* * *

Вовка-Кабанчик несколько дней околачивался вокруг дома на Преображенке, где жила Женя. Но ему не везло. Она не появлялась. Ему было тоскливо, пусто, подташнивало от голода, болела голова и ныла спина. Он добрел до хлебной палатки и стал задумчиво изучать ассортимент. Перед ним немолодая женщина в норковой шубе суетилась и волновалась так, как будто приобретала остров в Средиземном море.

– Мне халу, пожалуйста, половинку «бородинского», четыре ржаные лепешки, нет лепешек пять. Заберите эту халу, я ее не возьму, она у вас, наверно, неделю лежала. А что это лепешки такие маленькие? Черт знает что творится! Цены повышают и при этом еще муку воруют. А колечки с творогом сколько стоят? А творог свежий или…

Вовка меланхолично сунул в карман одну ржаную лепешку с прилавка и спокойно отошел в сторону. Хотел уйти подальше, но за спиной было тихо, поэтому он вернулся на свой пост у Жениного дома, разорвал прозрачный пакетик, откусил большой кусок, и его даже в жар бросило, такой вкусной показалась эта лепешка. Женский пронзительный голос он услышал слишком поздно. Дама в шубе уже всем весом повисла на его руке. А рядом с ней стоял коренастый милиционер, лицо которого никому бы не показалось добрым. Делать этому менту было явно нечего, равно, как и даме. И повели они Вовку в отделение составлять протокол.

– Да вы что! – пытался по дороге образумить их Вовка. – Я просто автоматически. Кошелек дома забыл. А так бы заплатил. Дайте мне на минутку мобильный телефон, я знакомой позвоню. Она тут рядом живет и деньги вынесет.

Милиционер только хмыкнул, а тетка завопила:

– Нет, вы представляете себе такую наглость? Телефон ему дай, чтоб он по нему своих сообщников вызвал!

Вовка только рукой махнул. В отделении его первым делом обыскали. Когда коренастый милиционер залез к нему во внутренний карман пальто, лицо его исказила плохая усмешка.

– А ты говорил, кошелек дома забыл. А тут такой бумажник приличный. Как, говоришь, твои имя-фамилия? Да вот у нас паспорт, оказывается, есть. Серков Владимир Васильевич. А на бумажнике просто стразами выложено: «Вадим». И вот еще визиточка просматривается. Коркин Вадим Викторович. Ключей-то сколько. От квартиры, видно, и не одной. От машины. Откуда это, говори, крыса помойная!

– Ниоткуда. Я просто нашел. Рядом с мусоркой.

– Нашел? А не украл? Да мы еще проверим, жив ли хозяин!

Владелица недоеденной Вовкой лепешки открыла рот от любопытства. Но у нее быстро приняли заявление и выпроводили, пообещав позвонить, когда дело будет передано в суд.

Минут через сорок Вовку рвало кровью и желчью в комнате для допросов. Каждый вздох причинял страшную боль, казалось, осколки сломанных ребер вонзились в сердце и печень. Собственное лицо он ощущал, как внезапно возникшее злокачественное образование, и сквозь узенькие щели все-таки пытался смотреть в глаза своим палачам, которые с таким задором избивали его ремнями и ногами, как будто тренировались на чучеле. Сейчас они отдыхали, пили пиво и говорили о нем как о неодушевленном предмете.

– Не, я как чувствовал, что у него бумажник из-под жмурика, – хвастливо говорил коренастый. – А потом лейтенант говорит: это тот мужик, которого грохнули на Щелковской. Машину бросили. Убийцу не нашли. Видно, то, что нужно было, в бумажнике как раз и находилось. Или в хате, ключи от которой он прихватил.

– Да, повезло, – заметил другой. – Щас наши пошуршат, все висяки на него повесят. А то, говорят, начальство задолбало. Где ваша раскрываемость?

– А скажи, упертый какой! – воодушевленно вмешался третий. – Не знаю где, чего. Просто зло берет. А признание когда писать будем? Может, сейчас? Пока он еще подписать в состоянии?

– Не сейчас, – веско сказал коренастый. – Мы и сами не знаем, в чем признаваться ему надо. Назначат следователя, он по материалам все составит. МУР занимается, убойный отдел. И ни черта не нашли. А я в момент его вычислил.

Когда Вовку бросили в камеру, прямо на пол, он попытался вздохнуть. Не получилось. Он замер, чтобы унять боль хоть на минуту, подумал, что уже, наверное, ночь. До утра его не тронут. Если ему повезет хоть раз в жизни, до утра он не доживет. Эта мысль подействовала, как успокоительное. Вовка призвал сон, но измученный мозг сопротивлялся. Перед Вовкиными закрытыми глазами мелькали какие-то люди, булки, шубы, потные злобные лица, пряжки ремней. И вдруг пестрая лента остановилась. Прелестное девичье лицо с ямочками на щеках приблизилось к нему совсем близко. Женя. Ему казалось, он чувствует ее дыхание. Его глазам стало горячо, он жалобно всхлипнул, шевельнулся и полетел в черноту болевого шока.