Обнаженная женщина лежала в шезлонге у озера и смотрела на солнце. Возможно, только она умела смотреть на солнце не щурясь, изредка опуская длинные ресницы на черные глаза, как будто прорисованные кистью иконописца, – вверх к вискам. Она очень любила солнце. Ей никогда не было жарко. Ее смуглое, идеально пропорциональное тело блаженно нежилось в объятиях прогретого воздуха. Только так она представляла себе отдых – никакой одежды, много света, солнца, воды и только одна пара влюбленных глаз. Она не повернула головы, зная, что он уже не одну минуту стоит рядом и любуется ею. Так хорошо молчать, когда знаешь, о чем думает он, а он точно знает, о чем думаешь ты… Женщина подняла руки над головой, потянулась, глубоко вздохнула, и он тут же опустился перед ней на колени. Тоже смуглый, черноглазый, с красивым четким профилем, накачанным торсом, тонкой талией… «Одним словом, грек», – подумала она, ласково взглянув на него, и легко провела ладонью по волнистым волосам, стройной шее, широким плечам… Он поймал ее руку и прижал к губам. Они здесь, вдали от всех, уже почти две недели, и дни, часы стремительно пролетают в мучительном наслаждении – сдерживать себя в почти безумном желании не разъединяться, не возвращаться к существованию двух разных людей, как было задумано двуполым божеством. Они доходили до запредельного блаженства, и через миг их тела опять тянулись друг к другу, словно после разлуки.

– Уля, Уленька, – бормочет он, целуя ее ноги, бедра, нежный живот, роскошную грудь. – Как я тебя нашел в огромной России, вообще в этом мире. Я все время удивляюсь, особенно тому, что на свет появилась такая красота. Как родители догадались тебя назвать этим именем – Ульяна. Я не знал, что есть такое имя…

– Есть, – ответила она лениво. – Только я сама никого с ним, кроме себя, не знаю. – Она рассмеялась. – Зато Димка у нас – каждый второй. И только ты – грек.

– Мне нравится, когда ты меня называешь Димкой. Но я думаю, среди твоих мужчин были еще Дмитрии?

– Не надо, – сказала она резко. – Не было у меня никаких мужчин. Не было прежде ничего, кроме нас. Разве мы не договорились?

– Договорились, – шепнул он, мягко и властно раздвинул ее бедра, пробуя на вкус свою радость, вдыхая ее запах…

Они вышли на веранду, где был накрыт небольшой стол – легкая еда, легкое вино, фрукты. Он был в плавках, она – не одевалась. Его это удивляло и восхищало в ней – абсолютная непринужденность, естественность, никакого смущения, как будто одежда – ненужная условность. И при этом – ничего вызывающего, демонстративного, ничего общего с вульгарностью и распущенностью. Просто ей так удобно.

Потом они сидели в мягких креслах, глядя, как блестит озеро вдали. В нем отражались солнце и небо. Розовое в голубом… Они держались за руки, словно счастливые дети. Он с трудом проговорил:

– Мне звонили. Все пока нормально. Эта девушка… Ее никто не ищет.

Ульяна быстро посмотрела на него. Глаза сразу стали тревожно-грозовыми.

– Но когда-то же начнут искать?

– Пройдет еще какое-то время, и поздно будет искать.

– А если не поздно?

– Григорий сказал, в любом случае у тебя уже будут твои документы. Мы опять потеряемся. Никакого отношения к ней.

Под грузом напоминания о жестоких обстоятельствах она задержала дыхание, сжалась, прикрыла глаза, и солнце сквозь ресницы стало казаться раскаленным шаром… Когда Ульяна была маленькой, ее бабушка говорила, что грешников жарят на сковородках в аду. А Ульяна плакала и кричала:

– Ты злая! Перестань говорить мне эти гадости!

Она всегда жутко боялась боли.

Димитрис посмотрел на нее с состраданием. Они, конечно, попали в чудовищную ситуацию, но все скоро кончится. Они все забудут. Они забудут об этом через пять минут. Он решительно встал и потянул ее за руку. Срочно нужно возвращаться в их горячий и укромный мир на двоих. За границами этого мира – ненависть и смерть. Но их побег из него станет победой. Они вошли в спальню, опустились на прохладные простыни… И тут же исчезли призраки прошлого, опасность будущего. Им нет равных, с ними ничего не случится, потому что никто еще так не любил.