* * *

Когда Полинка уснула, отец вернулся в столовую, поставил себе раскладушку, бросил на нее матрас, простыню, подушку и плед, разделся, лег и прикрыл глаза. Вошла Клара, присела рядом, они о чем-то пошептались, Клара поцеловала его в губы и вышла. Даша вновь передвинулась к окну детской: Клара постелила себе прямо на полу, рядом с кроватью Полины. Они что, стерегут ее постоянно? Придурки. Даша чувствовала, что ей просто необходимо попасть в дом. И вдруг скрипнула дверь. Отец вышел на крыльцо. Он курил, и Даша видела его лицо совсем близко в свете окна. Постарел здорово, но такой же симпатичный. Только глаза раньше всегда улыбались, а теперь погасли.

….Она вернулась домой в ту ночь, после того как Полинку увезли в реанимацию. Легла на свой диван, укрылась с головой и провалилась в глубокий сон. Утром они ей ничего не сказали – ни отец, ни Клара. На столе стоял ее завтрак. Днем Клара поставила тарелку с борщом. Вечером дала ей ужин. Даша ждала. Соседки шептались на улице, что Полинка долго не проживет. И Даша представляла себе, как они будут жить втроем. Отец и Клара перестанут злиться, начнут заботиться о ней, как о Полинке, и рано или поздно она почувствует, что отец любит только ее. Как-то вечером забежала знакомая медсестра из больницы. Она бросилась Кларе на шею и сказала: «Поздравляю. Доктор сказал, будет жить». У Клары задрожал подбородок, а отец вдруг громко и страшно зарыдал. Даше даже захотелось его утешить, чтобы он понял: его старшая дочка всегда рядом. Когда Полинку заберут из больницы, она никогда уже не будет совсем здоровой. И Даша станет для них незаменимой, самой сильной, самой главной. Ночью она долго не могла уснуть, картинки счастливого будущего семьи, зависящей полностью от ее воли, были такими яркими, такими отчетливыми. И вдруг услышала голоса за стенкой. Отец произнес: «Я жду. Ты сама скажешь этой сволочи, чтобы она убиралась из дома, или мне ее выкинуть? Я не сделал этого сразу, потому что боялся убить, если дотронусь». Клара заплакала и ответила: «Я не могла прогнать твою дочь. Куда ей идти? К этой алкоголичке, которая валяется у магазина?» Отец помолчал, а потом глухо сказал: «Не знаю, куда ходят все эти чертовы убийцы, садисты. В тюрьму, на большую дорогу, в банду. Мне плевать. Я до конца дней буду себя пожирать за то, что родил чудовище. Алкоголичка тут ни при чем. Теперь я думаю, она спилась, потому что раньше всех поняла, что за урод родился. Я эту тварь больше терпеть не могу. Нам Полинку нужно домой забирать. В ее дом, а не в камеру пыток. Клара, скажи ей сама, чтоб убиралась. Не заставляй меня брать грех на душу. Я просто сказать «вон» не смогу. Шею придется свернуть».

Даша унесла свою шею той же ночью. Так началась ее самостоятельная жизнь. Она вспоминала те ночные слова отца, когда хотела пойти в раж, когда нужно было смести кого-то со своего пути, увидеть чужую кровь. Сейчас она смотрела в лицо отца и понимала, что могла бы очень любить его. Но… неутомимая машинка в мозгу отсчитывала количество причиненного ей зла и количество необходимого возмездия. Плюс проценты. Он сам подписал себе приговор. Даша дождалась, когда отец вернется в комнату, погасит свет, и обошла дом. Вот сюда выходило окно ее каморки, теплого, уютного уголка, из которого можно было попасть на чердак. Даша любила иногда порыться на чердаке в барахле, в старых тряпках Клары, ее мамы, бабушки. Они все когда-то жили в этом доме. Кстати, на чердаке можно неплохо выспаться, и никто ее там не найдет. А утром придет решение. Но в каморке Даша вдруг увидела зажженную настольную лампу. Занавески плотно задернуты. Даша с трудом обнаружила щель, пристроилась… Твою мать! За столом сидели два мужика, играли в карты. Рядом стояли несколько бутылок пива, и лежал пистолет. Значит, против нее, Даши, буквально все! Значит, война! Значит, они не знают, на кого напали!