Книга: Рыцарь нашего времени
Назад: Глава 12
Дальше: Глава 14

Глава 13

– Все это дело построено на стереотипах, – сказал Макар, обращаясь к Маше.
Они находились у него в квартире, на этот раз – все вместе: Маша, Сергей, Костя, пасущийся на кухне, у мясного пирога, остывавшего под полотенцем (его испек Бабкин), и сам Илюшин, расставшийся, наконец, с полосатым шарфом Зари Ростиславовны. После ареста Силотских они с Сергеем долго давали показания, а потом дожидались Дениса Крапивина: сначала он слушал их историю, затем рассказывал свою.
Сергей поднял с пола лист бумаги с последней зарисовкой Макара. На картинке скачущий всадник прикалывал копьем к дереву дергающегося человечка; человечек был то ли шестируким, то ли шестиногим, и напоминал неумело нарисованного жука. Вокруг него парили три существа с короткими копьями, но, приглядевшись, Бабкин понял, что это не копья, а кисточки.
– Расскажи с самого начала, – попросила Маша Макара.
– Я же тебе все по дороге объяснил! – возмутился Сергей.
– Ты изложил факты, а о причинах я так ничего и не поняла. Объясняли Крапивину – теперь объясняйте мне.
– И мне! – пискнул из-за двери подслушивающий Костя, которого тут же прогнали обратно на кухню.
– Так вот, самым сложным, – сказал Макар, забрав у Сергея свой рисунок и рассматривая его, – оказалось понять, на чем построено это дело. А оно, как я уже сказал, построено на стереотипах. Первый стереотип: если человек плох, то он плох во всем. Владимир Олегович Качков был действительно таким, как описывали знающие его люди: мрачным, злобным, угрюмым типом, изменявшим жене и тиранившим сотрудников. Однако при этом, в нарушение всех стереотипов, он был абсолютно предан Силотскому и никогда бы не воспользовался его доверием в собственных корыстных интересах. Силотскому не удалось бы найти более подходящего человека на роль своего двойника, чем Качков.
– Дмитрию Арсеньевичу даже не потребовалось врать, когда он описывал заместителя, – недобро усмехнулся Бабкин.
– Да, он лишь не сказал о Качкове всего, что думал. Владимир был из тех людей, для которых мир делится на своих и чужих, и чужими в его мире были почти все, а своих было очень немного. Возможно, им был только Силотский. Но для этих своих он готов был сделать все.
Он был искренне благодарен шефу и без всяких сомнений поступил так, как тот попросил. Тем более что просьба, как мы думаем, была пустяковой: помочь Ланселоту выиграть какое-нибудь дурацкое пари. Меня преследовал не Качков, а его призрак, потому что останки Владимира Олеговича похоронены в могиле под крестом, на котором написано имя Силотского.
– Мы так долго охотились за мертвым человеком... – вслух подумал Сергей. – Он казался таким живым... Словно постоянно оставался рядом, наблюдал за нами.
– Да, меня это тоже ввело в заблуждение, – согласился Илюшин. – Сплошные иллюзии и неправильные вопросы! Мы спрашивали себя, почему на нас больше никто не нападает, в то время как надо было спрашивать, почему на нас напали в первый раз! Надо было искать свой ответ, а не довольствоваться готовым, предложенным на блюдечке теми, кто угрожал тебе, Маш, и мне. Ведь мы продолжали работать по делу Ланселота и Качкова, ни от кого не скрываясь, и при желании остановить нас было несложно. Наши меры предосторожности – уж прости, Сергей, но это именно так, – могли защитить лишь от мелких хулиганов, от нападения в подворотне, и не более.
Бабкин согласно кивнул.
– Почему же никто не нападал на нас, не угрожал, не звонил? Да потому, что требовалось лишь одно нападение, целью которого было спровоцировать нас на расследование, за которое в противном случае мы никогда бы не взялись! Только своей болезнью могу объяснить, что я не осознал этого сразу, а ведь все было так очевидно: мы не собирались браться за дело Силотского. Я был разозлен его смертью, Сергей был огорчен его смертью, но у нас не было причин ввязываться в поиск убийцы. Однако мы все-таки ввязались – и что же послужило причиной? Страх Сергея за тебя и Костю и мое недовольство, – он усмехнулся, – пребыванием в яме, где меня забрасывали снегом и мокрой землей.
– Кстати, мы ошибочно связали нападение с нашим появлением возле дома Силотских, – вставил Сергей. – Но Макара заманили бы в ловушку, а тебя с Костей поймали в подъезде в любом случае, даже если бы мы к Силотским не совались.
– Верно. Мы обнаружили причинно-следственную связь там, где ее не было. И в этом заслуга Дмитрия Арсеньевича, который лишний раз подтвердил, что он – отличный психолог. У него имелось досье на нас, к тому же он беседовал с нами обоими и понял, что следует предпринять, чтобы подтолкнуть нас к нужным ему действиям.
– Между прочим, меня по-прежнему терзает вопрос, как именно Силотский провернул нападение. Если он прятался на даче, то у него не было возможности найти столь подготовленную группу, организовать все четко и почти по-военному...
– Ты сам сказал ключевое слово – «по-военному», – заметил Макар. – Не забывай, что у Силотского было два сообщника – жена и Арефьев, который, как стало известно совсем недавно, сбежал. Мы не сможем проверить мою гипотезу, но я уверен, что нападение – его рук дело.
– А где он взял такую банду?
Илюшин пожал плечами.
– Мог завербовать каких-нибудь подростков из криминальной организации, прикрывающейся ультра-патриотическими лозунгами, – их сейчас много. Мог держать в резерве людей именно на такой случай и использовать их, когда это понадобилось Дмитрию Арсеньевичу. Не сомневаюсь, что эта работа оплачивалась, хотя не знаю, насколько Арефьев был посвящен во все подробности замысла Силотского.
– Но зачем Силотскому понадобились именно вы? – недоуменно спросила Маша. – Из-за Ольги? Сережа, это ее затея? Неужели она до сих пор тебя ненавидит?
Сергей покачал головой.
– Дело не в этом, – вместо него ответил Илюшин. – Мнение жены для Дмитрия Арсеньевича было очень важным, но руководствовался он иными соображениями. Во-первых, ему требовались свидетели взрыва, которые могли бы подтвердить, что видели не кого-нибудь, а именно его, Силотского, садящегося на мотоцикл. Следует признать, что мы попались в самую элементарную ловушку, какую только можно себе представить. Рыжий мужчина в косухе покинул мою квартиру, и спустя две минуты он же вышел из подъезда, сел на мотоцикл и взорвался. Но кто сказал, что это был один и тот же человек? Яркую внешность так просто повторить: для этого не нужно соблюдать точность, ведь с двадцать пятого этажа лица не разглядеть, и для нас с Сергеем оказалось достаточно внешних признаков вроде походки, одежды, телосложения. Качков был ниже Силотского, но таким же крепким и коренастым, а разница в росте с нашего этажа была не заметна.
– Конечно же, – добавил Бабкин, – опознание Ольги сыграло свою роль. Имелся риск, что следователь назначит экспертизу останков, но мы с Макаром показали, что видели сверху своего клиента, а Ольга заявила, что шрам на ноге принадлежит ее мужу. Точнее, принадлежал. Думаю, она изучила тело Качкова не хуже, чем тело супруга, чтобы иметь возможность сказать о «том самом» шраме, родинке или другой отметине.
– Или, что еще вероятнее, это сделал Силотский, – поправил его Макар. – Они вместе ходили в сауну, и ему было легче легкого сфотографировать собственного заместителя или же просто запомнить приметы, а потом рассказать о них жене.
– Значит, первая причина – в том, что ему нужны были свидетели его собственной смерти, – сказала Маша. – А еще?
– Ему нужны были исполнители его воли, которые шли бы по следу Крапивина и в конце концов привели бы его к закономерному финалу – к самоубийству. Уверен, что Ольга Силотская испытывала чувство глубокого удовлетворения, представляя, как оставит когда-то бросившего ее мужа в дураках, причем в том, что имело для него особенную значимость, – в его профессиональной сфере. Может быть, именно в этом она и оказала влияние на Силотского: если у него на примете было несколько кандидатур частных сыщиков, то в итоге он остановился на тех, обмануть которых доставило бы ему и его жене особое, изощренное удовольствие.
Должен признать, что обманул он нас довольно легко, играючи. Впрочем, как и всех остальных.
Второй стереотип строился на всеобщем мнении о трезвом холодном уме Дениса Крапивина. Этот клерк был идеальным кандидатом на роль убийцы, оставалось подыскать ему мало-мальски подходящий мотив. Разве может такой человек пойти на поводу у эмоций? Разве может он легко сойти с ума? Конечно, нет – для это он слишком рационален.
Но нет ничего проще, чем свести с ума здравомыслящего человека. Там, где человек с фантазией отыщет объяснение самых невероятных происшествий столь же невероятными причинами, здравомыслящий попытается искать логические объяснения, не найдет их и начнет терять почву под ногами. Не у всех, знаешь ли, хватает фантазии использовать здравый смысл максимально широко. Большинство людей ограничивается лишь отрицанием сверхъестественного, мистического, а когда сверхъестественное лезет к ним в окна и двери, они пасуют, не находя логического объяснения происходящему.
Денис Крапивин не видел реального объяснения происходившим вокруг него событиям. Он не покупал крыс, однако чек на покупку лежал у него на столе. Мозг под воздействием наркотика, который приносила с собой и подсыпала ему в еду или питье Ольга при частых встречах, выдавал бредовые видения – Крапивин рассказал, что видел крысу на своем столе; крыса-то, я уверен, была галлюцинацией, зато чек был реальным. Мир вокруг него менялся так, что у Дениса Ивановича оставалось лишь одно объяснение происходящему, последний аргумент здравомыслящих людей, к которому они прибегают при столкновении с тем, что не укладывается в рамки их выверенного, объяснимого мира, – «я сошел с ума». К нему он и прибегнул.
Я подумал о том, что все мы следуем за стереотипами, когда неожиданно понял, что близкие люди тянулись к Денису Ивановичу в сложных ситуациях. Первым человеком, к которому побежал советоваться Швейцман после задержания и бесед в прокуратуре, оказался Крапивин, которого он сам назвал скучнейшим Пресноводным. А Чешкин и вовсе рассердился, когда Серега критически отозвался о Денисе, потому что ему нравился Крапивин, и он расстраивался из-за того, что его внучка прекратила с ним всякие отношения. После его слов нам стоило бы задуматься над тем, что мы не совсем правильно оцениваем Дениса Ивановича, потому что Владислав Захарович отличается известной проницательностью, помноженной на жизненный опыт, – во всяком случае, о Ланселоте он судил верно.
Крапивин и в самом деле из тех, кого принято называть «правильными», и он регулярно излагает прописные истины, но кто сказал, что прописные истины ошибочны? За строгим костюмом и вытянутым лицом как-то потерялось, что Денис Иванович очень надежен, советы его часто оказываются верны, и он был единственным из четырех друзей, кто успокаивал и подставлял плечо любому из них.
– Кроме Ланселота.
– Да, кроме Ланселота. Дениса потряс поступок друга, оставившего Чешкина одного ради Марии Томши, и он отказался с ним общаться. Это может показаться странным, но Силотский ожидал от друзей поддержки – по его мнению, хоть он и был виноват, но не меньше них переживал смерть Коли, – а вместо этого получил их презрение и разрыв отношений. Принципиальность Крапивина сослужила Денису Ивановичу плохую службу.
И здесь мы упираемся в третий стереотип, который не менее примитивен, чем предыдущие. Веселый открытый человек – это, конечно же, хороший человек. Весельчак Ланселот необидно подшучивает над сотрудниками, вовремя платит им зарплату и гоняет на мотоцикле, значит, он замечательный парень. Что дружно подтвердили сотрудники его фирмы, никогда не задумывающиеся – да и зачем бы им задумываться, правда? – о том, на какую ярость способен их шеф, если задеть его гордость.
– Я до сих пор этого не понимаю, – призналась Маша.
– А между тем все очевидно, если не позволять себе обманываться видимым благородством, широтой души и внешней веселостью. По его вине погиб один из четверых друзей – самый талантливый и самый уязвимый. Дмитрий Арсеньевич готов был признать свою вину, но он не готов был расплачиваться за свой поступок. Он всегда считал себя самым лучшим, самым умным, самым интересным из четверых, и талант Чешкина не имел для него особого значения – ведь Коля жил в своем мире, далеком от реального, а в реальном был всего лишь малоизвестным поэтом с отклонениями в психике. Швейцмана и Крапивина, с точки зрения Силотского, смешно было даже сравнивать с ним – успешным бизнесменом, нестандартным человеком, обожателем женщин и всеобщим любимцем. И быть униженным людьми, которые ему в подметки не годились, отвергнуть его дружбу, которой, как считал Силотский, он великодушно их одаривал, быть обвиненным ими – ничтожествами! – в смерти их общего друга... Невероятная гордыня этого человека сделала свое дело: он возненавидел обоих и задался целью отомстить. Он вынашивал свой план долго, исподволь, не торопясь, чтобы не ошибиться, и наконец все сложилось так, как ему требовалось.
То, что Силотский преисполнен гордыни, мне следовало понять после его первого визита, когда он рассказывал о смене профессий, по словам Силотского, ему тяжело было находиться долгое время на одном месте. В действительности Дмитрий Арсеньевич не уставал доказывать себе и окружающим, что он будет успешен всегда и везде, за что бы ни взялся. Меня лишь немного насторожило то, что в юности он устроился официантом: по моим впечатлениям, подобные люди не могут работать «прислугой», для них это потеря статуса, даже в молодости, но когда я прямо сказал ему об этом, он вывернулся, заверив меня в том, что якобы «испытывал» себя.
– Ты думаешь, объяснение было лживым? – удивился Бабкин. – По-моему, звучит убедительно.
– Не для Силотского. Помнишь, ты мне рассказывал о беседе с Крапивиным и Швейцманом? Первый заметил, что укрощение себя было не в характере Дмитрия... Это правда.
– Тогда что же могло заставить Ланселота работать официантом?
– Власть.
Видя непонимание на лицах Маши и Сергея, Илюшин расшифровал:
– Если вы смотрели фильм «Бойцовский клуб», то поймете, о чем я говорю. Это иллюзия, что официант полностью зависит от капризов клиента, – в действительности клиент ничуть не меньше зависит от капризов официанта.
– Налить в суп грязной воды... – протянул Бабкин, вспомнив фильм.
– Именно так. Возможность всласть поиздеваться над клиентами, пренебрежительно щелкающими пальцами, чтобы подозвать официанта, – вот что держало Силотского! Люди для него имеют значение лишь постольку, поскольку они подчеркивают его превосходство над ними, оттого он и общался с Колей Чешкиным.
И Владимир Качков, слепо доверявший Силотскому, был для него всего лишь пешкой. Будто бы демонстрируя заместителю степень своего доверия, Силотский дал ему возможность распоряжаться всеми денежными средствами фирмы без обязательной подписи директора и бухгалтера. Нет никаких сомнений в том, что деньги в подставную фирму Качков перевел по его указанию, но выглядело это так, как будто он сам их украл. Затем Владимир Олегович исчез на несколько дней – полагаю, он находился либо в квартире Дмитрия Арсеньевича, либо в его загородном доме. Что сказал ему Силотский – неизвестно: возможно, предложил отдохнуть от работы. Но я более чем уверен, что он придумал историю о каком-нибудь пари для того, чтобы Качков исполнил все, чего требовала идея «жамэ вю». Владимир договаривался с жителями подъезда, платил за изменение рекламного плаката, а в нужный момент по сигналу Силотского вышел из подъезда и сел на его мотоцикл, надев шлем со взрывчаткой. Взрыв, опознание тела, похороны – и все, включая нас с Сергеем, начинают искать Качкова, укравшего несколько миллионов у собственного шефа, а затем уничтожившего его. А в действительности сам Силотский одним ударом убирает человека, руками которого была проделана вся грязная работа, а заодно убеждает всех в своей смерти.
Я не мог понять, почему Качков не предложил девушкам из салона денег за молчание, и предположил, что это должен был сделать его сообщник. Мне в голову не пришло, что заметать следы не станет тот, кто ничего противозаконного в своих действиях не видит.
Для Дмитрия Арсеньевича сошлись в одной точке несколько возможностей, которые можно было реализовать одним ходом. А он по натуре – игрок, азартный игрок.
– Первую возможность я вижу – месть бывшим друзьям, – сказала Маша. – А вторая?
– У Ланселота были все шансы потерять свое дело, оттого он и торопился увести деньги, пока не станет поздно.
– Подожди, Макар... как же так? Ты говорил, он успешен в бизнесе?
– Это сам Силотский так говорил. Однако оперативники из следственной группы, с которыми мы беседовали, поделились некоторыми подробностями. Дело в том, что у Силотского – практически полный цикл производства: несколько лет назад в Пензенской области им был куплен небольшой завод, на котором и клепают двери. Он закупает сырье, изготавливает двери, затем продает.
– А за последние два года выросли цены на металл, – понимающе протянул Бабкин.
– Да, но дело не только в этом. Заводик был куплен Дмитрием Арсеньевичем у государства, и еще год назад прокуратура заинтересовалась сделкой, потому что общая сумма взяток, предложенных должностным лицам Пензенской области, превышает ту сумму, которую Силотский выложил за завод. Сейчас сделка оспаривается в суде, и, судя по всему, Дмитрий Арсеньевич проиграет процесс. Он – бизнесмен, умеет просчитывать ситуацию, а в данном случае не нужно обладать особыми способностями, чтобы понять, что он останется ни с чем. Его собственная смерть решила бы все проблемы, следовало лишь правильно ее обставить: с помощью Качкова украсть часть денег на собственное безбедное проживание, а, может быть, и на новый бизнес за границей, убрать самого Качкова, выдав его за себя, подставить Швейцмана, изрядно напугав его, и довести до самоубийства Крапивина, заодно свалив на него вину в собственном убийстве. Да, забыл еще приятный бонус: оставить в дураках бывшего мужа любимой жены. Очень, очень красивый план! – в голосе Макара звучало восхищение. – Для его воплощения Силотский умело подключил нас к расследованию в уверенности, что мы пойдем по ложному пути – и оказался прав.
Дмитрий Арсеньевич не зря заканчивал театральное училище. Он знал, что убедительность – в деталях. Поэтому Ольга не ухаживала за ногтями, не убиралась в квартире – это мелочи, которые работали на образ, на иллюзию, возникавшую у всех, кто встречался с ней. Ланселот не без оснований боялся, что она переиграет, поэтому они выбрали самый выигрышный вариант сдержанной скорби – женщина не рыдает, не рвет на себе волосы, но забывает, что нужно ухаживать за руками, и ей в голову не приходит убраться в квартире. Точно так же из незначительных на первый взгляд событий и фактов должна была сложиться картина виновности Дениса, а мы с Сергеем предназначались на роль изобличителей преступника. Мелочь здесь, мелочь там – слова Полины Чешкиной, брошенная Марией Сергеевной фраза... Ланселот не подговаривал ее, о нет! Как и все остальные, она считала его мертвым. Но, не забывайте, он отлично разбирается в людях. Дмитрий Арсеньевич был уверен в том, что Томша не упустит такую возможность отомстить несостоявшемуся любовнику. И оказался прав.
– Подожди... – прервала его Маша. – Любовнику? Сергей говорил, что Крапивин влюблен в сестру этого несчастного поэта, покончившего с собой.
– Я сказал – несостоявшемуся любовнику, – поправил Илюшин. – Томше удалось соблазнить Крапивина, но только она не пополнила им свою коллекцию поклонников. Денис Иванович, по его же собственному признанию, после этого испытывал невероятный стыд перед девушкой, которую любил, и отвращение к Марии Томше. Однако он панически боялся, что она вздумает шантажировать его их одноразовой связью. Он ошибся совсем ненамного – эту связь использовал в своих целях Силотский, а не Томша.
Именно он заплатил денег Марии Сергеевне, а вовсе не Крапивин, – заплатил за то, чтобы она подтвердила его версию Полине Чешкиной, если та вздумает проверить его рассказ. А затем «признался» девушке, будто во всем виноват Крапивин, и отдал ей фотографию Томши, предложив показать ее Крапивину и оценить его реакцию. Все понимают, что произошло потом?
Маша, слушавшая Илюшина, точно завороженная, кивнула.
– Я не понимаю, – нахмурился Сергей. – Полина Чешкина сказала, что Денис ей во всем признался.
– Нет, друг мой, она этого вовсе не говорила. Это мы так услышали – а мы услышали потому, что она и сама так думала. Силотский и здесь все точно рассчитал. Она показала снимок Крапивину, и тот, в полной уверенности, что его обвиняют в измене, не смог ничего ответить. Он действительно считал себя виноватым – но виноватым, конечно же, не в смерти Коли, а в том, что переспал с Томшей. А Полина решила, что ему нечего сказать, потому что Ланселот не соврал. Дмитрий Арсеньевич и здесь блестяще сыграл свою роль перед подходящим зрителем. Чего стоит одна игра в благородство со старым Чешкиным: якобы он не хочет оправдываться перед ним, потому что и в самом деле виновен в смерти его внука. Разумеется, Владислав Захарович – не Полина, с ним не прошло бы предложение молча показать Крапивину фотографию Томши и посмотреть на его реакцию. Оно и с Полиной-то могло не пройти, но здесь Силотскому повезло: влюбленные додумывают больше, чем говорят, и Полина так и не задала вопроса «Зачем ты придумал оставить Колю одного?» Они с Крапивиным разговаривали каждый о своем: она спрашивала, как он мог пойти на такое, имея в виду смерть своего брата, а он отвечал о своей любовной связи с Томшей, мучаясь от стыда перед девушкой, в которую был влюблен.
– И, значит, затем, когда он пришел просить у нее прощения...
– Он просил простить его за то, что считал изменой, – подтвердил Макар, вспомнив исчерпывающий, долгий рассказ Крапивина. – Полина ответила, что не сможет простить ему убийство, – и снова она имела в виду одно, а он другое: она вспомнила самоубийство брата, а Денис к этому моменту почти проникся уверенностью, что именно он убил Силотского, но это стерлось из его памяти, потому что он сумасшедший.
– Подожди, Макар! – перебила Маша. – А если бы Полина все-таки задала вопрос открыто, и Крапивин стал отрицать, что придумал оставить ее брата одного, чтобы доказать, что он здоров?
– Вот на этот случай Силотский и заплатил Томше. Слово Крапивина против слова Марии Сергеевны... Неизвестно, кому поверила бы Полина, но крови бы он попортил Денису Ивановичу немало. А Томша оказалась хорошей сообщницей, потому что сильно невзлюбила Крапивина – по понятным причинам.
При встрече Мария Сергеевна забросила нам и свой собственный крючок – фразу о том, что Крапивин всегда оказывался в белом, что бы ни происходило. Я спросил ее, что это значит, но она отказалась дать объяснения, надеясь, что этим только разожжет наше любопытство. В какой-то степени так и случилось, но... Но мы знали о Крапивине со слов Полины Чешкиной, Ланселота и Швейцарца, о нем рассказывала Ольга Силотская – и ни один из них не упомянул ничего, за что можно было бы уцепиться. Это могло означать, что никто из них не осведомлен о какой-то нечистой истории, случившейся в прошлом (что казалось мне довольно сомнительным), или же Томша врала.
Я говорил с Крапивиным на кладбище, и он показался мне нездоровым человеком. Он и был нездоровым: при встречах с ним Ольга подкладывала ему в пищу наркотик, который вызывал у него нетипичную реакцию. Мы только вчера вечером узнали, что в подростковом возрасте все трое – Швейцарец, Крапивин и Ланселот – с подачи последнего попробовали ЛСД, и Денис оказался единственным, не ощутившим ни эйфории, ни просветленности сознания. Наоборот: у него начались галлюцинации, он впал в тревожно-депрессивное состояние, и больше никогда не пробовал наркотиков, помня о том опыте. Димка и Сенька посмеивались над ним, затем об этом случае забыли. Но Ланселот вспомнил и в нужный момент сумел использовать это в своих целях.
Он не мог, конечно же, ручаться за то, что ЛСД подействует так, как ему надо, и потому щедро подбрасывал реальные доказательства, убивавшие несчастного Крапивина. Что именно вплеталось в его воспаленное сознание – действительные факты или то, что представлялось больному мозгу под воздействием наркотика, – сейчас определить сложно. Денис Иванович рассказывал вчера о том, что видел крысу на своем столе спустя несколько часов после происшествия с женой Швейцарца... Она могла быть реальностью, а могла быть и галлюцинацией. Но вот чек о покупке крыс существовал, и он стал бы доказательством причастности Крапивина к этому случаю.
Ольга Силотская заезжала к Денису, чтобы вместе с ним поехать на ужин или прогуляться. Крапивин говорит, что она поднималась к нему в квартиру – якобы каждый раз приносила либо книгу, либо что-то еще... Я допускаю, что у нее имелась копия ключей от его квартиры, и Ольга могла приходить туда в его отсутствие, чтобы не торопясь фабриковать псевдодоказательства причастности Крапивина к смерти ее мужа. Доказательства эти были рассчитаны на одного-единственного человека – самого Крапивина, но в том случае, если бы он вздумал обратиться к кому-нибудь за помощью, они выставили бы его в очень невыгодном свете. Взять хоть тех же крыс, испугавших Риту Швейцман.
– Значит, эту идею тоже придумал Силотский? – спросила Маша, поморщившись.
– Конечно. Он, как и все остальные, знал о фобии Риты. У него не было причин мстить женщине – пугая ее, он хотел как можно сильнее уязвить Швейцарца, и это ему удалось. А вторым ударом, направленным непосредственно на Семена, стало его задержание на основании звонка, который сделал исполнитель по указке Ланселота сразу после взрыва. Свою роль сыграл и их диалог, подслушанный секретарем: может быть, Швейцман и в самом деле был в ярости, и наверняка Дмитрий спровоцировал его, сначала раздразнив заманчивым предложением, а затем без видимых причин отказавшись соблюдать договоренность... Но секретарь слышала только ответы своего шефа, специально сказанные громким голосом. Конечно, Семен Давыдович сердился, но ему и в голову не пришло бы угрожать другу убийством. Сам он не помнит подробностей их разговора; может, в пылу ссоры он бросил что-то вроде «придушил бы я тебя, обормота», и Ланселот тут же обыграл это так, как ему требовалось. Да, Швейцману тоже от него досталось – хотя, конечно, меньше, чем Денису Крапивину, чуть не убившему себя. Честно говоря, я думал, что мы не успеем.
– А я вообще считал, что мы едем спасать Ольгу, – буркнул Бабкин, вспомнив, как накануне, вбежав во двор дачи, которую они с Макаром нашли очень быстро, заметил смутно знакомую фигуру, прячущуюся от них за невысокой баней, и, не задумываясь, бросился за ней следом.
Человек, за которым он бежал, скатился в овраг, попытался выкарабкаться из него, и здесь Сергей настиг его. Ужас и отвращение, которые он испытал, увидев искаженное ненавистью и яростью лицо Силотского, заставили его вытащить пистолет, и он готов был выстрелить в этого ожившего покойника.
– Я понял, что придется спасать Крапивина, когда ты сказал про фотографии. Но до меня никак не доходило, кто же мог ненавидеть его настолько, чтобы придумать весь этот дьявольский план. Пока я не вспомнил, что Заря Ростиславовна порывалась рассказать мне, как она испугалась взрыва.
– А что такого было в ее рассказе? – не поняла Маша.
– То, что она несколько раз произнесла слово «оборвалась». Если бы я раньше догадался, что это может относиться только к лифту, мы сэкономили бы Крапивину нервы. Но я не догадался, хотя ответ лежал на поверхности: она застряла в лифте и оттого-то испугалась после взрыва, что тросы оборвутся и она упадет.
– Подожди... как связаны лифт и Ланселот?
– А так, что Силотский, выйдя из моей квартиры, появился внизу, под окнами, спустя всего пару минут – ровно столько требовалось, чтобы съехать с двадцать пятого этажа вниз на лифте. Съехать, Маша, а не сойти пешком по лестнице! Но съехать было невозможно – лифт сломался, и в нем сидела моя прекрасная соседка госпожа Мейельмахер! А второй лифт не работает уже три недели, и я жаловался на это Сергею на следующее утро после убийства. Дмитрий Арсеньевич не стал утруждать себя проверкой работы лифта: он выждал пару минут, позвонил ожидавшему внизу Качкову, выглядевшему его подобием, а сам ушел на верхний балкон, откуда и подал дистанционный сигнал. В поднявшейся затем суматохе ему ничего не стоило уйти незамеченным, потому что он, разумеется, переоделся. Весь замысел ему испортила чистая случайность.
– А откуда он взял фотографии для Крапивина?
– Сфабриковал, разумеется. Ничего сложного в этом не было. А теперь представь: Крапивин чувствует, что сходит с ума. Он не помнит отдельные моменты своей жизни, мир вокруг него меняется страшно и убедительно. Другой человек на его месте отправился бы прямиком ко врачу, но Денис панически боится того, что может от него услышать, потому что тогда его догадка о том, что он – причина смерти Ланселота, может стать реальностью. Он боится этого подтверждения, но и без врача все вокруг свидетельствует против него. Прибавь сюда двух частных сыщиков, которые, как ему кажется, подозревают его, – и ты поймешь, в каком страхе он жил.
Ольга часто встречается с ним, звонит, просит провести с ней время, и он списывает ее поведение на горе и одиночество после смерти мужа. Обнаружив снимки – а Крапивин не мог их не обнаружить, потому что Силотская сама попросила его найти фотографии под предлогом того, что она утеряла, – он вдруг все понимает. Все встает на свои места: и то, что она отчаянно за него цепляется, и ее тоскливые, обращенные к нему взгляды, просящие о том, о чем она не смеет просить вслух теперь, после смерти мужа. Денис, сознание которого подготовлено к любым открытиям о себе самом, решает, что они были любовниками, только он об этом забыл – ну и что же? О том, как он покупал крыс, он тоже забыл, однако доказательства в его собственной квартире говорили обратное.
Он не успевает свыкнуться с этой мыслью, как получает письмо: Ольга считает его убийцей мужа, у нее есть этому подтверждение. В отчаянии он едет к ней – не затем, чтобы ее переубедить, а затем, чтобы самому понять, что же он сделал. И находит распечатку телефонных переговоров с тем самым человеком, которого задерживали по подозрению в подготовке убийства Силотского.
Распечатка, как и все остальное, была фальшивкой – даже менее убедительной, чем фотографии, но для Крапивина это уже не имело значения: он находился в таком состоянии, что поверил бы во что угодно. Если бы он стал задавать себе вопросы, то, конечно же, у него появились бы сомнения. Как можно было здраво объяснить, почему он, не скрываясь, вел по телефону разговоры о том, как убить человека? Никак. Или – откуда у Ольги взялась распечатка, и отчего она появилась только сейчас? Но Денис этих вопросов не задал. Он увидел револьвер, оставленный специально для него, написал предсмертную записку, в которой признавался, что убил своего друга, и собрался застрелиться. После этого письмо было бы стерто из его почтового ящика, фотографии уничтожены, Силотская рассказала бы, как нашла тело, и на этом дело бы закрыли.
Да, Крапивина обложили со всех сторон. Куда бы мы ни шли, везде перед нами оказывались два человека: он или Качков. Но именно это в конце концов убедило меня, что ни тот, ни другой нам не подходят, и когда ты, Сергей, отправился к Денису Ивановичу, я уже знал, что он невиновен. Но я видел его на похоронах и был убежден, что он не в себе, потому и предупредил тебя, чтобы ты был осторожен.
– Я расценил это как намек на то, что он может быть убийцей.
– Если бы я так думал, никогда не отправил бы тебя к нему одного, – покачал головой Макар. – Нет, я лишь хотел спровоцировать Крапивина на какие-то действия, потому что был уверен, что за ними последуют и действия того, кто подставляет его. В итоге мы еле успели.
Он встал, потянулся и отправился в кухню, откуда послышался его укоризненный голос, призывающий Костю не портить пирог.
– Сережа, а что сказал Крапивин, когда вы с ним поговорили? – спросила Маша. – Представляю, какой для него был удар...
– Удар был, когда он решил, что убил Силотского. А с нами он почти не разговаривал, потому что ему было с кем общаться.
– Ты о ком?
Сдерживая ухмылку, Бабкин объяснил: первое, что сделал Илюшин, выйдя из прокуратуры, – набрал номер Полины Чешкиной и о чем-то говорил с ней минут десять, после чего девушка примчалась к ним и столкнулась с Денисом Крапивиным, как раз успевшим к этому моменту выслушать правду о том, что с ним происходило.
– И надо было видеть ее лицо! Кстати, я заметил, что они с Крапивиным очень подходят друг другу – оба белые, как бледные поганки, так что Илюшин и в этом оказался прав. Теперь я собираюсь звать его купидончиком, – закончил Сергей, удовлетворенно посмеиваясь. – Макара от этого передергивает.
Тот, кого он собирался звать купидончиком, вернулся в комнату, остановился в дверях.
– Интересно, с какими потерями выйдет из этой истории Швейцман, – задумчиво сказал он. – И, кстати, Серега, нам с тобой нужно съездить в одно место. Маш, ты не возражаешь, если я на несколько часов украду у тебя вновь обретенного супруга?
– Зачем ты собрался меня украсть? – удивился Бабкин. – В какое такое место нам необходимо ехать?
– Собирайся, раз Маша не возражает, – вместо ответа сказал Илюшин. – По дороге узнаешь.
* * *
Рита услышала шаги в коридоре и сильно сжала двумя пальцами переносицу. Нельзя бесконечно сидеть в комнате, пора выйти. В конце концов, ее поступки нелепы для взрослой женщины.
«А Сенины – необъяснимы».
Муж не оправдывался, не просил прощения. Переночевав на диване, с утра он уехал, и вернулся только сейчас.
За прошедшее время Рита решила, придя в себя и слегка успокоившись, что мужа утомила ее фобия, и он дал ей это понять способом, который так задел и обидел ее. «Надо выйти и поздороваться».
Прежде, чем она успела встать с постели, в дверь постучали, и в спальню вошел ее муж, держа в руке обувную коробку. Он сел на край кровати, не глядя на Риту, от растерянности не сообразившую, что сказать, и поставил коробку на колени.
– Сеня, я хотела...
– Подожди.
Он избегал смотреть на нее, и ей стало не по себе. В голове у нее мелькнула мысль, что он упаковывает вещи, чтобы уехать, и хотя такого не могло быть, само подозрение многое сказало о ее состоянии.
– Я встречался с Денисом и Полиной, – сказал Швейцман. – Потом тебе расскажу. А на обратном пути зашел в зоомагазин. Девочки объяснили мне, что они никогда не берут такой товар, но это были подкидыши, и они сами пытались их выкормить. Я не выдержал, забрал одного...
Он поставил коробку на стул, снял с нее крышку и, поколебавшись, вышел.
Рита осторожно обогнула кровать, подошла к коробке и с брезгливым отвращением и страхом увидела в коробке бело-розового червяка с хвостом, спавшего в углу.
Первым ее побуждением было закричать, немедленно выкинуть эту гадость, а за нею и стул, бросить в стирку покрывала с кровати, чтобы даже намека на запах этого омерзительного существа не осталось. Она сжала зубы, опустилась на край кровати, не сводя глаз с крысеныша, сцепив побелевшие пальцы. «Как он мог?! Как он мог?! Я их ненавижу... Я боюсь их!»
В душе ее взметнулась волна ярости к мужу, поднялась от груди, захлестнула целиком, как соленая вода с горьким привкусом, щиплющая все крошечные ранки, ничего не залечивающая, а лишь разъедающая кожу, оставляя за собой кратеры бело-розовых язв. В одну секунду Рита сама превратилась в такой кратер, клокочущий и одновременно испытывающий боль, кричащий из глубины о том, что его пытают соленой водой. Но от этого чувства женщина пришла в себя. Она не могла испытывать ненависть к Сене, что бы он ни делал. «Это мой страх испытывает ненависть, а не я. Это страх».
Рита заставила себя расцепить пальцы, ощущая боль в костяшках. Тварь, лежавшая в коробке, не была страшной. Отвратительной – да, но не страшной. «Ее не надо бояться», – пробормотала Рита про себя, ощущая, что страх и в самом деле уходит, как и паническое желание выбросить беззащитного крысиного детеныша в окно. Крошечные лапки с пальчиками, поджатые под брюшко, были тоньше спичек. «Смешно бояться существа с лапками тоньше спичек».
Настороженно прислушиваясь к собственным ощущениям, Рита неожиданно уловила одно, которого ожидала меньше всего.
Жалость.
Крысенок был жалким. Жалким, несчастным, убогим существом, обреченным без их помощи на смерть.
Она дотронулась пальцем до его спинки и вздрогнула, потому что звереныш тоже вздрогнул. Но он не открыл слипшиеся щелочки глаз, продолжая спать, и Рита подумала, что таких маленьких крысят, наверное, нельзя выходить, и бело-розовый червяк умрет.
– Сеня, сколько ему? – спросила она, не оборачиваясь.
– Около двух недель, – тотчас отозвался муж из-за полуоткрытой двери. – Обычно их отлучают от матери-крысы в месяц с небольшим...
Деятельный ум Риты заработал.
– О чем ты только думал, когда его брал? – сердито осведомилась она, вставая и закрывая крысенка крышкой, в которой только сейчас заметила дырки для вентиляции. – Так... Раз уж ты все это затеял, позвони Светке-кошководу и спроси, занимается ли ее сказочный ветеринар крысами. Найди ему – крысенышу, не ветеринару! – другое место, я не хочу закрывать окно, а из него дует. И включи компьютер, мне нужен крысиный форум.
Пока она разговаривала по телефону с подругой, выясняя подробности выхаживания новорожденных крысят, Семен сделал странную вещь: встал перед зеркалом, подмигнул отражению и одобрительно похлопал себя по пухлой щеке.
– О чем я только думал, когда его брал? – шепотом повторил он. – Уж конечно, не о крысе.
Назад: Глава 12
Дальше: Глава 14