Начало войны. Морг

Накануне Рождества (его справляли тихо, без гостей, и Зою просили не болтать подружкам во дворе, от этого запрещенный праздник приобретал для нее еще большую таинственность) под огромной елью в гостиной появилась большая коробка, перевязанная пестрыми лентами. Зоя не могла найти себе места и каждые пять минут бегала в гостиную смотреть на часы.

В центре стола уже красовались утка и большой яблочный пирог. От яркого света радужно вспыхивал хрусталь, переливался тончайший фарфор, и накрахмаленные салфетки, охваченные серебряными кольцами, торчали, как маленькие айсберги на снегу кипенно-белой скатерти, в высоких подсвечниках горели и оплывали свечи. Елка сияла десятками разноцветных огоньков. Полина, нарядная, в платье с кружевным воротничком и манжетами, наводила последний лоск.

– Ну, дорогие мои, милости прошу к нашей лесной красавице. Что там прячется у нее под ветками?

От няни все в подарок получили вязаные теплые носки, Полине от Владимира Михайловича досталась теплая шаль, а Зоя нарисовала новогодние картинки. На картинке для папы неумелой детской рукой были изображены две одинаковые куклы, сидящие под елкой. Под одной было написано «Надя», под второй, отличие которой от Нади состояло в том, что на плечах у нее была надета шаль, стояла подпись «Мама».

Пока все восторгались и обменивались благодарностями, девочка наконец-то развернула ленты, бумаги, распаковала коробку, и там, в ворохе деревянной стружки, обнаружила то, чего никогда не ожидала, да так и сидела, изумленная увиденным. Это была самая настоящая Снежная королева. Больше всего Зоя любила сказки Андерсена. О диких лебедях, русалочке она могла слушать бессчетное количество раз. Особенно она любила смелую Герду, которая отправилась выручать своего названого братца к Снежной королеве. Сколько раз она себе представляла это белое, с высокими скулами и раскосыми злыми зелеными глазами лицо. Губы – надменно изогнутая тонкая линия. Узкий нос с горбинкой. Белоснежная накидка, накинутая на такого же цвета платье, расшитая узорами из перламутровых блесток, с оторочками из меха. Из-под одежды выглядывали белые атласные сапожки. Все в ней было идеально, ровно, просчитан каждый стежок, каждый ноготок, каждый волосок белой, обернутой вокруг головы в виде короны косы. Рядом с владычицей северных снегов лежали Герда и Кай. Сколько раз Зоя думала, что, если бы у нее был брат и его украла бы королева, она тоже пошла бы на его поиски и представляла себе всякие подвиги.

Герда была в деревянных башмачках и простеньком платьице, перевязанная шерстяным платочком, белокурая, ясноглазая, с легким румянцем на щеках. Кай тоже казался настоящим, с пепельными вихрами, торчащими в разные стороны, карими веселыми глазами.

– Папочка, папочка, неужели это все ты сделал сам?! – бросилась Зоя к отцу, страшно счастливая.

Раздались восхищенные возгласы няни: «Ну, Владимир Михайлович, ну мастер, надо ж такое сотворить, чисто живые, а королевна-то, королевна, аж мороз по коже, до чего злющая рожа».

– Они и есть живые, – закричала Зоя. – Только будут перед вами притворяться. И говорить станут только со мной. Можно я пойду в детскую?

– Сначала поешь, никуда не убегут твои игрушки!

– Полина, это не игрушки, я же говорю, они живые. И папа сказал, – закапризничала девочка, но послушно села за стол. Коробку поставила рядом.

– Забивают ребенку голову всякой ерундой, – заворчала себе под нос няня, раскладывая по тарелкам аппетитную утку. – Куклы, они и есть куклы. Хоть и красивые.

Хозяин дома разлил в два бокала шампанское, дочке налили газировки. Стол оказался накрыт на четыре персоны. Пустующий стул Надежды Александровны был немного сдвинут в сторону, будто она ненадолго вышла и сейчас вернется.

– Ну, с праздником вас, дорогие мои! С Рождеством Христовым! – Владимир Александрович поднял бокал. Зазвенело, соприкасаясь друг с другом, тонкое прозрачное стекло.

– С Рождеством, мамочка! – Зоя подошла к маминому месту и прикоснулась своим фужером к ее нетронутому. – А почему вы не чокаетесь? – обратилась она к остальным. – Мама же с нами, только она сейчас невидимка.

Полина с отцом переглянулись и вздохнули, но присоединились.

Этой осенью Зоя должна была пойти в школу. Все близкие переживали, как пройдет этот важный шаг в жизни девочки. Так сложилось, что у Зои никогда не было близких друзей, она почти не общалась с детьми во дворе, все время проводя с няней и со своей семьей. И если когда была жива мама, они любили гулять с ребятней из их дома, то теперь Зою можно было вытащить на улицу только под предлогом помочь Полине по каким-нибудь домашним делам, сходить, к примеру, на рынок. В основном она предпочитала сидеть дома и ждать папу. К тому же малышка день ото дня все больше погружалась в свой придуманный мир, где оживали игрушки и была рядом мама. Но эти такие понятные человеческие трудности ушли на задний план, когда в июне в жизнь этой и миллионов других семей внезапно ворвалась война.

Через несколько дней профессор Светланов в составе медицинской бригады добровольцем отправился на фронт. Полина пристроилась санитаркой в больницу, и девочку брала с собой. Зоя почистила большую корзину, в которой раньше хранились овощи, застелила ее уютно тряпочками и носила с собой кукол. Вот с этой корзиной она ходила среди раненых и показывала им придуманные ею маленькие спектакли, пела песни, читала стихи, и солдаты очень любили маленькую артистку, всегда радовались ее появлению. А навещала она их часто. Работы становилось все больше, и Полине приходилось оставаться здесь целыми сутками, а Зое все меньше хотелось идти в одинокую квартиру, где теперь, как и в царстве Снежной королевы, царили холод, тишина и одиночество. Полина валилась с ног от усталости, любя по-прежнему свою маленькую воспитанницу, может, даже еще и сильнее, но не уделяя девочке столько внимания, как прежде. И маленький ребенок шел туда, где любви и внимания было вдосталь, – к таким же обделенным чувствами и заботой, молодым и старым, изувеченным войной солдатам.

– А вот и наша артистка идет!

– Всем бы такую няньку, тогда все на следующий день на своих уже бегали б.

– Поди-ка, доча, я вон мальчонке твому шапку сгоношил, а то его эта зараза сворует, а как он там на полюсе без шапки, нехорошо, хоть из бумаги, да лучше, чем никакой!

– Спасибо, дядя Матвей!

– На-ка, примерь! Эх, ладно сидит. Как война кончится, пойду шапки точать. Ну, расскажи-кась, как сегодня мы злыдню-то твою зеленоглазую победим.

И Зоя вдохновенно начинала свой ежедневный спектакль. Со временем королева превратилась у нее в фашистского врага и брала Кая в плен, а Герда и Надя были партизанами, или солдатами, или медсестрами и бесстрашно спасали его. Солдаты только успевали комментировать с шутками и прибаутками Зоины неиссякаемые фантазии. После спектакля Зоя в который раз показывала всем свои игрушки, рассказывала, что папа у нее врач и он на фронте тоже лечит раненых и борется с немцами, поэтому у него нет времени и он не пишет.

Как-то вечером, во время очередного представления, когда все опять хохмили и радовались за победу «наших» над «не нашими», девочка заметила, что Саша, совсем молоденький солдатик лет восемнадцати, всегдашний заводила и шутник, красивый бледный мальчик с большими карими глазами, не балагурит, как обычно. К слову сказать, Зоя была втайне (как она думала, а солдаты все время подтрунивали над Сашком по этому поводу) в него влюблена, конечно, совершенно по-детски, но ее задело такое отношение. Как он мог заснуть, может, притворяется. И ловко пробравшись сквозь нагромождение кроватей, она потянула его за руку:

– Я так не играю, ты чего не смотришь? – Рука была холодной и странно твердой и гладкой, словно восковой. Парень не отвечал. Приподнялся на локте новенький, с соседней койки.

– Кликни-ка доктора, дочка, – ласково сказал он, но лицо его стало встревоженным. – Он тебе его вмиг разбудит. – И Зоя послушно пошла за врачом. Вернулись в палату.

– Носилки, – коротко сказал врач сестре, стоявшей рядом, и удалился. А сестра пошла искать санитаров, и в глазах у нее стояли слезы.

– Не пожил, совсем еще мальчишка, – всхлипнула она. На Зою, тихонько притаившуюся рядом, никто не обратил внимания. Ошеломленными, широко раскрытыми глазами, красноречиво говорившими о полном непонимании и неверии в происходящее, она смотрела на мертвого.

– Эх, лучше бы я помер, – вздохнул Матвей. – Иди ко мне, доча. Не горюй.

В этот момент прибыли санитары, переложили солдатика на носилки и повезли.

– Я немножко его до коридора провожу, – ответила Зоя пожилому солдату и тихонько пошла следом.

Погрузились в лифт. Персонал больницы привык, что Зоя вечно бегает по разным этажам, и никто не задал лишних вопросов. Первый этаж. Носилки подвезли к большой железной двери, лязгнул тяжелый засов, показался длинный, плохо освещенный тоннель. Здесь прятаться будет сложнее, но санитары, не ожидающие, что рядом может находиться еще кто-то, были увлечены своим разговором.

– Погоди-ка! – сказал один.

Остановились, он достал папироску, прикурил. Зоя чуть не чихнула от терпкого запаха дыма и удивилась, как буднично воспринимают эти люди смерть. Куря одной рукой, а другой подсобляя товарищу, парень двинулся дальше.

– Прибыли. – Дверь была лишь прихвачена крючком. Ее широко открыли, и помимо табачного дыма в нос ударил незнакомый противный запах. Смесь лекарств, хлорки и трупов. Запах смерти. Девочка приостановилась, но раздумывать было некогда, и она юркнула в страшный зал, спрятавшись за шкаф.

– Эх, ребята, что-то много вас нынче накопилось, – шутил тот, что курил. – Не едет за вами провожатый, а пора бы. Передеретесь ведь из-за свободных столов. Не знаешь, чего шофер задерживается? Еще денек и трамбовать их придется.

– Да небось в других местах он тоже нужен. Что поделать, война...

Сашу сняли с носилок, положили на стол, под бок кому-то. Мелькнули спины, звякнул крючок, погасла единственная тусклая лампочка. Зоя осталась в темноте. Ей стало страшно, она села на корточки рядом с дверью и в ожидании санитаров задремала. Вздрогнула и очнулась, когда услышала знакомый шелест колес по кафельному полу и голоса сопровождающих. Вскочила, затаилась. «Надо будет потом свечку найти и спички», – промелькнуло в голове. Мгновения хватило на то, чтобы тихонько проскочить за спинами в белых халатах и побежать по неяркому коридору к железной двери. Первым делом пошла в комнату, где в редкие свободные минуты отдыхали врачи. Ей повезло – там никого не было. Девочка открыла шкаф и стала быстро осматривать полки. Чай в коробке, стаканы, ложки. Все не то, не то. Взяла стул, чтобы забраться повыше. Вот чайник, какие-то папки. Наконец за папками она обнаружила несколько свечных огарков и коробок со спичками. Быстро завязала все это в валявшуюся тут же косынку и вернулась в палату, откуда забрали Сашу, спрятала узелок на дно корзины и пошла искать Полину, которую застала за стиркой.

– Зоюшка, лапушка, давно я тебя не видала. Ты уж прости меня, совсем я тут замоталась, некогда и внимания деточке моей ненаглядной уделить. Вот, погоди, сейчас дополоскаю белье, да попьем с тобой чайку.

– Нянюшка, а если солдатики умирают, они, как и мама, тоже к ангелам отправляются?

– Конечно, боженька прибирает их к себе. Здесь-то им было плохо, а на небе будет хорошо.

– Они и маму могут увидеть?

– Отчего же нет, могут и Надежду Александровну, царствие ей небесное, повидать, – и Полина три раза перекрестилась, на секунду отрываясь от бака.

– Полинушка, я пойду. А то меня ждут. Чайку потом попьем.

– Ну, ступай, ступай, ягодка моя, затейница. Люди-то на тебя не нахвалятся. – Опять склонилась над мутной водой, вздохнула. – Добрая девочка, вся в мать, сердце золотое.

А Зоя пошла по палатам и по коридорам. Опять сочиняла, показывала представления, разговаривала со всеми. Осталось только дождаться, чтобы кто-нибудь умер.