Глава 4
Валя была тогда угловатым, зажатым подростком – дочерью красивой, изящной и знаменитой матери. Всем казалось, что девочка ужасно одета. На самом деле мама покупала ей нормальные вещи. Просто ей все не шло. Мама была хороша и в ситцевом халате, а Валя чувствовала себя чучелом даже в дорогом платье. А раз чувствовала, значит, и была им. Она иногда стояла перед огромным антикварным зеркалом в столовой, смотрела на свое отражение, и ее терзали такое отвращение, такая ненависть, что она с трудом сдерживалась, чтобы не разбить зеркало, не выбить окно, не совершить чего-то ужасного. Это было отвращение к родному папаше, на которого она похожа, ненависть к матери, которая родила ее от такого отца. Он иногда приходил. Говорил с ней заискивающе. Она к нему никак не обращалась. Не хватало еще называть его папой.
– Почему ты так с ним разговариваешь? – спрашивала мама, когда он уходил. – Он ничего плохого не сделал ни тебе, ни мне. Ты была не такой уж маленькой, когда мы уехали от него в эту квартиру, к тете Наде. Я просто разлюбила его.
– А я должна его за что-то любить? Он – урод. И я из-за него – урод.
– Это ужасно, то, что ты говоришь. Он – нормальный человек. А у тебя просто переходный возраст. Ты скоро станешь интересной девушкой. У тебя красивые голубые глаза…
– Достали вы меня с этими глазами. Так говорят всем уродинам.
– Если бы ты знала, как портит тебя эта грубость, – говорила мама и убегала по своим делам.
По вечерам, когда в их квартире собиралась куча народу, за мамой Верой ухаживали все мужчины. А за ее сестрой – Надеждой – не ухаживал никто. Хотя они были похожи абсолютно во всем, кроме цвета глаз. Валя точно знала, в чем дело. Мама любила мужчин. Это чувствовалось по всему, они летели к ней как пчелы на мед. А тетя Надя, казалось, любила только себя и была не то чтобы высокомерной. Просто держала дистанцию, которую преодолеть никто не мог. При малейшей фамильярности заморозить могла своим голубым ледяным взглядом. Когда Валя смотрела на нежную, кокетливую, со всеми как будто флиртующую маму, она хотела быть дочерью Надежды. Или вообще не быть ничьей дочерью. Она уходила в свою комнату, ложилась на кровать, накрывалась с головой одеялом и скрипела зубами от раздражения, ярости, которым не находилось выхода.
А потом мама представила им с тетей Надей своего жениха – известного поэта и художника Александра Майорова. Валя оцепенела: таким прекрасным он ей показался. Вскоре он переехал к ним. И жизнь сразу стала другой. Народ к ним вообще повалил валом. Мужчины по-прежнему ухаживали за матерью, а женщины липли к отчиму. Он был похож на богатыря из сказки. Высокий, широкоплечий, с волной светло-русых волос над ясным лбом, с крупным, выразительным лицом, которое отражало, как казалось Вале, весь спектр чувств и страстей настоящего мужчины. Она была уверена, что читает его лицо как книгу. Она стала мучить ее, эта смена чувств… К которым она, впрочем, не имела никакого отношения, разумеется. Его нежность, призыв, вожделение – все появлялось, когда он смотрел на маму. А потом… А потом Валя увидела это… И уже никогда, ни на минуту не забывала сцену в спальне матери, где они были втроем: Александр и сестры-близнецы.
Надо было спасаться. Понятно, что она стала в семье совсем чужой и лишней. То, что происходило между взрослыми, было слишком серьезным и страшным для них самих. Даже воздух в квартире был пропитан преступлением против человеческих норм. Но для Вали важнее был тот огонь, который загорелся в ней самой. Он сжег детскую неловкость, застенчивость, комплексы. Она бы просто обуглилась, если бы не нашла выход. Она вдруг сделалась душой самых странных компаний, которые ей несложно было собирать как дочери известных людей. Ее больше интересовали взрослые мужчины, чем сверстники. Она легко вступала в однополую и групповую любовь. Она стала изобретательной и смелой, часто уходила, бросала, меняла партнеров… Никто не знал ее секрета. Страсть загоралась в ней только тогда, когда она вспоминала ту сцену в спальне матери. Она мысленно была то в роли одной женщины, то другой, то вообще в роли отчима. Иногда она видела себя четвертой. Разумеется, узнала вдохновляющее действие спиртного, которое абсолютно утратило смысл, когда появились наркотики.
В какое же страшное унижение они все ее бросили… Люди, от которых она зависела. После одного медосмотра в школе туда вызвали мать. Потом они вдвоем, не глядя друг на друга, поехали в вендиспансер. Вернулись вечером домой, как будто их обеих вымазали смолой, изваляли в перьях. Валя лечилась и думала, что хуже не бывает. Но, когда лечение закончилось, мама и тетя Надя объявили, что она будет жить и учиться в интернате.
– Понимаешь, – сказала мама, – мы все слишком заняты. Мы не можем уделять тебе столько внимания, сколько требуется. Почему ты так смотришь? В этом нет ничего страшного. Ты станешь приезжать на выходные, мы будем приезжать к тебе…
Валя повернулась, пошла в свою комнату, легла на кровать и смотрела в потолок мертвыми глазами.
– Доченька, – сказала мама, войдя следом и присев рядом. – Я не хочу, чтобы ты страдала. Если тебе там будет плохо, мы подумаем, решим иначе.
Валя смотрела на нее и думала: она преодолеет себя? Сможет ее поцеловать? Мать не смогла. Погладила дочь по голове и вышла. Потом пришла тетя Надя. Ее глаза были не такими холодными, как обычно. Она быстро произнесла:
– Тебе здесь плохо, я же вижу. Значит, нужно что-то менять.
Отчима Валя увидела утром, когда вышла, почти шатаясь, из своей комнаты после черной бессонной ночи.
– Ох, – горестно выдохнул он и отвел глаза. – Ты звони, если что…
