларисы.

Заиграл телефон, и Шестаков схватился за трубку так торопливо, словно ждал звонка от любимой девушки. Но голос его был сух и деловит, когда он заговорил с собеседником.

– Хорошо, в семь, – сказал Эдик. – Да, там же, где и в прошлый раз. Не беспокойтесь, она ни о чем не знает. Ее вообще нет дома.

Он сделал паузу, слушая, что говорит ему собеседник, и добавил:

– А вот это давайте не будем обсуждать по телефону. Да, до встречи.

И отошел от комнаты сестры, так и не постучавшись в нее.

Илюшин замер за дверью, надеясь, что Шестаков не обратит внимания на щель. Тот прошел мимо, не задержавшись, и спустился по лестнице, насвистывая что-то. Макар бросил взгляд на часы, увидел, что до семи остается тридцать минут, и подошел к окну, прячась за шторой.

Он увидел, как по дорожке идет младший сын Эльвиры Шестаковой, пряча что-то в карман.

Меньше чем через минуту Макар Илюшин вышел из дома, следя взглядом за Эдиком, успевшим дойти до поворота в ближайший переулок.

«Последнее время я слишком много занимаюсь слежкой. – С этой мыслью Илюшин перешел на другую сторону улицы и ускорил шаг. – Сначала Эля, теперь Эдуард…»

Шестаков шел не торопясь и не оглядываясь, и путь его, определенно, лежал по направлению к остановке. Макар собирался выяснить, с кем же будет встречаться Эдик, успокаивающий собеседника тем, что матери нет дома, но пробежка за автобусом не входила в его планы. Поэтому Илюшин поморщился, когда парень и впрямь встал около проезжей части, всматриваясь в номера подъезжавших автобусов и маршруток.

Остановившись так, чтобы его закрывали растущие возле дороги кусты, Илюшин не сводил глаз с черной рубашки, обдумывая, что же он станет делать, когда Эдуард сядет в автобус. Однако все вышло проще, чем он думал. К остановке одновременно подъехали два сорок шестых автобуса, и Эдик торопливо направился к первому из них. Илюшин, стараясь пройти незамеченным, заскочил во второй и облегченно вздохнул, когда двери закрылись и оба автобуса, развернувшись на площади, поехали в город друг за другом.

На каждой остановке Макар смотрел, не вышел ли Шестаков, но не видел его среди людей, покинувших автобус. Однако когда за окнами мелькнула вывеска уже знакомого Илюшину заведения, он почувствовал, что ждать осталось недолго.

Так и получилось. Эдик выскочил из автобуса и бодро направился в сторону недавно открывшегося кафе, в котором Макар совсем недавно сидел с Ксеней. «Значит, „Аквариум“,» – сказал про себя Илюшин, выходя за ним следом и соблюдая разумную дистанцию. Он помнил, что в заведении стоит полумрак, призванный подчеркнуть достоинства аквариумов с экзотическими рыбами, и теперь почти не опасался, что Шестаков его заметит.

Макар выждал неподалеку от кафе, а затем зашел внутрь, сразу окунувшись в прохладную темноту коридора, на стенах которого призрачно зеленели водоросли: они росли в маленьких аквариумах, расставленных на стеклянных полках. Заглянув в зал, Илюшин сразу увидел Эдика – тот сидел возле дальней стены, откинувшись на спинку стула. Напротив него расположился мужчина лет пятидесяти, который что-то говорил Шестакову, наклонившись к нему. Мужчина был сед, мрачен лицом, а одет был в элегантный костюм. «Это, должно быть, и есть непосредственный начальник нашего Эдуарда», – подумал Илюшин, отходя в глубь коридора и чувствуя себя по-дурацки. Подслушать беседу не удастся – это ему было очевидно, – а мысль о том, что он устроил дилетантскую слежку за Шестаковым лишь затем, чтобы увидеть его встречу с собственным начальником, заставила Макара разочарованно покачать головой.

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

Любезный официант задержался возле Илюшина, всем своим видом выражая готовность накормить его сейчас, буквально не сходя с места.

– Скажите, тот мужчина у стены – это ведь Анатолий Рыжов? – осведомился Макар, мигом вспомнив однажды упомянутое при нем имя депутата, в штате которого работал Эдуард. – Решил обратиться к нему, но не хотелось бы попасть в неудобное положение.

– Вы имеете в виду того, с седыми волосами? – уточнил официант. – Нет, что вы! Его зовут Роман Давыдович Парамонов.

Спохватившись, он озадаченно взглянул на посетителя, и ему показалось, что на лице того промелькнуло изумление. Впрочем, оно так быстро сменилось выражением самого натурального облегчения, что официант решил, будто ему почудилось.

– Спасибо, – от всей души поблагодарил гость. – Действительно, чуть не перепутал.

Он улыбнулся и вышел из «Аквариума».

На улице Макар отошел от кафе подальше, чтобы его не было видно выходящим, и остановился. Лицо его выражало чувства человека, который долго разгадывал элементарный ребус и наконец ему подсказали путь к отгадке.

– Роман Давыдович, значит! – вслух сказал Илюшин, и проходящая мимо пожилая женщина покосилась на него. – Вот, значит, как все просто! А Эля… ага, конечно. Впечатлительна, восприимчива, потому и восприняла все именно так, а не иначе…

Он покачал головой. Подоплека всех поступков Шестаковых, которым он не мог найти объяснения, стала ясной как день, и Илюшин вынужден был признать, что можно было догадаться раньше, намного раньше. «Потребовалось, чтобы меня практически ткнули носом. Хотя все лежит на поверхности».

– Хорошие люди живут в Тихогорске. Квартирный вопрос только испортил их, – проговорил Макар, доставая телефон, чтобы позвонить Бабкину и сказать, что скоро возвращается в Москву. Но в последний момент передумал и набрал номер Ксении Ильиничны. Выслушал длинные гудки, нажал кнопку отбоя и неожиданно поймал себя на том, что пронесшийся по верхушкам кустов слабый вечерний ветер принес с собой состояние беспричинной тревоги, осевшей на Илюшина, как противная липкая паутина.

Выходя из гаража, Ксеня похлопала машину по капоту – она всегда так делала, прощаясь с ней. И разговаривала, когда та ломалась, – как со своими котами, уговаривая их подождать укола и не сопротивляться, когда придет ветеринар. Сегодня ей пришлось много ездить по вызовам, и она порадовалась, что отец разрешил ей взять машину – день и так выдался нелегким.

Она закрыла тяжелый навесной замок, подумав, что давно пора сменить его на новый – в этом иногда заедал ключ. Из трещин асфальта возле коричнево-ржавой гаражной стены пробивалась острая травка, а из самой середины ее смотрел солнечный цветок одуванчика.

Спрятав ключи в сумку, Ксеня присела на корточки и провела пальцем по изнанке бархатистого на ощупь листа, заканчивавшегося желтой головкой цветка. Запахи травы, нагревшегося за день асфальта, бензина, облупившейся краски ударили ей в нос, и Ксеня даже зажмурилась.

А когда открыла глаза, увидела на стене гаража тень человека, одна рука которого была поднятой и удлиненной, словно у мультипликационного персонажа, и оттого очень страшной, неправдоподобно страшной.

В отличие от Макара Ксеня не отличалась быстрой реакцией – Сергей Бабкин не тренировал ее в зале три раза в неделю, обучая уходить от нападения. Но она все же успела дернуться в сторону, и удар биты, который должен был ее убить, пришелся не по Ксениной голове, а по цветку одуванчика, сминая и его, и траву.

Обернувшись, Ксеня увидела мужчину в рубашке и джинсах, лицо которого скрывала черная маска с прорезями для глаз. Вместо прорези рта было темное, расплывшееся по маске пятно, словно он пускал слюни, и оно поразило Ксеню даже больше, чем бита, которой он снова замахнулся, намереваясь ударить ее. В долю секунды она снова ощутила запахи, которые вдыхала несколько мгновений назад, но теперь к ним прибавился резкий запах пота, исходивший от мужчины.

Человек, который собирался убить Ксеню Пестову, торопливо примерился, прежде чем ударить молодую женщину с расширенными от ужаса глазами, прижавшуюся к стене гаража. Он нервничал, потому что слишком поздно сообразил, что ее кровь забрызгает ему одежду, а еще потому, что место и время были выбраны не слишком удачно. Но нападать на нее возле дома было бы еще хуже. Перехватив биту и выдохнув с глухим присвистом сквозь сжатые зубы, убийца замахнулся, предчувствуя, что жертва закричит, и заранее ненавидя ее за это.

Но женщина не закричала. Она внезапно саданула его ногой по голени, и человек с битой вскрикнул от боли и неожиданности – почему-то он был уверен, что ее парализовало страхом. Но вместо того чтобы ждать смерти, подобно кролику, которого собираются зарезать, женщина извернулась по-кошачьи и спустя секунду уже стояла на ногах – бледная, с растрепанными волосами, тяжело дыша, но – главное – никуда не убегая. Сумка ее осталась валяться возле гаража.

Взмах биты со свистом рассек воздух, и с трудом увернувшейся Ксене показалось, что он стал густым и тягучим, как болотная вода. В этой воде ей было тяжело двигаться, она давила на нее со всех сторон, не давая вырваться – словно в страшном сне. Голос разума кричал о том, что нужно бежать, бежать, бежать, потому что этот человек с мокрым пятном вместо рта ее убьет. Но воображение рисовало сцену: она пытается спастись, но вязнет в плотном воздухе, и убийца догоняет ее, бьет своим оружием по основанию черепа, и тот лопается с костяным треском, а в воздухе остаются висеть брызги крови. Свое мертвое тело с разбитой головой Ксеня увидела так отчетливо, будто на мгновение оно материализовалось на теплом потрескавшемся асфальте. И в следующий миг сделала то, чего убийца никак не ожидал: прыгнула на него.

Он успел замахнуться и даже успел ее ударить, и женщина отчаянно вскрикнула – удар пришелся по плечу. Но боль не остановила ее – она как-то нелепо вцепилась в своего убийцу двумя руками, словно собиралась вскарабкаться по нему, как по дереву, изо всех сил колотя ногой и попадая ему по одному и тому же месту – в колено, которое он сильно повредил много лет назад. Захрипев от боли и злобы и от того, что она рушила весь его план, он стряхнул ее с себя, отшвырнул как щенка, и Ксеня вскрикнула снова, ударившись о стену гаража. Попыталась отползти, но на этот раз у нее не получилось: она смогла лишь приподняться на колени, закусив губу до крови, и из глаз ее брызнули слезы от боли в плече и разбитом локте.

«Один удар, – приказал себе убийца. – Один удар, твою мать!»

– Э, мужик! Ты чего творишь! – раздалось сзади, и, резко обернувшись, убийца увидел вспотевшего толстяка, вразвалку приближающегося к ним. При виде маски лицо толстяка изменилось.

– Не понял… – начал он.

Человек с битой отступил на два шага назад, помедлил – и бросился бежать, проклиная толстяка, появившегося так не вовремя, а еще больше – бабу, которая не дала себя убить.

Из больницы, где врач осмотрел Ксению, отправил ее на рентген и что-то долго писал в заключении, перепуганный отец отвез дочь в милицию. Она давала показания, стараясь не плакать и баюкая больной локоть. Хотя врача в больнице куда больше, чем локоть, заинтересовала ее спина – он прощупывал позвонки, мял вокруг поясницы, в конце концов прописал какие-то мази, и Ксеня с трудом вспомнила, что она и в самом деле ударилась спиной о стену гаража. Плечо с огромной, сиренево-красной, на глазах расползавшейся гематомой сильно ныло, и было тяжело двигать рукой.

Сумка с телефоном осталась в машине отца, и Ксеня забыла про нее, когда вернулась домой. Мама плакала, коты ходили кругами, поднимая к девушке острые морды и тревожно спрашивая о чем-то на своем кошачьем языке, а папа все просил повторить, что же сказал следователь, как будто это могло чем-то помочь.

Поэтому звонок в дверь застал всех врасплох. Но, выглянув в окно, испуганная Ксеня увидела перед домом не преступника в черной маске, а Макара Илюшина и побежала открывать, несмотря на протестующие крики встревоженной матери.

Когда полтора часа спустя Илюшин вышел из дома Пестовых, лицо его было почти спокойным. Но если бы его увидел Сергей Бабкин, успевший неплохо изучить напарника за несколько лет совместной работы, он постарался бы сделать все, чтобы остановить Макара.

Однако Сергей был в Москве, а Ксения Пестова не имела понятия, куда отправился Илюшин. Поэтому Макара никто не остановил, и вскоре он уже выходил из автобуса в одном из отдаленных районов города, в котором не так давно провел несколько часов, поджидая Никиту Борзых.

На этот раз Илюшин не собирался никого ждать. Он остановился перед домом и посмотрел вверх, ища глазами окна квартиры Борзых на пятом этаже.

Ни в одном окне не было света, и Макар, немного подумав, вошел в подъезд, без труда открыв замок с кодом. Он поднялся пешком на верхний этаж, радуясь отсутствию консьержки, и остановился перед квартирой Борзых, прислушиваясь.

Из-за двери не доносилось ни одного звука. Илюшин постоял, убеждаясь в правильности своих подозрений, и уже решил уходить, чтобы не тратить времени понапрасну, но тут за его спиной раздался скрежет открываемого замка. В планы Макара не входила встреча с любопытными соседями, но избежать ее он не успел: из квартиры напротив выглянула немолодая кудрявая женщина в халате, оглядела поздоровавшегося Илюшина с ног до головы.

– Здрасте. А вы к кому пришли-то?

– Я сын Ивана Алексеевича, друга отца Никиты, – спокойно сказал Илюшин. – А где он, вы не знаете? Мы договаривались, что я сегодня в гости зайду…

Женщина всплеснула руками.

– Ой, вот я и думаю, что вы к Никите! А ведь их обоих дома нет. И не скоро приедут – может, через неделю, а может, и через две.

– Как – через две? – подбавив в голос сомнения, спросил Макар. – Мы же договаривались…

– Вы, видно, давно договаривались, а у них несчастье случилось! В больнице Никита, в другой город его Алла увезла.

– Когда? – быстро спросил Илюшин. – И что с ним?

– Уже несколько дней прошло. Никите ночью плохо с сердцем стало, пришлось «Скорую» вызывать. Увезли его сначала в нашу больницу, а затем Алла похлопотала – перевела его, бедного, в Анненск. Там врачи-то, говорят, получше будут.

Соседка вздохнула, покачала головой.

– Ой, беда-беда… А ведь молодой мужик-то, вот что я скажу. Только вчера звонила я Алле, говорила с ней…. Она рассказывает – и плачет, бедная. Так что и ты, парень, береги себя и сердце свое береги. Инфаркт – он теперь разбору не делает, кому сколько лет.

Макар выслушал подробности отъезда Борзых, еще одну порцию советов о сбережении собственного здоровья, попрощался с женщиной и спустился вниз. Из рассказа соседки следовало, что ни Алла, ни тем более Никита не могли предпринять никаких действий по уничтожению Ксении Пестовой: одного совсем недавно перевели из реанимации в палату интенсивной терапии, другая всеми силами его выхаживала. Макар отдавал себе отчет в том, что Богданова вполне могла нанять исполнителя, но одно у него не стыковалось с другим и, вспомнив все, что знал об отношениях Борзых и Богдановой, он отрицательно покачал головой: вряд ли Алле сейчас до того, чтобы расправляться с потенциальной любовницей Никиты.

Он подумал о том, что мог иметь место нехитрый спектакль, разыгранный специально для него, но проверка была делом десяти минут. Макар поднялся на четвертый этаж, позвонил в первую попавшуюся квартиру, рассказал выдуманную на ходу короткую историю о поисках знакомой, выслушал описание женщины, с которой только что разговаривал, и, поблагодарив, ушел. Можно было не сомневаться в том, что он общался с настоящей соседкой, а не с актрисой, выдававшей себя за нее. В актерские же способности самой соседки Илюшин не верил: слишком убедительно была рассказана ею история о заболевшем Никите, которому она, по всей видимости, от души сопереживала.

Макар вышел из подъезда и уселся на лавочку. Ему нужно было как следует обдумать все произошедшее, потому что несколько минут назад он окончательно убедился в том, что совершил ошибку.

Алла сидела возле койки, на которой дремал Никита, и плоское белое лицо ее излучало спокойствие. Радость же Алла держала глубоко внутри, не давая ей прорваться, потому что Никита в лучшем случае вышел бы из себя, а в худшем – прогнал бы ее: по его разумению, она не имела права радоваться, раз ему так плохо. Но она была почти счастлива, потому что наконец-то Никита полностью зависел от нее.

Алла плохо запомнила, как металась по квартире, пытаясь найти какое-нибудь лекарство, как высматривала из окон машину «Скорой помощи», как вместе с хмурым санитаром помогала идти Никите, губы которого стали даже не синего, а какого-то серого цвета. Но зато ощущение счастья, которое она испытала, поняв, что с ним все будет в порядке и больше Никита от нее никуда не денется, отпечаталось в ней, словно след на податливой земле, и Алла тут же окружила этот участок земли заборчиком, понаставила табличек: «Не трогать! Счастливое воспоминание!» Когда Никита повышал на нее голос или начинал в злобе брызгать слюной, она мысленно возвращалась к своему участку, рассматривала его, и это сразу же успокаивало ее.

Глядя, как его голова утопает в подушке, рассматривая его лицо, на котором застыла страдальческая гримаса, Алла испытывала умиротворение. Никита держался за ее руку, как ребенок, требовательно теребил ее пальцы, и жена отзывалась ласковым прикосновением: «Я здесь, здесь, я тебя не брошу». В то же время она ощущала, что самопожертвование будет излишним, и старалась ограничивать себя в проявлениях нежности. «Нельзя ему надоедать. Пусть чувствует, что я могу уйти».

Богданова и думать забыла о Ксении Пестовой – она испытывала необъяснимую уверенность в том, что Пестова больше не представляет угрозы для ее семейного благополучия. Оно, как и Никита, теперь было полностью в руках самой Аллы.

Все семейство Шестаковых уже завтракало, когда в столовую вошел Макар Илюшин. Эльвира Леоновна переглянулась с детьми – вид у гостя был такой, словно он не спал всю ночь: светло-русые волосы взъерошены, глаза красные, и выглядит не на двадцать четыре года, а на все тридцать пять.

Отчасти предположение Шестаковой соответствовало истине: Илюшин оставался у Ксении Ильиничны до полуночи, хотя сам понимал, что роль сторожевого пса при ней довольно-таки нелепа. Но уехать раньше он не мог. Ксеня добросовестно повторила ему все, что рассказывала и раньше: у нее не было врагов, кроме Аллы Богдановой, она никому не переходила дорогу, ни с кем не ссорилась, и ей никто больше не угрожал. Оставалась версия мести бывшего мужа, и Макар понимал, что следователь в первую очередь начнет отрабатывать именно ее. Но Ксеня уверяла, что они с Максимом расстались вполне мирно.

– Ему не за что меня убивать, – четвертый раз повторила она, жалобно глядя на Илюшина. – Честное слово, не за что! Нам даже делить нечего: я жила в его квартире, зарплату тратила на хозяйство и свои нужды. Машина – его собственная, я на нее никогда не претендовала. Когда мы развелись, снимала квартиру вместе с подругой…

Ксеня сложила пальцы и закрыла глаза. Илюшин уже знал, что она читает какой-то стишок, который помогает ей успокоиться.

– Вы разведены официально? – Макар продумывал все возможные мотивы.

– Конечно. Говорю тебе, Максим здесь ни при чем.

Друзья, бывшие подруги, коллеги по работе… В двенадцать ночи Илюшин нехотя ушел от Ксени с полным ощущением, что все это время бродил рядом с разгадкой, но не увидел ее. Он созвонился с Бабкиным, который добросовестно пытался помочь, но оба не придумали ничего нового. Не было никаких серьезных изменений в жизни Ксении Пестовой, она не знакомилась со старушками, собиравшимися завещать ей крупную сумму в обход родных племянников, и потому Бабкину с Илюшиным приходили в голову лишь экзотические версии мотивов преступника, не имевшие под собой ничего, кроме чистой фантазии. Макар лег спать в пять утра, проснулся всего через три часа, позвонил Ксене и с облегчением услышал, что ночь у них прошла спокойно.

Спустившись в столовую и поздоровавшись со всеми членами семьи Шестаковых, Макар опустился в кресло, отпил крепкий кофе, налитый ему Элей, и на секунду прикрыл глаза, отвлекаясь от мыслей о Ксении Ильиничне и человеке, который пытался ее убить. Вокруг него велась на первый взгляд обычная утренняя беседа, но он ощущал, как напряжены трое из пяти человек, сидящих вокруг него.

Эльвира Леоновна смеялась, шутила, но теперь за ее старательным весельем Макар видел растерянность человека, не понимающего, что происходит вокруг него. Голубые глаза со скрытой тревогой перебегали с одного лица на другое, фарфоровая кожа без румянца была бледна, а мелкие морщинки прорезались четче, словно Шестакова, как и Макар, почти не спала этой ночью. Но она все равно оставалась красива – почти безупречной красотой куклы, с которой детям никогда не разрешали играть, и оттого сохранившей в неприкосновенности и длинные блестящие волосы, и ажурное «взрослое» платье, и золотое украшение.

Илюшину вспомнились вязаные куклы Эли, и он пристально посмотрел на девушку, наконец-то присевшую, чтобы позавтракать. Самая некрасивая в этой семье, она была и самой уязвимой, и он подумал о том, каких трудов ей стоило отстоять свое право заниматься тем, чем хотелось, а не претворять в жизнь мечты Элеоноры Леоновны об идеальной дочери. Бесформенная серая рубашка уродовала ее, но движения Эли сегодня были почти грациозны, и Макар вспомнил рассказы об изящной красавице Розе Шестаковой. «Надо же было так ошибиться… С другой стороны, они приложили достаточно усилий к тому, чтобы я пошел по неверному пути».

Леонид с Эдуардом, сидевшие друг напротив друга, этим утром выглядели удивительно похожими: гладко причесанные, хмурые, с неторопливой ленцой в движениях. Опасные. Лариса казалась расслабленной, но в в прозрачных серо-голубых глазах сквозила тревога, когда они останавливались на Макаре. Она ела торопливо и некрасиво, и Эльвира Леоновна даже сделала ей замечание, которое дочь молча проглотила. Волосы она зачесала назад, собрала в гладкий хвост, как и ее брат-близнец, и от этого портившая ее черная родинка под губой еще больше бросалась в глаза.

Эльвира Леоновна рассказывала о том, как мэр Тихогорска десять лет назад решил построить посреди города крепость для привлечения туристов и для этого начал строительство стены из белого кирпича, но спустя всего год стройка встала: мэр сменился, и финансирование затеи прекратили. Разбирать начатую стену никто не стал, поэтому так и остались неподалеку от главной площади города развалины, напоминавшие о грандиозном проекте «Белая Крепость».

Макар вспомнил, что видел с холма руины, когда приезжал в гости к Ксене Пестовой, и даже решил, что в Тихогорске и впрямь когда-то был кремль. «Очередная обманка, как и все вокруг, – усмехнулся он. – Мне удивительно везет на мифы, появляющиеся из ниоткуда». В нем зрело желание уйти из этой комнаты, насквозь пропитанной фальшью, уехать туда, где его ждали и где он чувствовал себя нужным. Но прежде Макар хотел поставить точку в этой некрасивой истории.

– А вы сегодня на редкость молчаливы, – неожиданно бросила Лариса, которую быстрее, чем остальных, вывело из себя нетипичное поведение гостя.

– Может быть, Макар Андреевич плохо себя чувствует, – с преувеличенной заботой, превращавшейся в насмешку, отозвался Леонид.

Эльвира Леоновна укоризненно взглянула на сына.

– Я плохо спал, – сказал Макар и добавил, не давая вставить слова ни Ларисе, ни Леониду: – Мне всю ночь мешали призраки.

В комнате повисла тишина. Илюшин заметил, как Эдуард метнул быстрый взгляд на старшего брата, а Лариса уставилась в тарелку. Эльвира Леоновна, наоборот, воззрилась на Макара со смешанным чувством удивления и возмущения.

– Что вы имеете в виду, Макар Андреевич? – наконец осведомилась она. – Надеюсь, это шутка?

Илюшин отодвинул чашку с недопитым кофе и откинулся на спинку кресла.

– Знаете, что удивительно, Эльвира Леоновна? – заметил он вместо ответа на ее вопрос. – Удивительно то, насколько близко к сердцу вы воспринимаете слово «призрак» или, скажем, «привидение». Казалось бы – что я такого сейчас сказал? Однако вы встрепенулись, как будто по вашему дому и в самом деле расхаживает призрак, а вы стараетесь это скрыть.

Шестакова даже не попыталась улыбнуться в ответ.

– Я не люблю шутки такого рода, – отрезала она.

Эля испуганно смотрела то на Илюшина, то на мать, прикусив нижнюю губу.

– Неудивительно, что вы их не любите, – хладнокровно отозвался Макар. – Потому что с вами слишком часто шутили подобным образом. Точнее сказать, не с вами, а с теми, кто пытался поселиться в вашей замечательной гостинице.

– О чем вы говорите?!

– Думаю, вам лучше задать этот вопрос Леониду Сергеевичу. Или, может быть, Ларисе Сергеевне?

Голос Макара утратил обманчивую мягкость, стал жестким и тихим, но очень отчетливым. Взгляд его остановился на Ларисе, которая попыталась изобразить на лице непонимание, но не выдержала и отвела глаза.

– Макар Андреевич сегодня определенно не выспался, – пояснил Леонид, скривив губы. – Я предлагаю закончить этот бессмысленный разговор.

Он встал, резким движением швырнув салфетку на стол.

– А вы мне и не нужны для продолжения разговора. – Бесстрастность Макара была такой же обманчивой, как и мягкость, – в действительности он разозлился. – Не думаю, что вы сможете добавить что-то новое к тому, что я выяснил. Впрочем, нет – пожалуй, все-таки можете. Поведайте мне, господин Шестаков: как шевелилась штора?

– Что? – хором спросили двое – Эльвира и Эля. Эдик промолчал, и Макар мысленно кивнул самому себе: его подозрение подтвердилось.

– Я говорю, – обратился он к Эльвире Леоновне, – что в длинном списке фокусов, использованных вашими детьми, мне непонятна техническая сторона одного-двух. Я буду признателен, если кто-нибудь удовлетворит мое любопытство. Может быть, вы, Эдуард? Нет, не хотите? Тогда вы, Лариса? Тоже молчите? Леонид, вы, кажется, собирались уходить…

Леонид медленно сел, не сводя взгляда с Илюшина.

– Дорогие мои, что здесь происходит? – Шестакова недоуменно оглядела своих детей. – О каких фокусах говорит Макар Андреевич? Я требую ответа!

– Ты всегда только требуешь! – неожиданно визгливым голосом выпалила Лариса.

– Ларка!

– Отстань, Леня! Мне это надоело! Ты же видишь, он, – последовал кивок в сторону Макара, – не успокоится, пока все не выложит. Ищейка!

– Лариса, как ты смеешь?! – задохнулась от возмущения Шестакова.

– А вот и смею! «С этим домом у меня связаны счастливые воспоминания», – передразнила она голосом матери. – А о нас ты подумала? Ты когда-нибудь думала о ком-нибудь, кроме себя? Нет, ты вцепилась в эту развалюху, – Лариса широким жестом обвела комнату, – и не хотела слушать ни меня, ни Эдьку, ни Леню. А ведь мы говорили тебе!.. Мы просили тебя: давай продадим дом и поселимся по отдельности, чтобы каждый из нас мог строить свою жизнь. Но для тебя это не имело никакого значения! Плевать, что Эдик и Леня не могут привести к себе девушек, потому что стесняются тебя. Плевать, что я не могу выйти замуж, потому что даже полному ничтожеству в штанах требуется, чтобы у его избранницы была квартира! Имеет значение только то, что тебе, мама, комфортно!

– Лариса! – Эдуард попытался остановить сестру, но она уже замолчала сама, бессильно махнув рукой. – Мама, мы хотели сделать как лучше для всех. Может быть, наши методы покажутся тебе не совсем правильными… честными… но, поверь, мы заботились и о тебе тоже.

– Мы в первую очередь заботились именно о тебе! – добавил Леонид, метнув уничижительный взгляд на сестру. – Не слушай Ларку, она тебе и не то со злости наговорит.

– Я… – ошеломленно начала Эльвира Леоновна, – я не понимаю… Макар Андреевич, объясните хотя бы вы!

– Все очень просто. – Макар встал, прошел мимо застывшей, словно изваяние, Эли и достал из холодильника сливки. – Ваши дети, Эльвира Леоновна, решили вынудить вас продать дом. Уговоры на вас не действовали, а ведь появился даже покупатель – щедрый и готовый ждать! И тогда они придумали план, который учитывал все: историю вашего дома, в которой была покончившая с собой восемнадцать лет назад женщина, готовность людей воспринимать сверхъестественное в незнакомом месте – тем более таком, как старое жилище, а также технические способности вашего старшего сына.

Он вернулся в кресло и разбавил сливками кофе. Пять пар глаз, не отрываясь, следили за тем, как тонкая молочная струя льется в чашку, будто Макар совершал священнодействие.

– И что же? – с отчаянием спросила Шестакова, когда Илюшин отставил сливочник в сторону. – Что вы хотите этим сказать?

– Уверен, Эльвира Леоновна, что когда кто-то из постояльцев первый раз объявил вам, что слышал ночью привидение, вы просто посмеялись. Однако этот человек быстро съехал – через день или через два, – и вы слегка удивились. Когда то же самое сказал вам второй, вы удивились чуть больше, но недолго держали эту ерунду в голове. Но затем стало происходить что-то необъяснимое: постояльцы съезжали, через несколько месяцев у вас селилось куда меньше клиентов, а разговоры о том, что в доме есть привидение, которое мешает людям, стали выводить вас из себя. Ведь вы-то – человек разумный, не верящий в детские сказки. Вам и в голову не пришло, что против вас объединились дети, развлекающиеся почти невинной игрой – имитацией призрака. Однако ради сохранения своего дела вы пошли на серьезный шаг и заменили старые двери во всех комнатах – надеялись, наверное, что звукоизоляция окажется действенной мерой против непонятных звуков. Наверное, в конце концов у вас начали сдавать нервы, и вы на полном серьезе стали размышлять о том, что в дом вернулся дух вашей покойной сестры. Этим, полагаю, и объясняется ваша нервозность, ваша чрезмерно резкая реакция на любое упоминание о призраке.

Откинувшись на спинку стула, Шестакова слушала его с широко раскрытыми от изумления глазами.

– Я… да, вы правы. – Она приложила руку ко лбу, словно у нее заболела голова. – Так все и было. Все постояльцы повторяли одно и то же, и я больше была не в силах слышать это! Так, значит… – Эльвира Леоновна обвела взглядом своих детей, и все, кроме Эли, отвели взгляд, – значит, все придумали вы??? Вы трое? Боже мой, зачем?!

– Затем, – объяснил Илюшин, сочувственно глядя на женщину, – что они хотели лишить вас единственного источника дохода. Ваши вспышки пошли только на пользу их совместному плану. Потому что для них самым главным было не выжить постояльцев, пугая их призраками, – конечно, нет! Самым главным было убедить вас, что в доме появилось что-то аномальное. Одним выстрелом убивались два зайца: вы срывались на клиентах, и те покидали ваш дом, и в то же время вы сами стали чего-то бояться.

– Я не знала…. не знала, что и думать! Старалась уговорить себя, что все звуки людям только мерещатся…

– Мама, мы не хотели тебя пугать, – со страданием в голосе проговорил Эдуард.

– Конечно, нет! – подтвердил Илюшин. – Вы старались испугать постояльцев, потому что мама очень быстро раскусила бы все ваши трюки – ведь она прожила в этом доме столько лет! Вы спрятали магнитофон под лестничной ступенькой и записали громкий скрип ступенек – эффектно получилось, признаю! Уверен, что еще один такой же можно обнаружить, если поискать в угловой комнате на втором этаже – кстати, чей голос вы использовали для создания образа рыдающего призрака? Полагаю, Лариса, что ваш.

Девушка скорчилась в своем кресле, сцепив руки и рассматривая скатерть.

– Не забудем про самый интригующий номер – выход «Дамы в белом»!

– Бог мой, а это что?! – поразилась Шестакова.

– Это, уважаемая Эльвира Леоновна, довольно зрелищно: на чердак входит женщина в белом платье и исчезает бесследно. В роли Дамы выступал Леонид, а сигнал ему на выход, думаю, подавала Лариса. На вашем чердаке полно места, куда можно спрятаться. Что у нас еще осталось? Гаснущие светильники – ерунда, проделка для школьников… Качающаяся штора – тоже… Ах да! Вздохи в комнате! Поначалу я решил, что для них имеется объяснение, не относящееся к «призраку», но сейчас полагаю, что все-таки и этот спецэффект – дело ваших способных рук, Леонид. Рядом с моей комнатой снаружи находится бутафорский балкончик – точнее, я прежде думал, что он бутафорский. На самом же деле вылезти на него – полпустяка. С балкончика до моих окон – в буквальном смысле рукой подать, и при желании с него можно наблюдать за тем, что происходит внутри. Единственный предмет, который я не обследовал в своей комнате, – это люстра. Что у вас там, Леонид? Дистанционно управляемый динамик? Звук был очень качественный – мне и в самом деле показалось, что рядом со мной кто-то стоит.

Брат Ларисы удовлетворенно усмехнулся. Илюшин покосился на него и добавил:

– Кстати, Эльвира Леоновна, ваша дочь оказалась куда более восприимчивой и впечатлительной, чем вы, – она хорошо помнила соседку, покончившую с собой, и поверила в то, что в доме действительно поселилось привидение. Скажите, Эдуард, ведь вы не посвятили Элю в ваш план, не так ли?

Парень ничего не ответил.

– Поэтому, – продолжал Макар, обращаясь к нему, но глядя при этом на Элю, слушавшую его с открытым ртом, – ваша старшая сестра принимала всерьез все мои жалобы на плач и завывания призрака. И даже попросила съехать – наверное, боялась за мое состояние. Правда, Эля?

– Да… – пробормотала та, – то есть нет… я попросила не поэтому… Боже мой, Эдик! Мама! Неужели это правда?

– Хватит причитать! – не сдержался Леонид. – «Боже мой! Мама, неужели это правда!» Сидишь, как заколдованная принцесса, в своей комнате и ни черта не знаешь о реальной жизни. Посади тебя с клубком в шалаш – ты и там будешь вязать и глупо улыбаться!

– А вы и в шалаше придумаете какую-нибудь гадость! – парировал Илюшин. – Например, договоритесь с Парамоновым.

– Что? – ахнула Эльвира Леоновна. – Эдик! Не может быть!

– Нельзя же полагаться только на привидение, – пожал плечами Илюшин, не обращая внимания на ненавидящие взгляды Эдуарда и близнецов. – В конце концов вам, Эльвира Леоновна, в очередной раз сделали бы заманчивое предложение, от которого вы не смогли бы отказаться. Я видел вас, Эдуард, вместе с тем самым человеком, который так хочет приобрести дом вашей матушки.

– Вы договорились с Парамоновым?! Не могу поверить… Лариса, Леня! И все это ради того, чтобы я продала дом?!

Лариса вскочила, ударила ладонью по столу, и чашки подпрыгнули, задребезжали на блюдцах.

– Нет, это ради нормальной жизни! Ради того, чтобы избавиться от нашей коммуналки, поселиться отдельно! Как ты не понимаешь, мама, – мы уже взрослые!

– Нормальная жизнь – это быть на вашем содержании? «Взрослые»? Да вы взрослые ничтожества! Как вы смели?! Лжецы!

– Не кричи на меня!

– Если бы ты хоть немного прислушивалась к нам, мама, ничего бы не произошло!

– Господи, не ссорьтесь, умоляю вас!

– А ты вообще не вмешивайся!

– Не оскорбляй свою сестру!

Макар тихо встал и пошел к выходу. На его уход никто не обратил внимания – за его спиной кричали, визжали, обвиняли друг друга и скандалили, так что он облегченно выдохнул, закрыв за собой дверь. «Напрасно вы, Эльвира Леоновна, старались отгородиться от привидений. Люди всегда страшнее призраков».