Глава 2
Некоторое время назад
«Зачерпни воду, и луна будет в твоей руке, прикоснись к цветам, и их аромат пропитает твою одежду…» – пришли на память когда-то прочитанные строки.
Эльза подняла голову и с тоской посмотрела в начинающее сереть небо. Вчера она снова попыталась поговорить с Никитой, и опять из этого ничего не вышло. Кажется, муж даже не услышал ее, кивнул механически: «Да, дорогая». А ее вдруг разобрало зло – не стала ничего повторять и объяснять.
Зачем, если он не услышал слов: «Мне кажется, мы стали отдаляться друг от друга»? Смешно.
Женщина горько улыбнулась и проводила взглядом целующуюся парочку. Счастливые! У них неповторимое время – период влюбленности. Но он продлится не слишком долго. Хотя, впрочем, бывает и иначе. Ей, к примеру, грех жаловаться – еще недавно Эльза была уверена, что проживет с Никитой до самой старости, и мечтала только об одном – чтобы смерть не разлучила их надолго. Ведь бывает же так, что супруги умирают в один день!
Эльза смахнула набежавшую слезу. Кто же мог знать, что придет день, когда все изменится, и супруги перестанут понимать друг друга?!
Они познакомились дождливым осенним днем. Эльза торопилась в гости к подруге, неся в руках большой красивый торт, а Никита спешил на свидание. И надо же так было случиться, что оба больше глядели по сторонам, чем прямо перед собой! В общем, Никита в тот самый великолепный торт и влетел.
Наверное, у Эльзы было очень огорченное лицо, так как он принялся торопливо развязывать ленточку, которой была перевязана коробка, без умолку болтая и уверяя, что ничего ужасного на самом деле не произошло.
– Вот вы сейчас сами увидите – ваш торт целехонек!
– Не стоит этого делать здесь, – тянула к себе коробку Эльза.
В результате, едва убедившись, что торт все-таки успел превратиться в весьма неаппетитную лепешку, они его уронили и, пытаясь поймать на лету, оба вывозились в креме. Пару секунд изумленно смотрели каждый на себя и друг на друга, не в силах поверить, что такое произошло с ними, а потом долго хохотали, оттирая салфетками одежду. Конечно, никто уже никуда не пошел, не считая ближайшего кафе, куда они забрались в надежде немного привести себя в порядок и перекусить.
С тех пор Эльза и Никита не расставались. Поженились спустя два месяца, удивляясь, как могли раньше обходиться друг без друга. Первая их квартирка была маленькой, тесной, под самой крышей. Зимой там стоял лютый холод, а на рамах намерзал толстенный слой льда, летом было жарко, и приходилось день и ночь гонять вентилятор, чтобы хоть чем-то дышать. Но зато из окна открывался великолепный вид. Утром небо розовело и облака подкрашивались встающим солнцем. На крышах домов обитали уличные коты, развлекавшие картинками из собственной жизни. Птицы радостно пели, и порой ей казалось, что она, без сомнения, в раю.
Эльза так любила Никиту, что не могла без него жить. Тот отвечал столь же горячим и восторженным чувством. И от этого она была настолько счастлива, что порой ей даже становилось страшно: так не бывает! Любая сказка, какую ни возьми, обязательно заканчивается свадьбой, не давая ответа на главный вопрос: как жили герои потом? По-прежнему горячо любили друг друга? Или Золушка своей любовью к чистоте свела Принца с ума, а Спящая красавица, родив ребенка, потеряла интерес к жизни и погрузилась в новый инертный сон? Вдруг Красавица обнаружила, что замужем за настоящим чудовищем? И, главное – сколько им было отпущено на наслаждение любовью друг к другу?
Эльза остановилась у витрины магазина, любуясь на большого розового пупса в кружевах и рюшах. Ей так нравилось покупать одежду для младенцев, что все подруги на крестины обязательно звали ее. А еще – хвастались своими малышами, не понимая, что невольно разрывают ей сердце.
Сейчас она проводила взглядом коляску и, наклонив голову, пошла вперед. Эльза уже почти смирилась с тем, что у нее никогда не будет детей. И дело даже не в том, что она когда-то давно сделала аборт – сейчас у нее со здоровьем все нормально, она уверена. Проблема в том, что им с мужем детей Бог не дает.
И еще – Эльза знала: Никита просто не хочет ребенка. И говоря о тесной квартире, он только обманывал сам себя.
«Так зачем рожать, если ребенок все равно всегда будет лишним?» – думала раньше она, смиряясь с эгоизмом Никиты.
Теперь ей казалось иначе.
«Сейчас моей дочке уже шел бы восьмой год… Никогда не предаст только родное дитя… А я вот ее предала…» – бежали грустные мысли. Эльза аккуратно промокнула глаза и тут же чуть не упала, споткнувшись о лежащую посреди тротуара крышку люка.
– Эй, смотри, куда идешь! – зло бросила ей торчащая над асфальтом голова. – Ходят, под ноги не смотрят, а потом вытаскивай их из колодцев…
– Извините, – вяло промямлила Эльза, подумав, что с ней явно что-то не так. Никогда раньше ей не грубили рабочие, которые вопреки инструкциям не потрудились огородить место проведения работ полосатыми лентами.
Собаки нападают, когда улавливают запах страха, когда выделяется адреналин. Люди хамят, когда чувствуют угнетенное состояние жертвы.
«Я выгляжу убогой, – мрачно думала Эльза. – Дожила… Довела себя до того, что ко мне липнут психи и грубияны…»
Некоторое время назад с ней произошел случай, изрядно напугавший ее. Выбирая продукты в супермаркете, она обратила внимание, что один из посетителей пристально глядит на нее. Едва Эльза подошла ближе, он вдруг тут же очутился рядом и обратился с пустяковой на первый взгляд просьбой: помочь выбрать продукты для лежащей в больнице жены. Одна рука мужчины была забинтована до локтя и висела на перевязи, что вызвало приступ жалости у Эльзы, а во второй он держал пустую проволочную корзинку.
Сомневаться в том, что поступила правильно, она начала буквально сразу же. Обернулась, чтобы спросить, любит ли жена незнакомца сгущенное молоко и стоит ли его брать, и оцепенела от ужаса. Глаза у мужчины были странные. Холодные и беспощадные, как у зверя.
– Сейчас вы положите все продукты в пакеты и поможете мне отнести их к машине, – тихо сказал он, и Эльза против воли кивнула.
У самой кассы она попыталась дать понять взглядом кассиру, что с ней не все в порядке, надеясь, что та поймет и вызовет охрану, но женщина равнодушно пробила чек и сложила продукты – сыр, кокосы и яблочное пюре – в пакет. Охранник у дверей тоже безразлично скользнул взглядом по покупательнице рядом с высоким мужчиной и отвернулся, уставившись на суетливого мужичка, воровато вертящегося возле стойки с напитками.
Эльза чувствовала себя странно. Она все понимала, но, как робот, делала то, что говорил ей мужчина. Тот внушал ей панический страх, парализовавший ее волю, но когда рядом остановилась милицейская машина, из которой вышел молоденький лейтенант и направился в их сторону, ей внезапно стало легче дышать.
Страшный человек выдернул у нее из рук пакет с продуктами и сквозь зубы процедил:
– Спасибо, очень помогли.
Затем быстро сел в свой автомобиль и уехал, причем забинтованная рука ничуть не помешала ему. Эльза же осталась стоять посреди улицы с открытым ртом.
Вечером она попыталась рассказать о странном происшествии Никите. Муж смотрел на нее отсутствующим взглядом. Кажется, рассказ о том, как супруга сходила в супермаркет, не вызывал у него ни малейшего интереса, потому что он вдруг, не забыв вежливо извиниться, вышел из комнаты с мобильником в руках.
Больше Эльза не проронила ни слова…
Один из законов Мерфи гласит: «Если какая-то неприятность может произойти, она обязательно случится».
Никита начинал свой бизнес с нуля и за несколько лет не только встал на ноги и приобрел солидную клиентуру, но и значительно расширился. И вот, буквально в течение каких-то трех месяцев, корабль процветающей фирмы Лаврова, получив несколько серьезных пробоин, дал крен. Два солидных клиента неожиданно, без объяснения причин, разорвали контракт, с третьим не удалось заключить договор, потому что конкуренты каким-то образом прознали о новой концепции дизайна и представили похожие макеты. Поскольку заказчику требовалась эксклюзивность, он предпочел третью фирму, у которой был отличный от первых двух дизайн.
И, наконец, последним ударом стал пожар на объекте, полностью готовом к сдаче. Дорогая отделка и авторская мебель ручной работы – все сгорело. Чтобы уложиться в сроки и не подвести заказчика, Никите пришлось платить вдвое и изрядно влезть в долги.
Положение мог спасти контракт с Решетниковым – фирма тогда не только бы удержалась на плаву, но и продолжила продуктивно работать дальше. Разумней всего было бы сейчас нестись со всех ног в офис, лечь костьми, но вырвать этот контракт у конкурентов. Однако вместо этого Никита направляется по совершенно незнакомому адресу непонятно для чего. А значит, скорее всего заказ будет потерян.
«И пусть, – мрачно подумал Никита, – пусть все летит к чертям. В конце концов, все, что я делал, было только ради Эльзы».
Ее вера окрыляла и поддерживала его, ради улыбки, света радости в глазах жены он готов был свернуть горы и вытерпеть все невзгоды. Вместе они выдержали и испытание бедностью, и проверку достатком. И вот теперь Эльза предала его.
Разве можно после этого жить так, будто ничего не случилось? Как было бы хорошо проснуться сейчас и понять, что все – только дурной сон…
«Если она чувствует себя виноватой, то вряд ли сразу пойдет домой, – вдруг мелькнула мысль, – скорее всего, направится в офис, чтобы попытаться оправдаться. Тогда, вполне вероятно, Эльза сейчас сидит рядом с Мариной и ждет меня».
Лавров набрал номер телефона и с замиранием сердца принялся считать гудки. Секретарь подняла трубку на четвертом. Вежлива и предупредительна, как всегда. Внимательно выслушала его указания, затем повисла тишина. А он все ждал: вдруг она скажет об Эльзе?
– У вас что-нибудь еще? – наконец прервала молчание секретарь.
– Да, – решился Никита и смущенно кашлянул. – Марина, если вдруг в офис зайдет Эльза, попросите ее не уходить и обязательно дождаться меня.
– Что-то случилось?
– Пустяки, не могу дозвониться. И еще. Сообщите мне о визите моей жены сразу же, как только она придет.
Никита нажал на «отбой» и с отвращением подумал о себе. Раскис, как мальчишка! С чего это он взял, будто Эльза захочет увидеть его? Глупо и смешно. Ей совершенно наплевать, что он волнуется и ждет. Измена – изменой, но чисто по-человечески можно ведь было сказать, что она уходит от него?!
– Боже мой, какая чушь лезет мне в голову, какая дикая чушь, – пробормотал Лавров вполголоса. – Не все ли теперь равно: сказала она, что уходит, или нет. Эльза была по адресу, названному в записке, и скрыла это от меня, что подтверждает факт измены. Неужели я до такой степени не знал человека, с которым живу?
И все-таки где жена может сейчас быть? И почему не отвечает ее мобильник? Руки вдруг противно затряслись, на лбу выступила испарина. Никита поспешно открыл телефон, чтобы снова – в который раз! – набрать домашний номер. Выслушал длинные гудки, захлопнул крышку и заторопился к только что подъехавшему такси.
– Алтышников переулок, пожалуйста.
– Куда?! – Шофер завел мотор и хихикнул.
– Алтышников переулок, дом пять. Я что-то смешное сказал? – ощетинился Никита, и водитель смутился.
– Да вы уж простите, просто день какой-то странный сегодня. Судите сами: выручки никакой, пассажиров за все утро – раз, два и обчелся, причем двое из них едут по одному и тому же адресу. Будь этим адресом Кремль, я бы еще хоть как-то мог понять, а то какая-то глухомань, о которой еще вчера я знать ничего не знал.
– А кого вы отвозили сегодня, не припомните? Не женщину в светлом пальто, случайно?
У водителя, истомившегося от безделья, заблестели глаза, как у старой сплетницы, почувствовавшей запах «жареного».
– Ее, голубушку, ее. Никак супружница ваша?
– Жена, – коротко кивнул Никита. И, немного поколебавшись, добавил: – Не заметили, встречал ее кто, когда приехала?
– Нет, – отрицательно мотнул головой мужик. – Что, изменяет, да?
– С чего вы взяли? Разминулись мы с ней, а она дорогу плохо знает, боюсь, как бы не заблудилась.
– Не заблудится, – буркнул шофер, – раз мобила есть.
– Откуда вы знаете, что у нее есть телефон? Она при вас куда-то звонила?
– Это, конечно, не мое дело, но где гарантия, что она действительно ваша жена, а вы – не маньяк-убийца? С какой стати я должен вам доверять? – окрысился водила, злобно поглядывая в зеркало заднего вида на пассажира.
Никита достал портмоне и помахал им в воздухе.
– Плачу условленную сумму и еще столько же сверху.
Мужик посопел, размышляя, потом буркнул:
– Деньги вперед, а то не скажу.
Никита безропотно отсчитал купюры, кинул их на переднее сиденье и выжидательно уставился на шофера.
– Перед тем, как выйти, она по телефону говорила. Мобильник зазвонил, как только за ручку дверцы взялась, и она нервно так на кнопочку надавила, да как гаркнет: «Ну, что еще?» Я, конечно, удивился, потому что вроде бы такая приличная дама, а кричит, как грузчик в порту.
– Только у нее телефон зазвонил, она сразу на собеседника и закричала? – удивился Никита. – Может быть, все-таки сама позвонила куда-то?
– Какой ты непонятливый, ей-богу! – хихикнул шофер. – Первый звонок был, она ничего не говорила, только слушала, что ей в трубку говорят. А потом телефон опять зазвонил.
– И все?
– Нет. Потом она какой-то номер набрала и говорит: «Жди, я скоро буду». Мужику звонила. Точно.
– Почему – мужику?
– Так имя мужское было, – сморщил лоб шофер. – Запамятовал только я, какое. Давно изменяет, супружница-то?
Никита отвернулся к окну, давая понять, что не собирается отвечать на вопрос, но таксист, почувствовав причастность к чужой тайне, уже закусил удила.
– А я со своей шалавой развелся после того, как с любовником застукал. Морду немножко почистил и на все четыре стороны отпустил. А была б моя воля – пристрелил бы! Только вот в тюрьму из-за потаскухи садиться не захотел, – мрачно исповедался он. И вдруг заорал так, что Никита от неожиданности подпрыгнул: – Вспомнил имя, вспомнил – Гриша! Ага, Гриша, точно! Вот оно как… Гриша, значит, у ей завелся… Ну чего, знаешь такого?
– Нет, – процедил сквозь зубы Никита, – но обязательно узнаю.
В подъезде пахло мышами и помоями. Никита поморщился и, достав платок, прикрыл нос. Квартира, нужная ему, оказалась наверху, под самой крышей, рядом с чердачным люком, закрытым на большой висячий замок. Допотопный и ржавый, выглядел он так, будто последний раз его открывали еще при царе Горохе.
Лавров осторожно постучал, потом надавил кнопку звонка и прислушался. Раздался какой-то шорох, за дверью тявкнула собака и опять все стихло. Никита постучал погромче и, надавив на кнопку звонка, держал несколько секунд, не отпуская. Собака внутри взвыла и заскреблась в створку, но никто так и не отворил. Чувствуя, как в груди начинает волной подниматься отчаяние и злость, Никита начал стучаться во все двери.
В семнадцатой явно никого не было, в восемнадцатой же прошаркали к двери тапками и замерли у глазка. Никита забарабанил сильнее, после чего недовольный старческий голос произнес:
– Вам кого?
– Скажите, вы ваших соседей из девятнадцатой квартиры давно видели?
– Вам кого? – тупо переспросила старуха.
Никита, повысив голос, повторил вопрос.
– Вам кого? – снова услышал он.
– Черт, похоже на разговор с автоответчиком, – буркнул Никита. – Положительно мне сегодня не везет.
Обычно в такие дни, когда все валилось из рук или шло наперекосяк, Никита откладывал дела и залегал на диван с книжкой или кроссвордами в руках, но сегодня он этого себе позволить не мог. Внутренний голос назойливо и беспрерывно твердил: время терять нельзя, завтра будет поздно.
По закону подлости, в двадцатой квартире тоже не открывали.
– Там никто не живет, – продребезжала вдруг старуха из восемнадцатой, которая, видно, продолжала стоять, подглядывая в глазок.
– Божий одуванчик, прикидывалась глухой, а, поди ж ты, неплохо слышит, и даже весьма шустро соображает, – пробурчал Никита.
В тот момент в квартире номер девятнадцать дурным голосом взвыла собака, Никита от неожиданности вздрогнул и в сердцах пнул дверь ногой. Хлипкий замок лязгнул и… открылся.
– Йоп! – выругался Никита, прикидывая, сколько секунд старухе понадобится, чтобы дотопать до телефона и набрать телефон милиции. – Незаконное проникновение в жилище… Ну, и фиг с ним! Если я сейчас уйду, никогда потом себе этого не прощу: быть рядом с разгадкой и струсить…
В образовавшуюся щель просунулась сначала собачья морда, потом все остальное тельце, и существо, вихляя и извиваясь на ходу, как ящерица, кинулось вниз по лестнице.
Никита распахнул шире дверь и вошел. На первый взгляд в квартире не было ничего необычного. Мерно тикали ходики, тарахтел холодильник, и невнятно бормотало что-то радио. Чуть дальше, за приоткрытой дверью в спальню, виднелся край разобранной кровати, на которой кто-то явно лежал.
Никита кашлянул, затем прошел туда и постучал в наличник.
– Хозяева! – нараспев произнес он, как показывают в плохой мелодраме. – Есть кто живой?
Ответа не последовало. Никита постучал еще громче.
– В данном случае склонен рассматривать молчание как знак согласия. Заранее прошу прощения, если что.
Он толкнул дверь и вошел. Широкая двуспальная кровать, застеленная шелковыми простынями цвета персика, и разметавшиеся по подушке длинные светлые волосы. Женщина лежала на спине, голова ее была повернута влево и прядь волос закрывала лицо. Лавров испытал странное чувство. В глубине души Никита надеялся, что это не его жена, и в то же время страх, что ошибается, принимая желаемое за действительное, был так велик, что он хрипло окликнул:
– Эльза? Не стоит притворяться, я все знаю. Пусть это глупо и бесполезно, но мне хотелось бы понять, как с нами могло такое произойти. Да не молчи же, скажи хоть что-нибудь!
Никита в сердцах сдернул одеяло и замер. Перед ним лежала совершенно незнакомая женщина, и она была мертва. Идеальной красоты обнаженное тело, с красивой грудью и тонкой талией – и синюшное, со следами точечных кровоизлияний и вспухшим прокушенным языком, лицо. На шее удавленницы, под багровой полосой, была завязана атласная лента с пришпиленной к ней красной бумажной бабочкой. Оригами было так изящно, что Никита невольно подивился мастерству – такое не под силу новичку.
– Надо же, убийца оригами увлекается… – пробормотал Лавров, сдерживая подкатывающую к горлу тошноту. – Хотя, может быть, сама убитая мастерицей была?
Еще бросились в глаза свежая ссадина на левой ноге женщины и ее судорожно сжатые кулаки. Никита склонился ниже и вдруг заметил, что в левой руке убитой явно что-то есть: между краем длинного красного ногтя и внутренней стороной ладони виднелся оборванный клочок бумаги. Похоже, женщина держала в руках то, что убийца посчитал для себя опасным оставлять. Он дернул лист, но не заметил, как оторвался кусочек.
Никита встал на колени и, старательно разжимая скрюченные пальцы, аккуратно извлек обрывок бумаги с сохранившимися на нем словами: «…ико-философской концепции».
– И что это может быть – физико-? лирико-? Чушь какая-то! Что может быть опасного в философии? – буркнул он. Вдруг во дворе взвыла милицейская сирена, послышался шум подъезжающего автомобиля.
Никита вскочил и заметался по квартире, кляня себя, что задержался около трупа. В том, что милицию вызвала престарелая соседка, прикидывавшаяся глухой, он даже не сомневался.
Через окно подъезда было видно, как милицейский «уазик» паркуется во дворе, значит, о том, чтобы спуститься и выйти через дверь подъезда, не могло быть и речи. Никита опрометью бросился к люку чердака и, подтянувшись на руках, попытался сбить дужку замка. Но не тут-то было, ржавые железки держались намертво.
«Боже мой, сейчас сюда войдут, застанут меня рядом с трупом и автоматически посчитают виновным, – затравленно думал Лавров, мечась по квартире в поисках чего-нибудь, чем можно было бы сорвать замок. – Пистолет, найденный у меня, только усугубит дело: никто не даст себе труда задуматься, зачем, если у меня есть пистолет, душить женщину удавкой? Милиция сразу решит, что я намеренно пришел ее убивать».
Как назло, ничего подходящего не попадалось – видно, женщина жила одна и никакого слесарного инструмента в доме не держала. Никита в сердцах ударил рукой в перчатке по выключателю в коридоре, собираясь осмотреть нижний ящик обувного шкафа, и его окатило волной надежды.
Ключ, такой же допотопный и ржавый, как замок на чердачном люке, висел на стене. Не раздумывая, Никита схватил его, подставил под люк стул, стоявший в коридоре, и, дотянувшись до замка, открыл его. Крышка люка откинулась легко, без малейшего скрипа – видимо, им недавно пользовались и смазали петли. Никита спрыгнул вниз, поставил обратно в квартиру стул и захлопнул дверь. Затем, став на чугунные перила, подтянулся на руках и скрылся в люке.
Сердце бешено колотилось, Никита все еще не верил в спасение. Внизу послышались шаги, голоса – судя по звукам, милиция уже вошла в квартиру убитой. Не желая испытывать судьбу, Лавров осторожно, присвечивая себе телефоном, пошел по пыльному чердаку в надежде найти второй выход.
Эдуард Петрович Лямзин, широкоплечий синеглазый брюнет, жизнью своей был не очень доволен. Когда-то, учась в достаточно престижном заведении, он женился на дочери директора ипподрома, получив вместе с женой квартиру, дачу, машину и место в столичных органах госбезопасности, что для него, провинциала, было весьма и весьма кстати.
Все бы ничего, но молодая жена была слишком сдержанна, чтобы не сказать холодна, и он начал поглядывать по сторонам. А вокруг кипела жизнь! Холостые друзья устраивали пикники, вечеринки с девочками, в то время как Лямзин уныло плелся домой, чтобы провести вечер почти в одиночестве: жена была помешана на науке и мало обращала внимания на мужа. Иногда Эдуарду казалось, что, исчезни он на какое-то время, Лариса этого даже не заметит. Может быть, забеспокоится, если он несколько дней подряд не выйдет к традиционному завтраку. Постепенно ему стало казаться, что, если он ей изменит, и это останется незамеченным.
Первый поход «налево» прошел успешно, что придало сил Лямзину и уверенности в себе. Даже, надо сказать, отношения в доме улучшились: терзаемый чувством вины Эдик притащил бутылку дорогого французского вина, сам сервировал стол и, вытащив жену из-за письменного стола, где Лариса кропала очередную научную статью, устроил маленький семейный праздник.
– В честь чего? – удивилась она. И тут же, хлопнув себя по лбу, воскликнула: – Да, как же это я забыла! Прости, прости, прости!
По счастью, день совпал с годовщиной свадьбы, и Эдуард оказался на высоте: супруга забыла, а он – молодец! – не запамятовал. Правда, он едва не прокололся, чуть не спутав дату с днем рождения жены, но тут же выкрутился, заявив, что день рождения семьи все равно, что рождение человека – так же значительно. Лариса осталась довольна, а Лямзин еще долго чувствовал себя сволочью.
Время шло, и постепенно притупилось не только чувство вины, но и ощущение опасности тоже.
В один весьма неудачный для Эдуарда день он отправился с новой любовницей, благосклонности которой упорно добивался целый месяц, на дачу. Все шло просто великолепно, но в самый пикантный момент в спальню вошел тесть. То, что последовало дальше, Лямзин вспоминать не любил. Фонарь под глазом был самым малым из тех потерь, с которыми он вышел из переделки. Дело закончилось увольнением по собственному желанию из органов госбезопасности и лишением всех материальных благ. Кинувшегося по успевшим образоваться связям, впрочем, весьма немногочисленным, Эдика вежливо пинали за порог, пока он не понял, что тесть успел предупредить всех.
Оставалось два варианта – вернуться в провинцию или пойти работать в милицию.
Лямзин выбрал второе, рассчитывая со временем на амнистию у тестя и у, казалось бы, такой отстраненной от суетной мирской жизни жены. Он искренне каялся и всячески пытался выпросить прощения у Ларисы, но та была непреклонна. В результате последовал долгий бракоразводный процесс, в течение которого Лямзин старался свести все к примирению сторон, а жена настаивала на разрыве. Итог был довольно неожиданным. На пороге его комнаты в общежитии появился тесть, молча прошел к столу и положил на него ключи.
– Это что? – поинтересовался Лямзин мрачно.
– Твоя новая квартира.
– Откупаетесь?
– Ты сам виноват, – буркнул тесть.
– Да? – усмехнулся Лямзин. – Тогда ответьте мне только на один вопрос: правда, что ваша дочь скоро выходит замуж?
– Это ничего не доказывает, – уставился в стену тесть.
– А то, что ее роман длится уже два года?
– Вы квиты.
Так Лямзин очутился в небольшой однокомнатной квартире в спальном районе Москвы и, то ли от скуки, то ли от разочарования в людях, всей душой отдался своей давней страсти – фотографии.
С фотоаппаратом он старался по возможности не расставаться. Была б его воля, он бы и на работу ходил обвешанный объективами, но это вряд ли бы понравилось начальству, и с этим приходилось считаться.
Ради удачного снимка Лямзин готов был влезть на крышу или даже повиснуть на ветке дерева над водопадом, лишь бы заснять, как солнце играет в брызгах разбивающейся о камни воды.
Происшествие, на которое пришлось выехать сегодня, было первым с утра. Так хотелось надеяться, что весь день пройдет спокойно, и тут – на тебе. Какой-то придурок вломился в запертую на замок квартиру, о чем соседка оповестила милицию, потребовав принять меры.
Поднимаясь на пятый этаж, Лямзин едва не споткнулся о собаку непонятной породы, которая метнулась по лестнице, жалобно скуля. Чучело, похожее на помесь болонки со шпицем, но низкое в холке, как такса, вдобавок имело клочковатую шерсть и острые, с кисточками на концах, уши. Существо метнулось вверх, село на лестничной площадке пятого этажа и, задрав морду вверх, тоскливо и протяжно завыло.
– Собачка, собачка, тю-тю-тю-тю… – позвал старший лейтенант Борисов, в отличие от Лямзина всегда довольный жизнью и потому чаще всего пребывавший в легкой эйфории. Высокий, белобрысый, остряк и балагур, Борисов никогда не знал отказа у слабого пола и с удовольствием этим пользовался.
– Что ты растюкался тут? Это не кролик тебе, а собака. Откройте, милиция! – Лямзин забарабанил в девятнадцатую квартиру.
– Там он, там! – высунулась из-за двери пожилая женщина. – Я сама видела, как он кулаком стукнул, а дверь-то и распахнулась.
– Что делать будем, Эдуард Петрович? Вскрывать?
– А слесаря нету, – поспешила показать свою осведомленность соседка. – Ему вчера по пьянке ногу грузовиком оторвало, в больнице он.
– У вас что, один слесарь в ЖЭКе?
– Кому ж охота не на свой участок идти?
В этот момент собака, которая сидела, словно прислушиваясь к разговору, вдруг вскочила и начала отчаянно скрести лапами дверь.
– Похоже, там кто-то есть, – указал на нее Борисов. – Вон, собачка-то как беспокоится.
Лямзин ненадолго задумался, потом махнул рукой:
– Давай, бей, один черт!
Борисов, насколько можно было, отошел, с разгону ударил по двери плечом, и та резко распахнулась. Споткнувшись о стоявший на дороге стул, парень пролетел еще несколько метров, едва удержавшись на ногах, чтоб не упасть.
– е-мое… – пробормотал он, отдышавшись. – Тут можно было ладонью вышибить, а я, как на ворота замка, разогнался.
– Романтик! – фыркнул Лямзин. – Ворота, замки… А работать устроился конюшни разгребать.
Он прошел немного вперед, заглянул в спальню и остановился, нервно икнув. Все планы на сегодняшний вечер летели в тартарары.
И ведь сколько уж раз он давал себе зарок ничего не загадывать заранее! Так нет же, как раз сегодня хотел сорваться пораньше с работы и завалиться перед телевизором смотреть футбол. И вот, вместо телевизора – жмурик. Можно теперь проститься не только с томным вечером, но и с ночью тоже, потому что скоро такие дела не делаются.
В том, что женщина мертва, у Лямзина сомнений не было: руки судорожно сжаты, лицо синюшное, с безобразно вываленным языком, на шее – узкая странгуляционная борозда, а по-простому – след от удавки.
– Что смотришь? – заорал он в сердцах на Борисова. – Звони в управление, вызывай следственную группу. Труп с признаками насильственной смерти, предположительно удушение. – Лямзин внимательно вгляделся, потом подошел к окну и добавил: – Возможно, шнуром от жалюзи.
Эдуард посмотрел вниз, оценил высоту и вероятность того, что преступник мог покинуть квартиру таким путем. Решив, что это практически невозможно, закружил по квартире, заглядывая во все углы. В узком коридоре опять наткнулся на стул, хотел его пнуть и замер, осененный догадкой.
Чтобы лучше видеть, Лямзин даже опустился на четвереньки и, присвечивая себе фонариком, склонился над пыльным полом. Паркет, посередине уже затоптанный несколькими парами ног, под стенкой еще хранил пыль, и на ней четко отпечатались четыре ровненьких кружочка. Лямзин аккуратно поставил на них стул, проверяя свою догадку, нервно смахнул пыль с брюк и, открыв дверь в подъезд, уставился на потолок.
– Так и есть, – пробормотал он, – люк. Вот ить твою ять… Борисов! – гаркнул он. – Ставь стул и лезь наверх!
Пока Борисов исполнял поручение, Лямзин раздраженно наблюдал за ним. Исполнительность подчиненного почему-то злила. Хотя, впрочем, сегодня его злило все: устал, планы на вечер нарушены, а в личной жизни такой застой, что и в гости, с перспективой позавтракать вместе, ни к кому не напросишься.
– Ну, что? – задрав голову вверх, крикнул он в черное нутро люка.
– Никого! – гулко отозвался Борисов и оглушительно чихнул. – Там дальше во второй подъезд выход, он вполне мог туда уйти.
– Сам знаю, – буркнул Лямзин. – Иди вниз, ищи свидетелей. Если найдешь человека, что-либо заметившего, расспрашивай, кто в дом входил и в последние пятнадцать минут выходил, а после поквартирный опрос проведешь.
Следственная группа прибыла минут через сорок. Учитывая сложность передвижения по городу из-за вечных пробок и относительную удаленность места происшествия, можно сказать, практически сразу.
За это время Лямзин успел выяснить, что квартира принадлежит Катерине Григорьевне Каранзиной, пятидесяти лет от роду, разведенной, одинокой. Соседи показали, что в последнее время Катерина Григорьевна отсутствовала, проживая где-то за границей и наезжая домой время от времени. Точной информации никто не дал, потому что, как выяснилось, Катерина с соседями всегда держалась сухо, откровенничать не любила.
Ее же племянница – тридцатитрехлетняя Таисия, являлась полной противоположностью тетке: языком мела, как помелом. По отзывам тех же соседей, разумеется. Увы, предпочитала она больше болтать о своих собственных проблемах, чем о теткиных, так что из соседских сплетен Лямзин ничего полезного для следствия не извлек.
Обычно Таисия приходила раз в неделю – полить цветы и протереть пыль, а иногда, если задерживалась, оставалась ночевать. Поскольку несколько человек подтвердили, что вчера вечером ее здесь видели, Лямзин решил, что убитая блондинка и есть Таисия.
Самое противное в работе опера – беседовать с родственниками погибших. С ними Лямзин очень не любил разговаривать и всегда старался переложить эту обязанность на кого-нибудь другого, но сейчас время не терпело, и пришлось ему идти к телефону самому. Трубку сняли довольно быстро, и бодрый женский голос сообщил, что родные с Таисией Тиховой не проживают, а если кому-то нужна она сама, то это она самая и есть.
Сначала Лямзин воспрянул духом, потом сообразил, что о смерти все равно сообщать надо. Племянница, узнав о причине обращения к ней милиции, сначала охнула, потом всхлипнула, а затем со слезой в голосе простодушно сообщила, что все ее планы на сегодняшний вечер летят к черту. Ведь не успеет же она к нужному времени и тело опознать, и свидетельские показания дать.
– А даже если и успею, я ж не бездушная какая, все равно не смогу после идти в гости и танцевать, – всхлипнула Таисия.
Вслух Лямзин ей посочувствовал, в душе же испытал чувство странного облегчения от того, что не только у него все планы летят к черту.
Осмотр квартиры был в самом разгаре, когда Таисия появилась на пороге теткиной квартиры.
– Вы кто? – загородил ей дорогу Борисов.
– Я Тая, племянница Каранзиной, – прошептала пришедшая, нервно сглатывая слезы и едва не теряя сознание от волнения. Рядом с ней, повизгивая и поскуливая, крутилась собака, ранее выгнанная милиционерами из квартиры.
– Пшла! – цыкнул на лохматое существо Борисов. – Пшла, я говорю!
– Это теткина собака, – дрожащим голосом сообщила Таисия, – Катерина ее из-за границы с собой притащила: любила она животных, не могла без них. Не гоните, я псинку с собой заберу. Не пропадать же животине.
Слезы все-таки полились, Тая суетливо выхватила из кармана платок и прижала его к глазам.
– Эдуард Петрович, – представился Лямзин, выдвигаясь чуть-чуть вперед. – Думаю, стоит начать с опознания убитой. У нас, признаться, возникли некоторые сомнения в личности потерпевшей. Вашей тете ведь пятьдесят лет, не так ли?
– Пятьдесят, – кивнула Тая, – скоро должно было исполниться пятьдесят один.
– Но убитая женщина выглядит очень молодо. Взгляните, возможно, это не она?
Тая пошла вперед, но, увидав мертвое тело, в ужасе закрыла глаза.
– Ну-ну, успокойтесь, – взял ее за локоть Лямзин. – Придется взглянуть, кроме вас некому опознать.
Тая медленно подошла, близоруко прищурилась и вдруг судорожно затрясла головой и разрыдалась. Лямзин терпеливо ждал.
Наконец, Таисия справилась с волнением и заговорила:
– Это она, Катерина. У нас в роду все молодо выглядят и… долго живут, – Тая всхлипнула. – Вот только Катерина… не смогла… – Женщина туго намотала платок на палец, распустила и намотала снова. – Катька недавно за границей целый курс омоложения прошла, писала мне в письме. Так что, пожалуй, теперь даже моложе меня выглядеть стала. Я ее когда увидала, так даже не признала сперва – стоит красавица лучше, чем в молодости была. А она смеется… Мне даже завидно стало. А зря, значит, позавидовала, недолго ей радоваться красоте-то своей пришлось…
Таисия опять заревела, закрыв лицо носовым платком и сотрясаясь всем телом. Лямзин выждал, пока рыдания стихнут, и задал очередной вопрос:
– Так когда, вы говорите, она прилетела?
– Два дня назад.
– Откуда?
– Из Австрии.
– А что ваша тетя делала в Австрии?
– Жила там, – шмыгнула носом Таисия. – Такая счастливая была, когда замуж выходила…
– И что потом случилось?
– Не знаю, резко как-то развелись. Наверное, не поделили что-то. И зачем она только сюда вернулась? Осталась бы там, может, жива б была! А кто ее убил, что-нибудь известно?
Лямзин пожал плечами.
– Выясняем. Скажите, вам что-нибудь известно о ее круге общения?
– Да так, знаю кое-кого. Тетки ведь почти два года в России не было, какие тут общие знакомые. Знаете, как быстро сейчас забывают любого, если отношения не поддерживать.
– Знаю, – кивнул Лямзин, сразу вспомнив, как от него отвернулись все, кого он знал, стоило только ему попасть в немилость у тестя.
– Мне нехорошо, – пожаловалась Тая, вставая, – голова кружится, и дурнота подступила. Пойдемте на кухню, я кофе сварю, там и поговорим.
Лямзин вопросительно повернулся к начальнику следственного отдела, и тот согласно кивнул:
– Только мне тоже чашечку кофе, пожалуйста.
– И мне! И мне! – донеслось сразу несколько голосов с разных сторон.
Тая кивнула.
– Да без проблем.
Они прошли на кухню, где Лямзин сел на маленький угловой диванчик, с наслаждением вытянул ноги под столом и снял туфли.
– В отсутствие тетки вы ухаживали за квартирой?
– Да, – кивнула Тая.
– Гостей водили? Могли ее вместо вас по ошибке убить?
Таисия вытаращила глаза и кулем свалилась на табуретку:
– Меня? Убить? За что?! Кто?!!!
– Ну, это вам виднее, кто, – желчно ответил Лямзин. – Согласитесь, странно: женщина возвращается из-за границы, где пробыла достаточно долгое время, и практически сразу ее убивают.
– То, что ее убили, вообще странно, – не согласилась Таисия, – она никому зла не причиняла. Если не считать злом то, что вечно была занята только собой и никем больше, потому и не уживалась ни с кем. А в остальном – абсолютно безобидное существо.
– А ее муж? Ведь она была замужем?
Таисия задумалась, потом осторожно спросила:
– Вы о ком? Об австрийце или о первом муже? Я других мужей у нее не знаю.
– О первом, – согласился Лямзин. – Что вы можете о нем сказать? Он мог желать смерти своей бывшей жене, Катерине Каранзиной?
– Нет, – отшатнулась Тая, – он безвредный совсем, далекий от мира. Одно слово – художник. Правда, неудачливый, никто его картины не покупает. Может, потому и разошлись они с Катериной, что тетка моя все время пыталась мужа предприимчивости научить. Да и моложе он ее на пятнадцать лет, вот она его и воспитывала, удержаться не могла. Сама-то неплохо получала – переводчиком с французского и немецкого в крупной фирме работала, муж же вечно на ее шее сидел. Ну и надоело ей. В ее представлении мужик должен быть сильным, властным и обеспеченным, а не хлюпиком, который лишь время от времени рисует картины, а когда их никто не покупает – занимается самобичеванием и страдает депрессиями. Так вот, терпела она, терпела, а потом и выгнала его, сама же замуж за иностранца собралась.
– Почему она в Австрии, после того как брак был расторгнут, не осталась?
– Понятия не имею, – пожала плечами Таисия. – Мы встретились, и я сразу спросила ее об Альберте – ну, об австрийце. Так она губы поджала, помрачнела, а потом бросила так зло: «Еще посмотрим, кто есть кто. Я ему еще нос утру». Но что там у них случилось, что она хотела сделать, я так и не узнала.
– Не спросили?
– Почему же, спросила, а Катерина только загадочно улыбнулась и сказала: «Потом». Вот оно как вышло… потом-то так и не наступило. И не наступит никогда.
Таисия некрасиво скривилась и опять зарыдала, вытирая лицо попеременно то рукавом, то скомканным в шарик платком.
Женских слез Лямзин не выносил. При виде их Эдуард обычно терялся и чувствовал себя последней скотиной – ему почему-то всегда казалось, что именно он в тех самых слезах виноват. Вот и сейчас он нервно заерзал на стуле и торопливо напомнил:
– Вы собирались угостить нас кофе…
– Ах, да! – спохватилась Тая.
Она вскочила и потянулась к верхней полке, на которой стояла прозрачная банка с шоколадного цвета порошком. Роста явно не хватало, Таисия поднялась на цыпочки, отчего тонкий трикотаж облепил ее тело, подчеркнув крутизну бедер и узкую талию.
Лямзин не без удовольствия окинул взглядом изгибы фигуры, похожей на абрис гитары, и в тот момент Таисия обернулась.
– Вы не поможете мне… – начала она и осеклась, поймав его взгляд.
– Да, конечно, – Эдуард смутился, как мальчишка, пойманный под окном женской бани за подглядыванием, вскочил и снял банку с полки. – Вот, держите.
– Спасибо. – Женщина словно случайно коснулась кончиками пальцев его руки и затем пошла, медленно покачивая бедрами. У самой плиты взглянула через плечо:
– Вам с корицей или с перцем? – Голос ее вдруг приобрел томные нотки, движения стали кокетливы и плавны, а слезы на глазах просохли. Лямзин с досадой подумал, что сейчас, похоже, его начнут атаковать.
– Мне натуральный, без пряностей и добавок. И давайте вернемся к разговору о Катерине Григорьевне. Вы не знаете, с кем она собиралась увидеться после приезда? – нарочито сухо задал он следующий вопрос. – Может быть, ваша тетя рассказывала о каких-либо своих планах – возможно, с кем-то успела договориться о встрече или уже встречалась?
Таисия села на край диванчика и ссутулилась, на лице ее отразилась активная работа мысли.
– Да, было. Я вспомнила! Катерина хотела увидеться с бывшим мужем, Антоном. Еще произнесла: «У меня к нему интерес на миллион долларов». Но я тогда внимания не обратила – фраза-то избитая, подумала, просто такой фигуральный оборот. А может, у нее и правда дело какое-то важное было, и ее из-за этого убили-и… – на последней букве Таисию заклинило, и она заревела.
– Кофе, – напомнил Лямзин.
– Да-да, кофе! – Женщина вскочила, вытерла ладонью слезы и уставилась на турку. – Сейчас уже готово будет, пенка почернела.
Она разлила кофе по чашкам, села, снова ссутулившись, и уставилась в стену, зажав ладони между коленками.
– Еще один вопрос, – прервал ее невеселые мысли Лямзин. – Вот здесь описание человека, которого видели во дворе предположительно в момент убийства. Прочитайте.
Таисия медленно достала сигарету, подождала, пока Лямзин, чиркнув зажигалкой, поднесет огонь, жадно затянулась и придвинула к себе листок бумаги.
– Высокий рост, светло-каштановые волосы, серые глаза, на вид лет тридцать пять, одет в длинный светлый плащ и темно-серые брюки. Это все? – изумленно подняла она глаза на Лямзина. – Да под такое описание полгорода подойдет.
– Ну, допустим, не полгорода: судя по описанию, внешность у мужчины неординарная. А полгорода – это когда отвечают: «Рост? Ну, как у моего мужа… Какой? Ну, средний… Лицо? Обычное такое лицо: нос, рот… Куртка? Ну, как у всех… А брюки, синие… ой, нет, черные… или коричневые… не помню точно, какие». – Лямзин так смешно спародировал интонации и мимику туго соображающего человека, что Таисия прыснула.
– И что, бывают такие свидетельские показания?
– Сколько угодно, – скривился Лямзин. – Люди в большинстве своем не слишком наблюдательны, да и то, что заметят, частенько перевирают. Но в описании этого человека свидетельницы были единодушны, добавив, кстати: «Красив мужчина невероятно».
– Прям, невероятно… – хихикнула Таисия. – Ну, конечно, здесь проживают в основном старые девы, вечно озабоченные поисками жениха.
– То есть, полагаете, словам о красоте сильно доверять не стоит?
– Я бы не доверяла. Красота – понятие относительное. То, что одним красиво, у других вызывает раздражение.
– Ага, ага, – согласился Лямзин. – И что насчет такого человека в окружении вашей тети?
– Если описание верное, то я его не знаю. Не было около нее высоких сероглазых красавцев лет тридцати пяти. А после неудачного брака с Антоном Катерина и вовсе щепетильно относилась к выбору мужчин. Не в смысле внешности, а в смысле благосостояния, разумеется. Она считала, что мужчина должен быть обязательно дерзким, немного нагловатым и обязательно предприимчивым. То есть у него непременно должны иметься деньги. Внешность в ее раскладе занимала последнее место.
– Понятно, – крякнул Лямзин. – Однако суровой женщиной была ваша тетя. И еще два вопроса. Первый: она увлекалась оригами?
Таисия вытаращила глаза:
– Чем?
– Тогда следующий вопрос, не увлекаетесь ли складыванием фигурок из бумаги вы, отпадает сам собой.
– Ах, да, вспомнила, что это именно так называется. Катерина вообще не любила заниматься ничем кропотливым – не в ее характере. Ей бы побыстрее что-нибудь забацать, чтоб раз-два – и готово.
– А вы?
– Я не умею. В детстве когда-то пробовала, на уроках труда, но это самые простые модели были: тюльпанчик, лягушка. Их все, мне кажется, умеют делать.
– Взгляните сюда…
Лямзин открыл папку и достал прозрачный пакет с аккуратно вложенной в него красной бумажной бабочкой.
– Видели ли вы когда-нибудь эту вещь в квартире вашей тети?
Таисия долго рассматривала, потом отрицательно покачала головой.
– Нет, я бы запомнила, очень красивая поделка. И, знаете, сейчас пыталась представить, кто бы из детей знакомых Катерины мог сделать такую, и никого не нашла. Мне почему-то кажется, что ее смастерил взрослый человек – слишком аккуратны и изящны линии.
– Вот тут мы с вами единодушны, – согласился Лямзин, – я думаю так же.
