Глава 10
Индия

Дорогая Китти,

сегодня я проснулась рано и сидела в постели, скрестив ноги, писала дневник. И каждый раз имя моей подруги Дарлинг старательно выводила самыми крупными и необыкновенными буквами-виньетками, выделяя их еще золотом, так что в конце концов страницы одна за другой просто сияли. Потом я поняла, что проголодалась, и тихонько спустилась вниз, чтобы подкрепиться чем-нибудь на завтрак.

Я как раз стала готовить себе очень интересный грандиозный сандвич — слоями банан, плавленый сыр и мед, а еще для контраста шоколад и ломтики персика, — как вдруг в кухню влетела мама, так напугав меня, что я уронила бутылку с молоком, которое разлилось по всему полу.

— Ради всего святого, Индия, ну можно ли быть такой нескладной! — воскликнула она, прыгая по кухне с бумажным полотенцем и кухонной тряпкой. — А что это у тебя?

— Просто са-андвич.

— На мой взгляд, это целый батон, — сказала мама с гримасой. — Кажется, ты не принимаешь всерьез свою диету, Индия.

Она демонстративно положила в блендер два лимона. Свой завтрак.

Мама без конца, без конца твердит мне о диете, как будто мои размеры — единственное, что во мне имеет значение. Блендер тарахтел вовсю. Мама смотрела на меня. Казалось, она размышляет о том, удастся ли ей и меня засунуть в блендер и выжать, как те лимоны. Впрочем, я сомневаюсь, что, даже превращенная в кашицу, буду пригодна для того, чтобы щеголять в одежде от Мойи Аптон.

Я дерзко откусила большущий кусок и причмокнула губами. Мама вздохнула и выключила блендер. Она вылила в стакан сок и выпила его. От кислого напитка ее щеки немного втянуло, но она ведь скорей умрет, чем добавит в него крупицу сахара.

— Мне кажется, у тебя анорексия, мама, — сказала я.

— Не говори глупости. Я просто забочусь о фигуре. Пора бы уже и тебе позаботиться об этом, Индия, ведь ты растешь.

Она сказала «растешь» с таким нажимом, как будто я вот-вот дорасту до потолка и уже так разбухла, что скоро, раскинув руки, смогу дотронуться одновременно до противоположных стен. Эй, люди, сюда, все сюда, взгляните на чудо-девочку, она все растет, она уже двадцати метров ростом, весит сто килограммов и продолжает быстро набирать вес! Право же, это весьма унизительно, когда твоя собственная мать относится к тебе как к уродке циркачке.

— Из-за тебя я тоже стану анорексиком, мама, если ты без конца будешь пилить меня и говорить со мной только о том, сколько я вешу, — сказала я, проглатывая последний кусок сандвича.

Мама засмеялась этим своим ужасным искусственным звонким смехом и сказала:

— Вот это будет денек!

Она произнесла это презрительно, с кислой физиономией — наверно, таким кислым был ее лимонный сок. Я повернулась к ней спиной, открыла холодильник, делая вид, будто ищу еще какую-нибудь еду. Мне не хотелось, чтобы она увидела в моих глазах слезы.

— Индия!

— Чего тебе? — Я произнесла это так грубо, как только посмела, все еще пряча голову в холодильнике. И думая о том, не превратятся ли мои слезы в тоненькие сталактиты, если я постою так достаточно долго.

— Прости, деточка. Я не хотела оскорбить твои чувства, — сказала она мягко. Ну, настолько мягко, насколько была способна.

Она не хотела оскорбить мои чувства? Ожидает, что такое можно принять за шутку — когда твоя собственная мать считает тебя ЖИРНОЙ КОРОВОЙ?!

Мне казалось, что на моем лице, уткнувшемся в холодильник, нарастает ледяная маска. Сейчас ей меня жалко. Что ж, я-то могла бы сказать ей: «Не жалей меня, мама, пожалей себя. Ведь тебя все ненавидят. Даже папа предпочитает тебе Ванду».

Конечно, я ничего подобного не скажу. Но уже от одной этой мысли мне стало легче. Я выпрямилась и спокойно сказала:

— Со мной все в порядке, мама, правда.

— Какие у тебя планы на сегодня, дорогая? — спросила она, сев на кухонный стул и скрестив свои длинные, элегантные, загорелые и гладкие ноги. Она носит шелковое ночное белье и неглиже необычной расцветки, темно-синие с розовым кружевом или кофейного цвета с оранжевой кружевной отделкой. Мне нравились ее ночные наряды. Раньше я любила пробраться в мамину спальню и обряжаться в эти мягкие шелка, представляя себя принцессой.

Теперь я ни за что не прикоснулась бы к маминым вещам. Гм… Они мне все равно и не пришлись бы впору.

Мама всегда настаивает, чтобы у меня были планы. Она просто не может допустить, чтобы я провела день свободно, делая только то, что мне хочется. У нее есть деловой дневник, куда она записывает все, что нужно сделать. Ей хотелось бы, чтобы каждые полчаса моего дня были заполнены.

Я передернула плечами и пробормотала что-то о домашнем задании.

— О, моя дорогая, ты — и домашнее задание! — воскликнула она так, словно это была моя собственная эксцентрическая выдумка.

Она — единственная мать в нашем классе, которую вообще не волнует успеваемость ее дочери. Кажется, она даже немного растерялась, когда выяснилось, что у меня самые высокие оценки.

— А еще я хочу почитать эту новую книгу об Анне Франк.

— Я понимаю, история Анны Франк действительно впечатляет, Индия, но не кажется ли тебе, что это несколько ненормальное пристрастие?

— Нет, я считаю, что это абсолютно нормально. Она моя героиня, моя вдохновительница.

Мама издала короткий смешок. Она смеялась надо мной. Я старалась думать об инее в холодильнике, но ничего не помогло: мое лицо стало свекольного цвета.

— Ну хорошо, пойду переоденусь для бега, — сказала мама, проглотив последнюю порцию своей лимонной кашицы. И добавила, чуть склонив голову набок: — Не думаю, чтобы тебе захотелось присоединиться ко мне.

Я раздвинула губы в ухмылке, доводя до ее сведения, что понимаю шутки.

— Может быть, пройдемся вместе по магазинам, когда я вернусь? — спросила мама.

Я думаю, она прочитала какую-нибудь статью о мамах, сделавших большую карьеру, которые уделяют часть своего «драгоценного времени» для общения с дочерьми. Но я ненавижу, просто терпеть не могу заниматься покупками вместе с мамой. Да, я люблю заниматься шопингом, если это шопинг по-моему. Мы с Вандой идем в «Вулворс» или в «Уилкинсон», где все очень красиво и дешево, и принимаемся за обычную нашу игру, разглядывая всевозможные товары, которые мы можем купить на пять фунтов. Я люблю выбирать девичьи блокноты с розовыми ярлычками, куколок, гелевые ручки, чудесные со сладким запахом духи, мягкие игрушки-зверюшки и необозримое море конфет. Потом мы идем в «Макдоналдс», и я съедаю там ванильное мороженое, а если уничтожаю его слишком быстро, то покупаю еще один стаканчик. А иной раз и еще один, когда Ванда в хорошем настроении. Жаль только, что у нее уже тысячу лет не было хорошего настроения.

А что, если мне поговорить с ней? Может, удастся как-то ее утешить — ведь, похоже, она так несчастна из-за этой истории с папой.

Это я несчастна, когда думаю о ней и о папе. Если бы я его не любила, то, наверно, возненавидела бы — как ненавижу маму.

Ох нет, на самом деле я вовсе ее не ненавижу.

Нет, ненавижу.

Но вот когда мы вместе идем за покупками, тут я определенно ее ненавижу. Нам почти всегда приходится посещать магазины, где продаются коллекции Мойи Аптон. Это у нее вроде тайного контроля. Девушки-продавщицы обычно догадываются, кто она, и начинают возбужденно шушукаться. Зачастую в магазине оказывается какая-нибудь богатая мамаша со своей ужасной, «миленькой», тщедушной дочерью, примеряющей последнюю модель Мойи Аптон; их представляют моей маме, и начинается страшный галдеж и писк. Иногда они уговаривают ее сделать глупейшую вещь на свете, например подписаться на ее же лейбле. Они бурно восхищаются моей мамой и при этом то и дело поглядывают на меня, словно никак не могут поверить, что у нее может быть такая дочь.

Иногда я хотела бы быть сиротой.

Мама вернулась на кухню в своем изящном спортивном костюме. Она помахала мне рукой с наманикюренными пальчиками и выбежала через заднюю дверь. Она похожа была на прилизанную стройную крыску, с аккуратно подбритыми усиками и блестящими глазами-бусинками. Знаю, на комплимент это не похоже. Но если бы меня втиснули в ее серый спортивный костюм, на ум мне пришло бы — нет, притопало бы — совсем другое животное. Ужасно сравнивать собственную мать с грызуном, но еще ужаснее знать, что она видит в тебе слона. И не только она. Множество людей, взглянув на меня, непременно скажут что-нибудь насчет толстокожих млекопитающих.

Пожалуй, это не так уж и обидно. Слоны умные животные. Говорят, у них необыкновенная память. Не хочу хвастать, но у меня память феноменальная. Я могу уже наизусть читать целые страницы из «Дневника» Анны.

Я дам его почитать Дарлинг, уверена, она тоже его полюбит. Управляясь со вторым скромным завтраком, я снова перечитала самые любимые места. (В глубине буфета я обнаружила Вандины запасы — куски сладкого пирога. Последнее время у нее почему-то пропал аппетит, но мой-то всегда при мне.) Потом записала еще кусочек в свой дневник. Ванда к этому времени уже встала и вошла, зевая и вздыхая.

— Что случилось, Ванда?

Она посмотрела на меня, передернула плечами и откинула с лица свои длинные мокрые волосы, окропив плечи мелким дождиком.

— Это из-за папы?

Она вскочила как ужаленная.

— Нет! О чем ты? А что это ты ешь — мой сладкий пирог? Сейчас же прекрати, толстушка! И при чем тут твой папа? С чего бы мне горевать из-за твоего папы?

Все ясно: определенно тут что-то связано с папой.

Она медленно выплыла из кухни, сказав, что идет сушить волосы. Я слышала, как она прошлепала наверх пошептаться с папой.

Пять минут спустя на кухню примчался папа, страшно взвинченный. Он щелкал пальцами, укоризненно цокал языком, потом завел всю эту туфту: мол, бедная Ванда, она так тоскует по дому. Видно, они меня за полную идиотку держат! Я ведь знаю, что происходит. И считаю их самих идиотами. Вандина подруга Сьюзи нравится папе куда больше, чем сама Ванда. Это же все могли видеть в новогодний вечер, даже Ванда. И о чем она думает, якшаясь с моим папой? Да он и ей-то в отцы годится!

Ничего я не понимаю в этих любовных делишках. Я, по крайней мере, не собираюсь делать из себя такую дуру. Как замечательно, что у Дарлинг нет бойфренда. И мне тоже он ни к чему.

Надеюсь, мы останемся подругами, даже когда вырастем, и, может быть, вместе снимем квартиру. Интересно, кем хочет стать Дарлинг, когда повзрослеет? Я-то, конечно, буду писательницей, как Анна Франк. Вот было бы здорово, если бы мои книги стали настоящими бестселлерами, тогда я не брала бы ни пенни у мамы и папы. Да, я сама буду зарабатывать деньги — много-много денег, — и тогда, даже если Дарлинг не найдет хорошо оплачиваемой работы, это будет совершенно не важно, потому что я могла бы сама платить за квартиру.

Если мои книги не будут хорошо продаваться, это, в сущности, не важно. Нас вполне устроит даже самая скромная квартирка. Например, в том же Латимере. Тогда вся семья Дарлинг сможет навещать нас каждый день. Не думаю, чтобы мне захотелось приглашать мою семейку. Даже папу. Ему район Латимер просто поперек горла.

Мы как раз ехали через Латимер после ланча. Мне было худо. Утром папа сказал, что мы пообедаем вместе, только вдвоем, там, где мне захочется. Я страшно обрадовалась, что он вдруг опять повеселел. Долго думала, стараясь припомнить самый лучший ресторан. Мне казалось, что папе понравится что-то необыкновенное, изысканное. Мне вспомнился тот симпатичный итальянский ресторан, где мы отмечали однажды мамин день рождения.

— Поедем в «Ла Террассу», — предложила я.

— О господи, Индия! — сердито воскликнул папа.

Это был самый неудачный выбор из всех возможных. Я не сообразила, что этот ресторан ужасно дорогой. Папа твердил об этом всю дорогу, то и дело спрашивал: «Нет, ты правда думаешь, что я набит деньгами? Я-то считал, что ты предложишь „Макдоналдс“, как все нормальные дети, или, на худой конец, „Экспресс-пиццу“, если захотелось пофасонить, но „Ла Террасса“ — это же просто курам на смех!» Но тем не менее, сказал он, мой выбор не обсуждается, и хорошо, и пусть, и отлично, — по крайней мере, никто не скажет, что он не способен сдержать данное слово. Я уже глотала слезы. Сказала, что вовсе не хотела ехать в «Ла Террассу» и действительно предпочитаю «Макдоналдс» — но папа уже закусил удила. Он повез меня в «Ла Террассу», и я заказала дежурное блюдо, надеясь, что оно самое дешевое. Это было спагетти с дарами моря, и выглядело оно ужасно — вареные червяки и слизни. Но я делала вид, что в жизни не ела ничего вкуснее. Сказала, что чудесно провела время. Благодарила папу за то, что он устроил мне такой праздник. Папа тоже ел очень много и выпил целую бутылку вина.

Я думала, мы оставим машину у ресторана и вернемся домой на такси, но папа открыл дверцу и жестом велел мне садиться. Я не знала, что делать. Понимала, что ему не следует садиться за руль после того, как он столько выпил (он выпил еще и бренди, пока я сражалась с тройной порцией мороженого), но я не посмела и пикнуть, боясь, что он опять разъярится. Теперь он повеселел. Сказал, что я его маленькая принцесса, девочка-номер-один в его жизни.

Итак, девочка-номер-один села в машину, сцепила пальцы и молилась. Папа вел машину довольно аккуратно и громко пел, пародируя арии Паваротти: «О, Террасса миа, как ты красива…» — и тому подобное. Я хохотала, как если бы считала его самым веселым и остроумным человеком на свете, а сама при этом не отрывала глаз от окна, так как мы ехали как раз через Латимер. Я высматривала Дарлинг. Мне ужасно хотелось рассказать о ней папе, но я понимала, что из этого ничего хорошего не выйдет.

Один мальчик внезапно оказался на своем скейтборде у самой нашей машины и едва успел увернуться, ударившись доской о наш бампер. Папа яростно затормозил и, выскочив из машины, стал орать на мальчишку. Тот не остался в долгу, только выражался куда грубее, а перед тем как убежать, сделал неприличный жест. Пока папа сердито осматривал чуть поцарапанную краску, мимо прошаркала миссис Уоткинс, соседка Нэн, а ее слабоумный взрослый сын плелся с ней рядом, раскачивая сумки от «Сайфуэя».

— Поаккуратней с этими… с сумками, Майкл! Не крути ими, слышишь!

— Не буду, мама, — сказал Майкл покорно, но, увидев меня в машине, высунул язык и поболтал им за спиной своей маменьки.

Я вежливо улыбнулась. Папа поднял голову и хмуро оглядел нас. Потом сел в машину и с силой захлопнул дверцу.

— Экие вонючие трущобы, — буркнул он, отъезжая. — И эти маленькие вандалы с их погаными языками… Настоящие кретины. Не хотелось бы жить так близко отсюда.

Интересно, что сказал бы папа, узнав, что я распивала здесь чай со своей лучшей подругой? Мне ужасно хотелось опять увидеться с Дарлинг, но я знала: лучше немного выждать. Когда мы вернулись, Ванда встретила нас с нетерпением, расспрашивала, где мы были, что ели. Мне было неловко, лучше бы папа пригласил и ее. Мамы опять не было дома. Она оставила нам записку, что уходит на художественную выставку с Беллой, матерью Миранды.

— Большущая Белла, живот-барабан, — сказал папа и скомкал записку.

Белла вовсе не большущая, у нее премилая фигура, а живот у нее плоский, как лепешка, но папе всегда представляется, будто она ужасно выглядит. Может, он попытался однажды за ней ухаживать, но она на его комплименты не клюнула. Я-то очень люблю разговаривать с Беллой, потому что она обращается со мной как с живым человеком и разве что изредка посмеивается надо мной. Обычно я обижалась, если они не приглашали меня с собой. Мне всегда очень хотелось разузнать, как дела у Миранды в ее школе-интернате. Но теперь мне до зануды Миранды просто нет дела. Не думаю, чтобы она когда-нибудь действительно желала быть моей подругой. Но, как бы там ни было, теперь у меня подруга в тысячу раз лучше. А так как мама ушла, мне, может быть, удастся выскользнуть из дома и повидать ее.

Папа сказал, что ему нужно разобраться в некоторых счетах, и поднялся в свой кабинет. Ванда сунулась было за ним, спросила, не могла бы она помочь. Это Ванда-то, которая не в состоянии сосчитать толком полученную сдачу! Папа скривился и, обернувшись к ней, вздохнул, так что она поплелась прочь, совершенно убитая. Не понимаю, что она в нем находит.

Я подождала еще полчаса и, чтобы убить время, наскоро проглядела заданное на дом. Услышала, как в папином кабинете что-то звякнуло и тут же — негромкое бульканье. Значит, он решил выпить еще. Должно быть, цифры в его счетах уже двоятся.

Я нерешительно мешкала в холле. Было слышно, как Ванда в гостиной шепотом разговаривает по телефону. Я надеялась, что она обзвонит всех своих родственников в Австралии. Это послужит папе уроком, когда ему придется оплачивать огромный счет. Я поднялась в свою комнату, громко топая на тот случай, если Ванда или папа прислушиваются, а минутой позже спустилась на цыпочках, тихо-тихо, прошла через холл и неслышно закрыла за собой парадную дверь, так что замок даже не щелкнул.

Итак, я оказалась на нашей подъездной аллее, сделала глубокий вдох и отправилась в путь — прямо в Латимер. Как удивится Дарлинг! Я ведь думала, что смогу встречаться с ней только после школы, но сейчас мне показалось, что в этом нет никакого смысла — почему, собственно, я не могу убежать к ней и в любой свободный день, если представился случай?

Дарлинг с велосипедом не было. Я спросила мальчика, катавшегося на скейтборде, не видел ли он Дарлинг, но чертенок только передернул плечами. Хорошо еще, что не осыпал меня разными прозвищами. Вообще-то я выглядела более нормально в своих субботних джинсах, рубашке и жакете (все из «Гэпа» — никакой Мойи Аптон). Мне до смерти хотелось показать Дарлинг, что я не всегда выгляжу так, как будто вышла прямо из мультфильма «Близнецы из Сент-Клэр».

Я предпочла подняться по лестнице, так что совсем запыхалась, пока добралась до этажа Дарлинг. Поспешно миновала квартиру миссис Уоткинс и ее дурачка-сына и постучалась в квартиру Дарлинг. Открыла мне ее бабушка. Она выглядела безучастной и как бы постаревшей, волосы были в беспорядке, словно она то и дело запускала в них пальцы.

— О, это ты… Индия, — сказала она, явно с трудом припомнив мое имя.

— Могу ли я видеть Дарлинг?

Она проглотила ком в горле и оглянулась назад.

— Ее нет дома, деточка. Она ушла со всеми детьми.

— О, понимаю. А вы знаете, когда она вернется?

Нэн выглядела встревоженной и только покачала головой. В глубине квартиры кто-то громко орал. Мужчина.

— Беги-ка ты лучше домой, дорогая моя, — быстро проговорила Нэн.

И вдруг тот человек вышел в холл, ужасный тип в клетчатой рубашке и черных джинсах, его грязные и сальные светлые волосы падали на лоб. Глаза были зеленые и какие-то стеклянные.

— Кто ты? — спросил он, уставившись на меня.

Кто он, я знала. Терри, отчим Дарлинг. Это он поставил отметину на ее лице. Я невольно перевела взгляд на его талию. Пояс был там. Я увидела пряжку и вздрогнула.

— Да просто девочка из Паркфилда, — сказала Нэн и кивнула мне: — Ступай же, детка.

Но мужчина с пряжкой шагнул вперед.

— Ты что, товарка Дарлинг, а?

Я кивнула.

— Ну, так где она?

— Я не знаю.

— Конечно, она не знает, Терри. Она ведь думала, что Дарлинг здесь.

— А может, Дарлинг послала ее узнать, не ушли ли мы с ее мамой? — сказал Терри. И вдруг схватил меня за плечи.

— Оставь ребенка в покое, Терри, — резко потребовала Нэн.

Он немного ослабил пальцы.

— Ты уверена, что не знаешь, где Дарлинг?

Я качнула головой, стараясь показать, что ему не удастся напугать меня.

— Отпусти ее, пусть уходит, — сказала Нэн.

— Я ничего такого ей не делаю, — сказал Терри. Он приблизил свое лицо к моему. — Послушай-ка, прелесть моя. Ты скажешь своей маленькой подружке Дарлинг, что ей следует прекратить играть с нами в прятки и возвратиться домой. Из-за нее ее мама чувствует себя очень плохо. Ты скажешь ей, хорошо?

— Скажу, если увижу, — ответила я и высвободила плечи из его рук.

— Вот и хорошо, деточка, а теперь быстренько домой, — сказала Нэн.

Я бежала всю дорогу. И совершенно забыла, что надо войти потихоньку. Папа услышал, как хлопнула дверь, и спустился в холл.

— Индия?! — Он стоял, глядя на меня не слишком трезвым взглядом. — Ты выходила?

— Да, но только… только до углового магазина.

— А! Шоколад, да? — Его лицо посветлело.

— Не говори маме, когда она вернется, ладно?

Он ухмыльнулся и приложил палец к губам.

— Я сохраню твою тайну.

У него немного заплетался язык, но я сделала вид, будто не заметила, что он пьян. Последнее время папа иногда меня пугает, потому что его настроение постоянно меняется, — но все равно он не идет ни в какое сравнение с этим страшным Терри.

Бедная, бедная Дарлинг. Я так боюсь за нее.