Глава 5
Лето 1984 года. Село Кудряшово
О самоубийстве тракториста в селе судачили долго. Никто не мог понять, почему молодой здоровый парень покончил с собой без всяких видимых причин. В конце концов решили, что жизнь Хохлову отравляла жена, и на том успокоились.
Все, кроме Мишки Левушина. Со дня смерти приятеля он не расставался с маленькой деревянной русалкой. Игрушку Мишка никому не показывал, но, оставшись один, вынимал ее из кармана и рассматривал, проводил пальцем по светлому дереву. Он хорошо помнил, как пришел к нему Колька и сказал о том, что русалка исполняет желания, и даже догадывался, что именно в этом скрыта причина его самоубийства.
«Если желание исполнилось, зачем же Хохлов топиться решил? Что он такое загадал?»
Русалка не давала Мишке покоя. Казалось бы — чего проще: загадай желание да жди, сбудется или нет. Но Левушин чего-то опасался. Он по природе был пуглив и осторожен, а сейчас, после самоубийства тракториста, и подавно трусил. Несколько раз он повторял себе, что ерунда это все, бабьи сказки, что в наш век, когда люди в космос полетели, никаких глупостей вроде волшебных русалок быть не может… Затем доставал русалку, смотрел на нее, прятал обратно в карман. И боялся загадать желание.
Как ни странно, определиться с желанием Мишке помогла очередная ссора со свекровью. Елена Митрофановна была бабой вздорной, скандальной и на зяте отрывалась по полной программе. Левушин не мог не вестись на ее провокации, и дело обязательно заканчивалось стычкой. Его собственная супруга Ленка начинала подпевать матери, Левушин оскорблялся до глубины души и уходил заливать горе с Колькой Котиком.
«Угомонить бы тещу, — мечтал Мишка. — Показать ее место! Пусть знает Левушина!»
Мечты эти были несбыточны. Теща знала свое место и место Левушина, а потому с удовольствием топталась по его самолюбию. Пару раз в неделю Мишке была обеспечена хорошая взбучка.
После одной из таких взбучек красный как рак Левушин зашел в сарай, достал русалку и, выдохнув, проговорил:
— Я… это… решил, в общем. Сказать вслух, что ли?
Он почесал в затылке, помахал фигуркой в воздухе.
— Че сказать-то надо, а? Даже и не знаю как…
Мишка почувствовал себя дураком. Если Ленка придет и застанет его тут, размахивающего деревяшкой, без объяснений не уйти. Вот тогда-то они над ним вволю посмеются! Да и все село в придачу.
— Короче, чтоб Елена Митрофановна угомонилась маленько. Теща это моя. Чтобы притихла, точно. Ну, вроде и все.
Он растерянно сунул фигурку в карман, потоптался на месте и вышел из сарая.
На следующий день, вернувшись домой, он первым делом прислушался. Когда теща откапывала топор войны, первым признаком надвигавшейся атаки был шум посуды. Елена Митрофановна начинала переставлять горшки, кастрюли, по три раза яростно перетирала полотенцем сухие ложки, стуча ими друг о друга. «Так и есть. Шумит».
Со злорадным чувством Мишка разделся, вымыл руки, прошел в комнату. «Сейчас мы посмотрим, как тебя угомонят. Давай-давай, попробуй пошуметь!»
Теща не заставила себя ждать.
— Где шлялся-то? — спросила она, бросая косой взгляд на зятя. — Опять с дружками-лоботрясами пиво пил?
В другой раз Левушин отмолчался бы, трусливо наблюдая, как разгорается пламя святого тещиного гнева. Но сегодня был особенный день. День исполнения желания.
— Ну, пил, — лениво сказал Мишка. — И что? Мужику после работы пива нельзя попить, что ли? Чай, не водка! А вы-то сразу — «шлялся…» Да и мужиков ни за что ни про что обидели — лоботрясами обозвали. Прямо жизни никакой с вами нет! Чуть шаг в дом сделал — так сразу помоями меня облили! Сколько ж можно такого страдания, а? — продолжал он, распаляясь. — Или добиваетесь, чтобы я за Колькой Хохловым в омут сиганул?!
Он сам не знал, откуда ему на ум пришла последняя фраза. Однако эффект на Елену Митрофановну она произвела нешуточный. Теща выронила полотенце, всплеснула руками.
— Ты что же, Миша, говоришь-то, а? Да неужто ты подумать мог, что Ленка или я тебе такого желаем? Нет, ты скажи — подумал?
— Ну… — промямлил Левушин, не понимая толком, как ему реагировать. — Вы, Елена Митрофановна, вроде как ругаете меня, все укоряете за что-то.
— Так то я — любя! Если слово обидное скажу, не со злости, сгоряча! Ты уж не обижайся на меня, Мишенька. Садись за стол, садись. Сейчас Ленка придет, поужинаете — у меня ведь сегодня блины.
Левушин сел за стол, поморгал, встал. Теща выскочила в другую комнату и шумела посудой там, но теперь этот шум воспринимался им совсем по-другому.
— Елена Митрофановна! — крикнул Мишка. — Пойду Ленку позову!
— Позови, Мишенька, позови. Спасибо тебе.
Мишка вышел на крыльцо.
— Во дела! Ну дает! Эх, черт, сработало!
От избытка чувств он перемахнул через крыльцо, прошелся колесом по двору.
— Ленка! Пошли, мать зовет! Блинов, говорит, напекла! Золотая у тебя мамаша!
Однако после ужина воодушевление Мишки куда-то делось. Он и сам не понимал, в чем дело, но чувствовал себя не в своей тарелке. Хоть Левушин и говорил себе, что ему нужно радоваться, но радость ушла. Послонявшись без дела по комнатам и не получив замечания ни от тещи, ни от жены, он неожиданно понял, что ему так мешает.
Мишке до ужаса хотелось уйти из дома. Хотелось, чтобы его обидели, и он, оскорбленный, обиженный, непонятый, пошел бы жаловаться на жизнь Кольке Котику. Бессловесная Колькина жена принесла бы закуску под водочку, и они бы хорошо посидели, а наутро он бы выпил тещиного помидорного рассольчика — не оттого, что голова болит, а просто так, для вкуса. Но без повода Левушин не мог уйти из дома, а теща повода не давала. Значит, прощай закуска, водочка, рассольчик!
— Пойду прилягу, что ли, — хмуро сказал Мишка со слабой надеждой, что теща не сможет упустить такого шанса и устроит-таки ссору. — Голова заболела.
— Ложись, ложись, — захлопотала Елена Митрофановна. — Ты, часом, не заболел?
Мишка мысленно сплюнул и свалился на кровать в глубокой тоске.
С тех пор тоска не отпускала его. Теща по вечерам встречала его улыбчивая, радушная, но ее радушие было Мишке не в радость. Ему не давали почувствовать себя жертвой! Он снова уходил из дома в сарай, но теперь по другой причине.
«Кто ж мог подумать, что так все обернется? — зло думал он, вертя в руках русалку. — Загадал, понимаешь, на свою голову! Что теперь делать-то?»
Задним умом Левушин понял, что нисколько не страдал от скандалов с тещей. Наоборот — получал удовольствие, и с исчезновением ссор пропал и тот азарт, который он испытывал, возвращаясь по вечерам домой. «Поскандалит — не поскандалит? Пьем сегодня с Котиком — не пьем?» Внутреннее оправдание для попоек с Котиком было необходимо, потому что без него Мишка не чувствовал свою правоту. А быть виноватым Левушин не любил.
Он попробовал пару раз напиться с Котиком просто так, но ощущения были не те. Подумаешь — напился и напился. Ну, жена поругалась. Голова болела наутро. Но чувства удовлетворения-то не было!
— А все ты, чурка деревянная, — сказал он русалке. — Напортачила, понимаешь… Может, отменишь желание обратно, а? Хочу, чтоб все стало, как было.
Однако «как было» не стало. Как ни старался Мишка вывести Елену Митрофановну из себя, та, испуганная угрозой об омуте, закрывала глаза на нахальное поведение зятя. «И вправду, одно желание исполняет, стерва хвостатая, — думал Мишка, кляня себя за опрометчивую просьбу об укрощении свекрови. — Эх! Отдать, что ли, ее… Зачем она мне теперь, раз пользы от нее никакой?»
Он стал мрачен, начал огрызаться на всех без причины, и семья, видя такое изменение в характере трусоватого мужа и зятя, стала еще осторожнее и бережнее обращаться с ним. «Кто его знает, дурака, — думала Елена Митрофановна, — и в самом деле стукнет ему в голову, он возьмет да утопится. Или повесится не дай бог. А Ленке потом с этим жить. Да и мне тоже. Вон, Фаина-то Хохлова не выдержала, собирается уехать — говорят, в город к родственникам подастся. А что делать, если довели пересудами? Нет уж, пусть Мишка чудачит. В конце концов, мужик — он на то и мужик, чтобы характер изредка показывать».
На этой успокоительной мысли теща Михаила Левушина окончательно решила беречь зятя.
* * *
Алла Прохоровна неодобрительно наблюдала, как Викулова носится по офису. Бешеная тарашка! Профурсетка! Бешеной тарашкой дразнил Викулову Капитошин, а профурсеткой называла ее она сама. Полтора месяца работает, а носится, как в первый день. Тьфу, смотреть противно!
На самом деле Катя не носилась, а просто очень быстро передвигалась по офису «Эврики». У Шаньского в картридже закончился порошок, Эмма Григорьевна просила посмотреть, что с лампами дневного света в бухгалтерии, Снежана второй день жаловалась на уборщицу, плохо моющую пол в ее кабинете, а к Кошелеву сегодня должна прийти Наталья Ивановна Гольц. И зеленый чай, как назло, почти закончился! Не говоря о том, что для Натальи Ивановны требовались ореховые пряники, а остатки пряников с прошлого совещания забрал Капитошин.
— Андрей Андреевич! — Катя заглянула к Капитошину и застала его, пьющего чай с теми самыми ореховыми пряниками, которые так любила Наталья Ивановна. — Где вы их покупаете?
— На рынке, уважаемая Катерина. — Тот моментально понял, о чем его спрашивают. — Отправьте шофера, Володю, он купит.
Катя благодарно кивнула, метнулась исполнять следующее дело. И услышала вслед язвительный голос:
— Советую вам поторопиться. Госпожа Гольц обещала быть к двенадцати, а она никогда не опаздывает.
Найти Володю, отправить его на рынок, заказать порошок для картриджа, а заодно бумагу, блокноты, файлы, и ручки, поговорить с уборщицей, распечатать для Снежаны договоры… Воду должны были привезти час назад, и до сих пор — ни слуху ни духу. Да, и хороший зеленый чай для госпожи Гольц! И цветы, обязательно цветы…
— Катя, кофеварка сломалась!
— Екатерина, что с лампами? Невозможно работать под этот треск!
— Катюша, где мои договоры?
— Распишитесь за воду, пожалуйста.
Катя стремительно поставила закорючку, схватила лист бумаги, на который записывала список дел. Каждый час список пополнялся на несколько пунктов. Листок был испещрен Катиными записями и пометками, рядом с частично выполненными делами стояли галочки. Схематичная виселица веселенького розового цвета рядом с нарисованной ромашкой и надписью «чай!» символизировала, что сделает с ней начальник, если Наталья Ивановна Гольц не увидит любимых цветов, когда придет в офис, и не получит зеленого чая.
— Викулова! Где хризантемы для Гольц?!
Катя перезвонила в службу доставки и убедилась, что хризантемы вот-вот пришлют. Встретила шофера, прибывшего с пряниками и зеленым чаем, сделала внушение уборщице по поводу плохо убранного кабинета Кочетовой, созвонилась с техником и договорилась, что тот посмотрит лампы до обеда. Затем отнесла Снежане распечатанные экземпляры договоров и вернулась на свое место как раз вовремя для того, чтобы получить охапку свежих, белых хризантем.
Кате нравилось украшать кабинет к приезду госпожи Гольц. Ей хотелось сделать приятное женщине, благодаря которой месяц назад она получила работу в «Эврике».
Фирма занималась поставкой компьютеров и комплектующих к ним, которые везли из Китая. Возглавлял ее Игорь Сергеевич Кошелев — бывший инженер, успешно освоивший профессию руководителя. Руководитель из Кошелева получился и в самом деле хороший: радеющий не только о прибыли, но и о репутации и с уважением относящийся к собственным сотрудникам. Текучка кадров в его фирме была минимальная: за два года уволилась одна-единственная сотрудница, и то в связи с переездом в другую страну. Именно на ее место и взяли Катю.
Низкорослый, коренастый, как французский бульдог, с глубоко посаженными темными глазами и ярко выраженными складками по обеим сторонам рта, Кошелев и вправду был похож на сурового пса невысокого роста, но грозного характера. Катя его побаивалась — впрочем, как и все остальные сотрудники, кроме Капитошина — но Капитошин, похоже, вообще никого не боялся.
«Ему хорошо! — с завистью думала о пижоне-очкарике Катя. — Устроился на теплое местечко! Незаменимый товарищ, понимаете ли…»
На самом деле она прекрасно понимала, что никакого теплого местечка под Андреем Капитошиным не имеется. Не зря в фирме его прозвали «таможенник» — задачей Андрея Андреевича было налаживание связей и короткое общение с таможней. В подчинении у него было два парня, Славик и Леша, которых все звали мальчиками. Точно так же двух молодых женщин из бухгалтерии, которых главный бухгалтер безжалостно муштровала, звали девочками.
Поначалу Катя решила, что единственной функцией очкарика является дача взяток, и преисполнилась к нему презрением. Но вскоре ей объяснили, что давать взятки за каждую партию компьютеров — денег не напасешься, да и глупо. Растолковал это Кате не кто иной, как Юрий Альбертович Шаньский, менеджер по продажам.
— Вы, Катенька, недооцениваете нашего Андрея Андреевича. И, кстати, оставьте эти глупые мысли — ах, приехал Капитошин с чемоданом денег из «Эврики», раздал каждому таможеннику по пачке купюр, забрал груз и уехал. Нет, все совсем не так! Его задача — отслеживать все приходящие партии, подавать таможенные декларации — а вы представляете, какая это груда документов? — разбираться с проблемами… Само собой, Андрея на таможне знают. А как же без этого? Он умеет… обаять! — Как ни старался Шаньский скрыть легкую зависть, она все же прозвучала в его голосе.
И Катя его понимала. Если бы не Капитошин, титул «самого-самого» мужчины в «Эврике» с гордостью носил бы Шаньский. И, нужно сказать, вполне заслуженно.
Юрий Альбертович был красавец мужчина. Его так все и звали.
— Наш красавец мужчина уже здесь? — кокетливо спрашивала Снежана, пробегая по утрам на высоких шпильках мимо Кати. — Он обещал мне кое-что…
— Красавец мужчина ушел обедать? — интересовалась главный бухгалтер Эмма Григорьевна. — Он мне нужен.
Шаньский всем что-то обещал и потому кому-нибудь обязательно был нужен. Высокий сорокалетний брюнет, при взгляде на которого Кате в голову приходило слово «статный», Юрий Альбертович обладал военной выправкой и к тому же был попросту красив. Высокий лоб, прямой точеный нос, темные глаза («Жгучие!» — говорила Снежана Кочетова)… Правда, в чертах Шаньского не доставало той легкой неправильности, которая делает красивое лицо интересным. На вкус Кати, он был пресноват. Пару раз ей в голову закрадывалась предательская мысль, что пресноват Шаньский не сам по себе, а именно на фоне обаятельного Капитошина, но Катя гнала ее прочь.
К моменту их знакомства Юрий Альбертович был дважды разведен. Он доверительно вздыхал, что, видно, суждено ему прожить остаток жизни одиноким, и поднимал на Катю выразительные («жгучие!») глаза. Поварихи в столовой млели от Шаньского, продавщицы в магазине млели от Шаньского, а две девушки пожилого возраста из соседнего офиса при каждой встрече осведомлялись у Кати, как здоровье господина Шаньского.
Катя про себя подсмеивалась над ним. Она заметила, что Юрий Альбертович специально старается говорить низким голосом, и как-то раз, когда никто не слышал, не сдержавшись, попыталась пародировать его.
— Ах, дружочек, я так одинок! — басила Катя, подпирая ладонью подбородок и одновременно томно закатывая глаза. — Найдется ли та, кто согласится скоротать со мной дни?
— Что с вами, Викулова?
Резкий голос заставил Катю вздрогнуть и выпрямиться. Алла Прохоровна Шалимова, конечно! Бывшая завуч в общеобразовательной школе, по профессии — учитель географии. Начальник отдела кадров в «Эврике», хотя весь отдел кадров — она одна. По совместительству — юрист, а при необходимости — и бухгалтер. Рабочая лошадь, которая может пахать за двоих и считает, что вся фирма держится только на ней. Невысокая, массивная, предпочитающая в одежде темно-синий цвет всем остальным, Алла Прохоровна передвигалась по офису удивительно бесшумно, и Катя иногда представляла ее крадущейся по школе с указкой и подстерегающей нерадивых учеников, чтобы стукнуть их по глупым стриженым затылкам.
— Здравствуйте, Алла Прохоровна!
Шалимова кивнула так, что ее кивок с равным успехом сошел бы и за приветствие, и за нервное подергивание вторым подбородком, на котором росла бородавка с двумя жесткими, похожими на рожки волосками. Катя вздохнула. Алла Прохоровна была единственным человеком в фирме, ненавидевшим нового офис-менеджера и не считавшим нужным это скрывать. Исполнительность и обязательность Кати не имели для нее никакого значения — их перевешивала наглость этой провинциальной выскочки, посмевшей захлопнуть дверь кабинета начальника перед ее, Аллы Прохоровны, носом!
После решения принять Катю на испытательный срок Шалимова ходила к Кошелеву и пыталась убедить его не совершать опрометчивого шага. Ругалась, просила и, кажется, даже попробовала разжалобить, ссылаясь на то, что для нее оскорбительно видеть бессовестную девицу. Но Игорь Сергеевич проявил упорство, и Катя знала почему. Из-за маленькой худощавой брюнетки из Санкт-Петербурга. Натальи Ивановны Гольц.
К Наталье Ивановне все относились с большим уважением, несмотря на некоторые ее странности. Юрист Снежана Кочетова говорила просто:
— Гольц тетка неплохая, но со своими закидонами. Муж ее на руках носит, хотя посмотреть-то там не на что: ни кожи ни рожи!
Сама Снежана была высокой крашеной блондинкой с белоснежными зубами и постоянным ровным загаром из солярия. На Гольц она смотрела сверху вниз с высоты своих ста семидесяти шести сантиметров, дополненных шпильками, — тем и объяснялось ее пренебрежение. Но Катя с Кочетовой согласиться никак не могла.
Наталья Ивановна, удачно вышедшая замуж за сына бизнес-леди, после трагической гибели свекрови фактически взяла ее дело в свои руки. Сеть парикмахерских салонов «Элина» под ее управлением не только не развалилась, как предсказывали многие, но и процветала. В дополнение к основному бизнесу госпожа Гольц неожиданно вышла на компьютерный рынок и с помощью мужа повела дело так грамотно, что открыла два престижных магазина, специализировавшихся на дорогостоящей технике. Теперь Наталья Ивановна планировала расширить бизнес и именно поэтому регулярно встречалась с Кошелевым — «Эврика» была нужна ей для совместного проекта.
Все знали, что многие важные решения Гольц принимает только после того, как видит «знак». Знаком могло быть все, что угодно. В Катином случае это был звонок сотового телефона Игоря Сергеевича, по чистой случайности наигравший песню с ее именем. Но то, что для Кати было случайностью, для Натальи Ивановны было знамением, и Кошелев, давно с любопытством наблюдавший за системой потенциальной бизнес-партнерши, решился на эксперимент. И принял в фирму сотрудника без опыта работы, образования и прописки.
Катя делала все, чтобы он не пожалел об этом. Она приходила раньше всех и уходила позже; она не стеснялась выспрашивать у сотрудников о разных мелочах; она потратила «продуктовые» деньги на книжку «Компьютер для чайников» и читала ее по пути на работу и обратно, запоминая, как нужно работать в различных программах, и стараясь как можно быстрее применить полученные знания на практике.
Жизнь ее разделилась на две части. В офисе «Эврики» Катя чувствовала себя нужной, она общалась с интересными и приятными ей людьми, а на шипение Аллы Прохоровны не обращала внимания. Она зарабатывала деньги! Однако дома начинался ад.
Артур так и не смирился с тем, что его жена работает офис-менеджером. Иначе, как «секретутка», он ее не называл, и это оскорбительное гадкое словечко подхватила от него и Седа. Вечерами он дожидался Катю мрачный, озлобленный и с порога начинал выплескивать плохое настроение.
У Кати не хватало сил на то, чтобы огрызаться, ставить мужа на место, призывать его к порядку. К тому же вокруг вилась свекровь, быстро бормоча сыну что-то на армянском, и Артур постепенно успокаивался. Он даже сидел с Катей, пока она ужинала, но говорить им было не о чем: он целыми днями не выходил из дома, а слушать ее рассказы о работе категорически отказывался.
— Катюша, ты не сердись на мальчика, — уговаривала свекровь, отловив Катю в коридоре. — Он ревнует, понимаешь? Кровь такая, что поделаешь, — горячая кровь, да!
Однако стоило девушке заикнуться, что «горячая кровь» могла бы почаще вспоминать, что она работает не ради своего удовольствия, а для заработка, как свекровь тут же осадила ее:
— Ты и сама почаще вспоминай, почему мы здесь оказались! Я Артура не защищаю, но и ты не забывай: он в этой квартире, как зверь в клетке. А Седе и того хуже: она девочка молодая, горячая. А из-за кого все? Держи это в своей голове!
И приставила к Катиному виску пухлый смуглый палец с остро заточенным ноготком.
При Артуре Седа старалась держать себя в руках — Катя была уверена, что только под влиянием матери, — но наедине не упускала случая поддеть жену брата. В тот день, когда Катя вернулась домой с книжкой, фыркнула ей в лицо, прочитав название:
— Думаешь, научишься чему-нибудь и продержишься испытательный срок? Ну-ну!
— Если не научусь и не продержусь, тебе, милая, не на что будет кушать! — не сдержалась Катя.
— А мы и так из-за тебя живем, словно на помойке! Из дома выйти не можем, едим паршиво, дохнем со скуки!
Катя хотела возмутиться, но сил на это у нее не было. Постоянные напоминания о том, что это она виновата в их теперешней скверной жизни — и от мужа, и от свекрови, и вот сейчас от Седы, — убивали в ней способность трезво рассуждать и сопротивляться агрессии домашних.
— Ты никогда не жила на помойке, — сухо сказала она, отбирая у Седы книжку. — А если бы и жила, никогда не сравнила бы эту квартиру с помойкой. Не гневи бога.
Небольшой отдушиной для Кати были лишь утренние короткие разговоры с Вотчиным. Она по-прежнему выгуливала Антуанетту, справедливо рассуждая, что деньги за прогулки лишними не будут. Коллекционер искренне порадовался за нее, узнав, что Катя устроилась на приличную работу.
— Не будете, Катерина, с утра до вечера по разным районам носиться. Опять же, деньги совсем другие.
— Скажите, Олег Борисович, а почему вы не переезжаете из этого района? Он далеко не лучший… Грязный, и люди такие… разные…
Она не стала добавлять, что каждый вечер старается побыстрее пройти мимо подъезда, возле которого собирается компания бритоголовых подростков, разбивающих пивные бутылки о стену дома. И каждый вечер ей кажется, что они вот-вот побегут за ней следом.
— Не могу, душенька, — вздохнул Вотчин. — Родовое гнездо не пускает. Маменька моя умерла в этой квартире, а я ее очень любил! Представить не могу, что я из этих стен уеду в другое место!
Катя украдкой оглядела стены. «Видимо, сильно Олег Борисович любил маменьку. Я бы из этого района удрала куда глаза глядят, даже если бы в этих стенах урны с прахом моих предков были замурованы».
— К тому же денег нет, — другим тоном добавил Вотчин. — Переезд, агентства, новый район… Можно, конечно, но тогда придется продать часть коллекции. А я к этому не готов. Она мне так дорога!
— А вы не боитесь за нее? Вдруг к вам кто-нибудь заберется?
— Когда? Я практически постоянно дома. А дверь открываю только своим знакомым. Так что — исключено, Катерина, совершенно исключено. Если же ко мне полезут ночью, то — открою вам ма-аленькую тайну — квартира на охране. Так что приедут доблестные стражи правопорядка — и вуаля! Преступники схвачены и водворены в тюрьму!
Катя рассмеялась: так элегантно у Вотчина получилось схватить преступников и посадить их в тюрьму.
— А вот вам, милая моя, нужно быть осторожнее, — прибавил тот. — Почему вас не встречают по вечерам?
Катя немедленно вспомнила, что она опаздывает на работу, и таким образом избежала скользкой темы. Достаточно того, что Артур каждый день подозрительно выспрашивает, не приставал ли к ней Олег Борисович, и на него не действуют объяснения, что старика интересуют только его сокровища и терьерчик по кличке Антуанетта. И свекровь повторяет, как заклинание: «Никому ничего не рассказывай! Никому ничего не рассказывай!»
Катя и не рассказывает.
Однако в одно пасмурное зимнее утро Катя нарушила правило не откровенничать с посторонними. Произошло это неожиданно для нее самой. На прогулке с Антуанеттой, задумавшись и уйдя в сторону от обычного маршрута, она услышала громкий лай и увидела подпрыгивающий комочек, несущийся к ним по утреннему снегу.
— Надо же… еще один йоркширский терьер. Привет, лохматый! Мы тебя раньше не видели.
Лохматый подпрыгивал вокруг Антуанетты, обнюхивая ее.
— Вот ты где, шмакодявка! — раздался женский голос, и Катя, подняв голову, разглядела подходящую к ним женщину в зеленой куртке.
Она рассмеялась.
— Почему же шмакодявка?
— А кто же еще? Не собака, а одно название. Ладно, прохвост, иди поиграй.
Женщина приветливо улыбнулась. Она была стройная, сероглазая и рыжеволосая, и кончики пушистых рыжих волос торчали из-под капюшона. У нее было нежное, какое-то нездешнее лицо. «Несовременное, — сформулировала для себя Катя. — Как будто с картин Боттичелли сошла».
— Я вас раньше не видела, — сказала Катя, — в смысле вашего песика. А я почти всех собак в этом районе знаю.
— Он у нас недавно. Это не наша собака, а родственницы. Она уехала погостить в другой город, а Бублика нам оставила.
— Бублика?
— Вообще-то по паспорту он Вильгельм-Какой-то-там-Милорд, но мой сын его сократил. Наш Вильгельм, конечно, выражал недовольство, но мы ему предоставили выбор: или Бублик, или Шмакодявка, или Пшел-вон-с-дивана. Он подумал и согласился на Бублика.
Катя искоса взглянула на собеседницу и снова рассмеялась. Лицо у той было непроницаемо серьезным, но по ямочкам на щеках, по интонации, по тому, как она глядела на собачонку, становилось понятным, что песика в их доме не обижают, даже если посмеиваются над ним.
— А как вашу красавицу зовут?
— Я зову ее Тонька, а хозяин — Антуанетта. Это не моя собака, а соседская. Я с ней гуляю для приработка.
Женщина пристально посмотрела на Катю и кивнула, ничего не сказав. Из-за ее понимающего кивка, из-за ее молчания и от того, что ямочки на ее щеках пропали, Катя вдруг стала рассказывать, как приехала сюда, как устроилась на одну работу, затем — на другую, как боится она ходить по вечерам по этому району, как тяжело ей привыкать к Москве, и маму надо обманывать два раза в неделю, а подруги, кажется, что-то подозревают, хотя она и им звонила… И спохватилась только тогда, когда чуть не произнесла имя мужа. «Господи, что я делаю?! — ужаснулась она. — Зачем я вываливаю свою жизнь на эту чужую женщину?!» Катя уже собралась извиниться, как вдруг незнакомка ласково провела по рукаву ее куртки ладонью — погладила, как собаку.
— Ничего, ничего, — сказала она. — Все наладится. Кстати, меня Маша зовут.
Она протянула тонкую узкую ладонь, и Кате бросилось в глаза обручальное кольцо на безымянном пальце. Катя торопливо стянула перчатку и пожала протянутую руку, про себя удивляясь непривычной для женщин манере здороваться.
— А меня — Катя. Простите, я совсем не хотела грузить вас своими проблемами.
— Грузить проблемами? — Маша чуть заметно усмехнулась. — Меня всегда удивляло это выражение. Сразу представляются проблемы, похожие на булыжники — такие большие, неподъемные. А мне кажется, что наши проблемы — как грязная холодная лужа: наступил и провалился. Или зачерпнул воды и вылил кому-нибудь за шиворот.
— Не лужа. Водоворот. Шагнул — и тебя затянуло.
— Водоворот? Да, пожалуй. Хорошее сравнение. — Маша поежилась и одернула рукава куртки, так что они закрыли ладони. — Мы с Бубликом будем гулять в этом дворе каждое утро. Присоединяйтесь к нам, если хотите.
— Да… мы хотим, конечно!
— Вот и замечательно. До завтра! Бублик, ко мне!
Катя подхватила Антуанетту под мышку, и, помахав новой знакомой, заторопилась к дому. Маша смотрела ей вслед.
«Красивая девочка. И, похоже, у нее неприятности. Как она испугалась, когда заговорила про свою семью! Но чего?»
Она погладила песика, склонившего голову набок.
— Водоворот, значит… Пойдем домой, малыш. Наши заждались.
Утренняя встреча выбила Катю из колеи. Она, привыкшая скрытничать, не ожидала от себя такой откровенности с первой встречной симпатичной и благожелательной женщиной. «Еще не хватало для полноты картины уткнуться в ее зеленую куртку и разрыдаться! И Антуанетта бы мне подвыла… Артур прячется от бандитов, а я незнакомой собачнице выкладываю все, как на духу. Совсем с ума сошла!»
Из состояния самоедства ее вывел вопрос Эммы Григорьевны. Эмма Орлинкова была главным бухгалтером «Эврики», женщиной высокой, полной, с красивыми крупными чертами лица. Даже мясистый нос с широкими ноздрями ее не портил. Короткие волосы она красила в сливовый цвет и старательно укладывала волосок к волоску, так что на голове получалось нечто вроде фиолетового шлема. Катя ее побаивалась, и, чтобы избавиться от страха, представляла Эмму Григорьевну в тунике, легких плетеных сандалиях и со щитом в руке. Получалась престарелая Афина, располневшая на жертвоприношениях.
— Катерина, ответь мне на один простой вопрос. — Орлинкова подошла к Катиному столу и облокотилась на него, постукивая грубоватыми пальцами с короткими квадратными ногтями без лака. — Меня мучает любопытство. Как ты решилась на тот фортель — помнишь, когда удрала от Аллы Прохоровны?
Катя подняла голову и заметила, что из кабинета Кошелева вышли сам Игорь Сергеевич, Алла Прохоровна, Шаньский, Капитошин и Наталья Ивановна Гольц, приехавшая сегодня для подписания какого-то важного договора. Снежана стояла возле кофеварки и, улыбаясь, ждала ответа. Шалимова бросила недружелюбный взгляд на Орлинкову, но промолчала.
Катя смутилась и покраснела.
— Ты у нас девушка скромная, работящая… Я ведь за тобой уже полтора месяца наблюдаю. Как же тебе вообще пришло такое в голову — зайти в кабинет начальника и запереться там, а?
— Мне тоже интересно, — вдруг сказала Наталья Ивановна. — Что это было? Жест отчаяния?
— Нет, — нехотя сказала Катя. — Хотя, наверное, да. Просто… в тот день мне казалось, что у меня все должно получиться.
— С чего бы это? — фыркнула Алла Прохоровна.
— Глупо, конечно, — Катя улыбнулась, словно извиняясь. — Но мне с утра дали один талисман и сказали, что он исполняет желания. Точнее, одно желание. И я могу его загадать. Вот я и загадала — устроиться на работу.
— Что за талисман? — заинтересовался Кошелев. — Я тоже такой хочу.
— Расскажите про талисман, Катерина, — попросила госпожа Гольц. — Я люблю такие истории.
— Да нет там особой истории. Мой сосед — коллекционер, у него собрано много разных странных вещиц в квартире. Одна из них — русалка.
— Русалка? — хором спросили Эмма Григорьевна и Снежана.
— Да, деревянная русалка. И с ней связана легенда — будто бы она исполняет желания. Сосед с восьмого этажа показал ее мне и предложил загадать свое. Я, конечно, понимала, что все это шутка, — смущенно сказала Катя. — Но все равно у меня было ощущение, будто эта фигурка мне помогает.
— Почему же обязательно шутка? — красивым баритоном вопросил Шаньский. — Может быть, наш скепсис в данном случае неуместен. Мир непознанного — огромен, Катенька, просто огромен.
— Вот именно, — желчно заметила Орлинкова. — И хочу напомнить, уважаемый Юрий Альбертович, что у нас с вами этого непознанного — целые залежи. Вы мне обещали предоставить отчет по ноябрю — и где же он?
Шаньский страдальчески посмотрел на Эмму Григорьевну, но главного бухгалтера такими взглядами было не прошибить.
— Не смотрите на меня, как пес, забывший, где закопал любимую косточку. Пойдемте-ка со мной, выясним кой-какие подробности.
Орлинкова увлекла вздыхающего Шаньского за собой, Снежана убежала с чашкой кофе в кабинет, Кошелев пошел по коридору, разговаривая с маленькой Натальей Ивановной, Шалимова незаметно испарилась. Возле Кати остался Подлый Очкарик, он же Незаменимый Товарищ, он же Таможенник, он же Андрей Андреевич Капитошин.
— Первый раз слышу, как вы что-то о себе рассказываете.
Катя воззрилась на него, ожидая подвоха, но Капитошин, кажется, был серьезен.
— Зря рассказала, — призналась она. — Растерялась, когда Эмма Григорьевна спросила.
— Да, Эмма Григорьевна — как танк: переедет и не заметит. Но почему зря? Боитесь, что выдали секреты вашего соседа? Или просто не хотите ничего лишнего о себе сообщать?
Он проницательно взглянул на нее из-под очков.
Катя хотела отшутиться, но второй раз за день поймала себя на том, что от внимательного взгляда человека напротив ей хочется рассказать ему обо всем, пожаловаться на жизнь и спросить, что же делать дальше. «Да-да-да: — проворковал саркастический внутренний голос. — А потом уткнуться ему в рубашку, всхлипнуть и ждать, пока он погладит тебя по волосам… Мы это сегодня уже проходили. Тьфу! В лучших традициях голливудских мелодрам».
Катя опомнилась.
— А мне нечего о себе сообщить, — вымученно улыбнулась она. — У меня совершенно неинтересная жизнь.
Андрей Андреевич покачал головой, поправил очки и снова стал язвительным молодым прохвостом, каким привыкла воспринимать его Катя.
— Не смотрите на меня так, словно я собираюсь копаться в шкафу, где спрятан скелет любовника вашей бабушки, — посоветовал он. — У меня нет такого желания.
— И слава богу, — буркнула Катя. — Узнаете что-нибудь не то… Не хватало еще присоединять к тому скелету ваш собственный.
Капитошин от души рассмеялся.
— Ну вот, вы, кажется, пришли в себя. С утра вид у вас был, скажу откровенно, затюканный.
Катя собиралась возмутиться, но тут Андрей Андреевич сделал совершенно неожиданное заявление.
— Хотя и в затюканном виде вы мне тоже нравитесь, — сказал Андрей Капитошин и пошел по коридору к своему кабинету, оставив Катю сидеть с открытым ртом.
В голове ее немедленно зазвучали два голоса.
— Наш Таможенник решил поразвлечься с новым офис-менеджером, — заметил Циничный. — Бросил камешек в воду и будет ждать результата.
— Мы ему нравимся! Мы ему нравимся! — распевал второй, окрещенный Катей Щенячьим, приплясывая на берегу того самого пруда, куда был брошен камешек.
— Мы не забываем, что у нас имеется муж? — осведомился Циничный у Щенячьего. — Не говоря уже о том, что на работе нельзя заводить романы. Тем более — с самодовольными москвичами.
— Нравимся! Он сам сказал!
Циничный закатил глаза и покачал головой.
Пробегавшая по коридору Снежана бросила на Викулову взгляд. «Смотрите на нее — улыбается! Как будто ей подарок сделали! Нет, мне, конечно, не жалко…» Кочетова на секунду приостановилась, ревниво оценивая девушку. «Ну, волосы красивые, вьющиеся — этого не отнять. Рот слишком большой. Глаза ничего, но лучше бы были голубые, а не карие. Фигурка так себе, слишком уж худая. И роста маленького».
Убедившись, что новая сотрудница по всем параметрам ей проигрывает, Снежана мысленно милостиво разрешила Викуловой улыбаться и дальше и умчалась по своим делам.
Андрей Капитошин, которого Катя считала самодовольным москвичом, родился и вырос в Обнинске. После школы родители отправили его учиться в Калугу, и там, в техническом университете, он и познакомился со Светкой Малининой.
Малинина быстро стала звездой университетского масштаба — она прекрасно пела, танцевала, участвовала в самодеятельности и к тому же была хороша собой: светловолосая, фигуристая, броская. Капитошин влюбился без памяти и был совершенно счастлив, когда они стали встречаться.
Светка с Андреем были красивой парой — оба высокие, стройные, веселые. Капитошина мужики насмешливо звали «очкариком», но втихомолку ему завидовали. Завидовали и тогда, когда на пятом курсе Малинина аккуратно женила на себе Андрея — у нее были плохие отношения с матерью, хотелось сбежать из опостылевшего дома, а у Капитошина имелась своя большая комната в калужской квартире, доставшейся родителям, переехавшим туда из Обнинска.
Они прожили в Калуге ровно год — пока заканчивали пятый курс. А после выпускного бала Светка огорошила супруга:
— Андрюша, нам нужно уезжать отсюда. В Калуге делать нечего. Выбирай — Москва или Ленинград?
В одной квартире с родителями мужа Светлане жилось не намного легче, чем с собственной скандальной маменькой. Несмотря на то что Елена Владимировна и Сергей Николаевич были людьми интеллигентными, спокойными и мягкими, они ей мешали. Светке хотелось блистать, ловить восторженные взгляды, и если от молодого мужа она получала их вдоволь, то его родители не спешили восторгаться ее способностями к пению и сочинению стихов. Нет, они хорошо относились к невестке, тем более что оба по уши сидели в своих научных проблемах и вовсе не хотели устанавливать в доме какие-то там мифические «наши порядки» или определять старшинство на кухне. Но по вечерам, когда семья собиралась вместе и начинала какой-нибудь разговор, Светка чувствовала себя лишней. Она не могла его поддержать. Она не читала — и не хотела читать — книг, которые они обсуждали, ей была неинтересна политика, а от рассказов Сергея Николаевича сводило челюсть зевотой. «Болото, — размышляла она. — Нужно вытаскивать отсюда Андрюху. Без меня он и пальцем не пошевелит, его-то все устраивает. Ничего, придумаю что-нибудь».
И она придумала.
— Светка, а здесь тебе чем плохо? — удивился Андрей, услышав ее идею.
Он любил родителей, переживал за отца, у которого временами прихватывало сердце, здесь жили его друзья и приятели, а также любимый тренер по волейболу, в который они играли каждую субботу. Капитошин был молодым жизнерадостным парнем с любимой женой, прекрасными родителями и довольно ясными перспективами. Менять это все неизвестно на что представлялось ему как минимум странным.
— Дурачок, тебе первому тут будет плохо, — ласково сказала Светка, гладя мужа по голове. — Наша Калуга — это провинция! Дыра, понимаешь? А я хочу, чтобы ты стал настоящим человеком.
Даже горячая влюбленность в жену не помешала Капитошину разразиться издевательским смехом.
— То есть ползал бы без ног по лесу и поедал ежиков? — выговорил он сквозь смех. — Вот, значит, чего тебе хочется!
Светка, само собой, обиделась и повела себя так, что Андрею пришлось два вечера заглаживать свою вину. Как-никак, он оскорбил ее в лучших чувствах! А потом продолжала уговаривать Капитошина сменить Калугу на Москву, веря в принцип «вода камень точит».
Как ни странно, но Светке в ее затее помогла свекровь. Елена Владимировна — ироничная, тонкая, никогда не выходившая из себя и казавшаяся слегка отрешенной от всего бытового-приземленного, с неожиданной проницательностью догадалась, чего хочет невестка. И к чему это может привести, если ее сын откажется.
— Сереженька, — сказала мужу Елена Владимировна, — она его бросит. Зачем Андрюше такой опыт в двадцать один год?
— Как так — бросит? Она его жена!
Елена Владимировна негромко рассмеялась.
— В первую очередь она женщина, милый. Которая вбила себе в голову одну-единственную мысль. Женщина с одной мыслью в голове может горы свернуть и никого не пощадит при этом.
— Брось, Леночка! Что Андрюше делать в Москве?
— Жить, зарабатывать, учиться самостоятельности. Он уже не маленький мальчик. На первых порах они могут остановиться у моей тети, затем что-нибудь придумают. А ты, будь добр, не упоминай пока о своем сердце. И спрячь лекарства в тумбочку. Нельзя нам с тобой так привязывать сына к себе.
— Зачем ему жена, которая может бросить его в любой момент? — проворчал Сергей Николаевич.
— Незачем, ты прав. Но если она оставит его сейчас, подсознательно Андрюша будет винить в этом и нас, и себя. Тут ничего не поделаешь. Он влюблен, он обожает ее… Пусть лучше все разрешится потом, между ними двоими.
— Наоборот. Пусть Светлана уезжает сейчас, пока они не родили детей. Потом будет хуже.
— Она не родит, — ответила Елена Владимировна.
— Почему ты так уверена в этом, дорогая моя прорицательница?
— Потому что ребенок испортит ей планы и фигуру, — ответила мать Андрея и рассмеялась негромким смехом, который обожали и ее сын, и муж.
Обнаружив в родителях безмолвную поддержку идее переезда, Капитошин всерьез задумался над ней. Жена уговаривала его каждый день, приводила все новые и новые аргументы «за», легко разбивала его доводы «против». И в конце концов уговорила.
Светка торжествовала. Наконец-то! Наконец-то она вырвется из провинции, поедет побеждать Москву, возьмет ее приступом, и столица падет к ее ногам. А в Калугу они обязательно будут приезжать! Раз в год, конечно же. Андрей и Светлана — блестящие столичные жители, прекрасные и далекие.
Света Малинина не была глупой. Просто ей очень хотелось красивой жизни.
Они переехали в столицу, и по чистой случайности Андрей сразу устроился на приличную работу. Они сняли маленькую квартирку, Светка привела ее в порядок, а затем принялась за покорение Москвы. Легкость, с которой муж нашел работу с хорошей зарплатой, подсказывала, что ей тем более повезет.
Однако везение не торопилось. Света ходила на собеседования, отвечала на идиотские вопросы и напрасно ждала звонков… В конце концов, махнув рукой на высокие запросы, она решила, что нужно хоть с чего-то начинать. И устроилась в крупную компанию кем-то вроде помощника секретаря — платили мало, зато офис был недалеко от дома.
Светка представляла, как они будут соревноваться с мужем в карьерном росте, как она проявит себя на работе, покорит сотрудников обаянием и красотой. Однако на практике все вышло совсем не так, как ожидалось.
Сотрудниками Светы были в основном дамы лет тридцати. Они безо всякого энтузиазма смотрели на попытки Светы понравиться, «покорить обаянием». Пару раз девушке дали понять, что видят в ней всего лишь провинциальную выскочку, занимающуюся ерундой. Кто-то посмеялся над ее одеждой, кто-то передразнил местечковое словечко… Этого Свете оказалось достаточно.
Она стала жаловаться мужу на то, что ее травят, не дают нормально работать. Это было неправдой, но Света именно так воспринимала происходящее. В ее фантастические планы по покорению столицы вовсе не входило доказывать всем окружающим, что она на что-то способна. Для нее это само собой подразумевалось, и Свету неприятно поражало, что ее звездного блеска не хотят замечать другие.
Муж выслушивал, сочувствовал, поддакивал. И давал какие-то странные советы.
— Я не спрашиваю тебя про документооборот! — возмущалась Света. — Я просто рассказываю, какие они стервы! Меня травят, по-настоящему травят!
— Милая, тогда меняй работу.
Такой совет Свете нравился еще меньше.
Капитошин пахал с утра до позднего вечера, забывая обедать. Ему все было интересно, во все хотелось вникнуть. Его неподдельный энтузиазм, сообразительность и чувство юмора привлекали к нему людей. Никто ни разу не сказал про него уничижительно, что он провинциал, а потому жалобы жены были Андрею непонятны. Да, провинциал. Ну и что? Кого это волнует?
Из них двоих одна была нацелена на результат, второго куда больше занимал процесс. Столкнувшись с тем, что результата не бывает без процесса, Света мигом растеряла свою уверенность и сдалась. С трудом продержавшись шесть месяцев, она объявила мужу, что увольняется.
— И вот что, Андрей… — добавила Светка. — Я не хочу пока искать новую работу.
— А что ты хочешь?
— Я хочу родить ребенка. Ты же понимаешь — если я забеременею, а на работе у меня начнутся новые стрессы, это может плохо окончиться.
Она прижалась к мужу и тяжело вздохнула.
— Мне так хочется мальчика от тебя, — прошептала она. — А кого ты больше хочешь?
Андрей Капитошин никого не хотел. То есть хотел, но в далекой перспективе. Но он любил жену и потому сказал, подавив вздох:
— Кого родишь, того и хочется.
С этого дня Света стала домохозяйкой. Как-то само собой получилось, что покорять Москву она расхотела. Во всяком случае, убедилась, что офисная работа не для нее. Теперь хозяйство отнимало у нее уйму времени, к тому же она регулярно рассказывала Андрею, что ходит по врачам и сдает необходимые анализы.
Капитошин искренне поверил в то, что жена сидит дома только потому, что хочет забеременеть и родить. Однако выяснилось, что у них есть проблемы — в течение целого года они так и не смогли зачать ребенка. Андрей не на шутку обеспокоился и уже собирался сам обратиться к врачу, когда случай расставил все по местам.
Упаковка от противозачаточных таблеток вывалилась из мусорного пакета, когда Андрей ожесточенно запихивал его в мусоропровод. Он поднял ее, не задумываясь, но внезапно вспомнил: именно такие таблетки он раньше покупал Светке в аптеке. Но это было давно — тогда, когда она еще не пыталась забеременеть.
Он вернулся в квартиру, сел рядом с женой, смотревшей любимый сериал, и спокойно положил ей на колени упаковку. Недоумение в ее взгляде сменилось испугом, и Капитошин все понял.
— Зачем врала? — спросил он удивленно.
Жена разрыдалась. Это было безотказное средство — Андрей, не переносивший женских слез, мог согласиться на многое, лишь бы она успокоилась. Но сегодня это средство не подействовало. Капитошин был слишком поражен тем, что ему врали с непонятной целью на протяжении года. Он переждал, пока схлынет поток слез, и снова спросил:
— Света, зачем?
— Иначе ты бы заставил меня работать! — всхлипнула жена.
— Я?! — поразился Капитошин. — Что ты несешь?
— Ну хорошо, хорошо! Мне нужно было какое-то самооправдание! — Света перестала всхлипывать, в голосе ее появилась злость. — Теперь ты доволен? Это ты у нас так хорошо приспособился к Москве, что тебя с утра до позднего вечера не видно! Это у тебя кожа, как у носорога, но не у меня! А я… я так не могу! Меня везде травят!
Андрей выслушал поток бреда, покачал головой. Напоминать жене о том, что это она перетащила его в Москву, было бесполезно.
— Думаешь, я не вижу, что ты презираешь меня за то, что я не зарабатываю деньги? — Света перешла в нападение. — Конечно, ты ведь у нас такой правильный, такой работяга! Обеспечиваешь нас обоих! Наверное, очень гордишься собой, да?
— Да о чем ты говоришь…
— Не затыкай мне рот! Я тебе все скажу…
Пять минут Капитошин слушал нелепые обвинения жены, на шестой минуте вышел из комнаты и плотно прикрыл дверь. Пока Света думала, пойти ли за мужем или окончательно обидеться и замолчать, Андрей позвонил коллеге, договорился, что переночует у него, быстро собрал сумку, коротко попрощался с женой и уехал. Ему нужно было обдумать ситуацию в тишине, без Светиного зудящего крика о том, что он виноват в ее обмане. «Это ты вынудил меня врать тебе! Другому человеку я бы не врала!»
Андрея Капитошина родители вырастили совестливым человеком. Проснувшись утром, он представил себе плачущую Светку, которой приходилось так тяжело на работе, что она пошла на ложь, лишь бы оставаться домохозяйкой. Вспомнил, что не понимал ее жалоб, хотя утешал, как мог. Подумал о том, что в такой ситуации он не имеет права предать жену — она слабее, беззащитнее, полностью зависит от него. И отпросился с работы до обеда, чтобы поехать домой, поговорить и решить, что им делать дальше.
Услышав звук открывающейся двери, Светка взвизгнула и бросилась одеваться. Капитошин, изумленный ее визгом, бросился в комнату и увидел на разложенном диване голого мужика, натягивающего на себя одеяло, и в стороне собственную жену — взъерошенную, раскрасневшуюся, пытавшуюся завернуться в халатик.
— Ты же должен быть на работе… — только и выговорила супруга, кляня себя за то, что поддалась на уговоры молодого врача и разрешила ему заехать сегодня.
Развелись они быстро — делить им было почти нечего. Саму процедуру Андрей не запомнил. Но навсегда запомнил злобный голос жены ему в спину, когда он уходил по длинному коридору, со стенами мрачного темно-зеленого цвета. «Это ты меня такой сделал. Слышишь? Ты меня сделал такой!»
Больше Андрей никого не собирался делать «такой». Он стал вести жизнь здорового разведенного мужчины, просто встречаясь с женщинами. Иногда эти отношения были долгими, но ни разу Капитошину не пришла в голову мысль сделать кому-то из них предложение руки и сердца. Он слишком обжегся на первом браке и слишком хорошо чувствовал себя в своей независимости, чтобы менять ее на что-то непредсказуемое, называемое семейной жизнью.
К тридцати годам в своем багаже он имел ворох любовных историй. И несколько правил, одно из которых после неприятного случая не нарушал никогда. «Не спи там, где работаешь, и не работай там, где спишь».
Однако с недавнего времени Капитошину очень хотелось послать это правило куда-нибудь подальше и все-таки затащить в постель нового офис-менеджера. Его останавливало правило о работе и то, что он совершенно не понимал, как Викулова к нему относится. С другими женщинами было проще: пара пробных камней, приглашение на ужин — и все становилось ясным и определенным, независимо от того, была дама замужней или нет. Но здесь…
«Получу геморрой на свою задницу, — решил в конце концов Капитошин. — Оно мне надо? Что, красивых баб вокруг мало?»
Это было, с какой стороны ни погляди, правильное рассуждение. Красивых баб вокруг действительно было много, а геморрой с любовницей на работе Андрея не прельщал. На том он и остановился.
