Глава 7

Галина Петровна сидела за швейной машинкой на своей фабрике и рассказывала подругам, какие мошенницы все эти гадалки. Столько денег берут, а все врут. «Ну, откуда она знает, что у меня дома делается, правда?» Вдруг мысль ее оборвалась, выражение лица резко изменилось. «Ой, — сказала она. — Мне нужно домой бежать. Скажите бригадиру, что мне позвонили: дочка заболела». Она собралась за минуту и умчалась, а подруги с недоумением смотрели ей вслед.

В тот же вечер по адресу Галины Петровны Ивановой приехали машины милиции и «Скорой помощи». В маленькой, залитой кровью комнате сидела на стуле худая женщина с пустыми глазами и смотрела на труп мужчины у своих ног. Эксперты насчитали на теле убитого десять ножевых ударов, нанесенных в жизненно важные точки.

— Вот нож, — протянула руку женщина. — Я убила мужа.

В углу сжалась в комочек маленькая девочка. Когда на мать надели наручники и повели к двери, девочка закричала: «Не трогайте ее. Она меня спасла. Он был плохой!»

Врач «Скорой» подошел к ребенку, осмотрел ушибы, кровоподтеки, царапины и, вздохнув, погладил по голове.

— Ты сейчас с нами поедешь, в больницу. Полечишься немножко, а там и мама вернется. Они разберутся. Не бойся и не плачь.

Игорь сидел в больничном коридоре и задыхался. Ему казалась тесной собственная разношенная водолазка, давили на сознание решетки на окнах, мучил удушливый запах то ли препаратов, то ли дезинфекции. Он вообще считал, что в больнице у него обостряется обоняние. Он где-то читал, что у всех тяжелых заболеваний, в том числе и психических, есть свой запах. Ученые даже обучили собак распознавать по запаху болезни на ранних стадиях. Может, в Игоре пропадает ценный собачий дар? Может, ему предложить себя науке? Должно же быть для него какое-то применение в этой жизни. Что ж он сидит здесь как дурак рядом с удрученной, измученной Катей и слов человеческих найти не может. Он притянул жену к себе за плечи и с тоской вдохнул родной запах волос, нежной тонкой шеи. Вот она даже в таких чудовищных условиях пахнет, как всегда — чистотой и свежестью. Но она не смотрит на него так, как смотрела прежде — открыто, уверенно, честно. Она смотрит искоса, отводит взгляд, когда замечает, что он это видит. Есть ли в ней еще та ужасная ненависть, агрессия по отношению к нему, которая стала кошмаром последнего времени? Прошла ли ее обида на него? Наверное, нет. Конечно же, он виноват перед ней. Бывал грубым, несдержанным, даже жестоким. Но он вел себя как мог, в ситуации, которая и в страшном сне ему не снилась.

— Катенька, съешь ложечку икры, пока я здесь, — попросил он ее. — А то я поставлю в холодильник, а ты забудешь ее взять.

— Мне ничего не хочется, — ее лицо страдальчески морщится, но она тут же улыбается ему. — Да, конечно, дай мне икры. Как вкусно! Ты такой умница, что приносишь мне всю эту вкусноту. Ты не думай, я ем потом. Если самой лень сходить к холодильнику, я девочек прошу. Вон Танечка сидит, видишь? Ты ей улыбнись, пожалуйста. Она очень добрая девочка. Привязалась ко мне, как родная.

Игорь посмотрел в указанном направлении и встретился с таким зловещим взглядом на беспросветном лице, что у него мурашки поползли по спине. Конечно, может, это ему кажется, и здесь на самом деле полно милейших людей, но эта Танечка, как ему говорили, младенца пыталась в унитазе утопить! Как родная! «Господи, — сказал он про себя, — я случайно не в чистилище? У нас тут не репетиция Судного дня?» Но Тане он улыбнулся со всем радушием и обаянием, на какие был способен. И заслужил понимающий, благодарный взгляд Кати.

— Здесь очень тяжело всем, — сказала она, сжав его ладонь. — Ты молодец, что часто приходишь.

— Прощаться! — зычно завопила здоровенная краснощекая медсестра Рая, которая всегда подмигивала Игорю как сообщница. Как будто лишь благодаря ей он может обнять собственную жену. Катя крепко прижалась к нему, расставаясь, Игорю пришлось со страшной болью отрывать ее от сердца, чтобы оставить тут одну.

На улице кто-то мелодично посвистел у него над ухом. Он удивленно оглянулся и увидел Алену.

— Последний раз меня подзывала свистом девочка в пятом классе.

— Хорошая была девочка?

— Хорошо свистела.

— Вечная опасность для женщины. Сделает что-нибудь слишком хорошо, мужчина только это и запомнит. Кто, почему, в связи с чем — это становится ненужными деталями. Я Дину привозила к профессору Таркову. Домой она поехала на такси. Вот я и решила тебя подождать. Заходить не стала, чтобы вам с Катей не мешать. Подвезти?

— Только если тебе нечего делать или нужно в наши края.

— Допустим, и то и другое.

Дина проснулась среди ночи оттого, что в мозгу ворочалась какая-то неуклюжая, но важная мысль. Она долго смотрела в темноту, затем зажгла бра над кроватью, выпила стакан минеральной воды, мысленно прокрутила события прошедшего дня. Вспомнила! Во время свидания с Катей она сидела в комнате для встреч, и с нее не сводила светлых безмятежных глаз маленькая старушка, завернутая в желтое одеяло. Когда Дина намазала Кате бутерброд черной икрой и налила кофе со сливками из термоса, старушка сбросила одеяло и предстала перед ними в больничной рубашке и каких-то подштанниках. Дина не успела вздрогнуть, как бабуля лихо села на шпагат, затем, вскочив с цирковой легкостью, встала на голову.

— Света, спасибо, больше не надо, — спокойно сказала Катя. — Возьми бутерброд. И принеси свою чашку, мы тебе кофе нальем.

— Сама принеси мне. Я устала. И потом жду генерала Берестова. Только не чашку неси, в ней живительный грибок развивается, а банку.

Катя без лишних слов побежала в палату, а Света села перед Диной прямо на пол по-турецки.

— Вы знакомы с генералом Берестовым? — светским тоном поинтересовалась она.

— Нет, — растерянно призналась Дина.

— Вы говорите неправду, я все вижу, — строго заметила Света. — Это она у вас ничего не соображает, никого не знает. Катя — ваша сестра?

— Нет, моя подруга.

Света с видом заговорщицы оглянулась по сторонам и зашептала:

— Ее сглазили. Колдуны мозги выдули из головы.

Дина не успела отреагировать на это откровение, потому что рядом загремел голос медсестры Раи:

— Светка, прикрой штаны и марш в палату! Сколько раз говорить, чтоб к людям не приставала и не попрошайничала.

— Я? — Света накинула на плечи одеяло с видом оскорбленной королевы. — Меня попросили съесть бутерброд с икрой. Вот Катя банку для кофе принесла. Я здесь просто сидела и ждала генерала.

— Раечка, — попросила подбежавшая Катя, — мы сами ее позвали. Пойдем, Света, я помогу тебе это отнести.

Света кивнула и вдруг подмигнула Дине глазом лукавого младенца. «Господи, — с облегчением вздохнула та, глядя Свете вслед. — Надо же быть такой сумасшедшей!»

Вот что она пыталась вспомнить. Безумие — как звезда во лбу. Его не скроешь, это не проходит и не меняется. А в Кате сейчас нет ничего, что напоминало бы о недавнем кошмаре. Умница и красавица из сказки. А что, если это действительно сглаз? Ну, то есть то, что Дина могла себе представить, слыша это слово: что-то типа проклятия, гипноза, психологического насилия…

Ирина открывала дверцу своей машины, когда за ее спиной выросла фигура. Оболенская произнесла, не оборачиваясь:

— Опять вы пришли. И снова без предупреждения. Но я уже закончила и еду домой. Между прочим, когда вы в прошлый раз сидели в моем кабинете, то почему-то так и не смогли объяснить, чего еще хотите, чем недовольны. В чем дело, Валентина? Что с вами происходит?

— Происходит, Ирина Анатольевна. А что именно — кроме вас, наверное, никто не ответит на этот вопрос. Я очень страдаю. Да, вы все сделали, как я сказала, все получилось, но мне легче не стало. Мягко говоря. А жду здесь, потому что в салоне мне совсем не по себе. Не хочется видеть других людей, не хочется, чтобы меня кто-то видел. Может, вы побеседуете со мной тут? Я заплачу сразу или завтра Вере деньги привезу.

— Валя, я же объясняла: в кабинете есть все, что мне нужно для работы, для определенного состояния. Я же не цыганка с вокзала, которая всю жизнь расскажет, если ей ручку позолотить.

Ирина раздраженно посмотрела на Валентину, и выражение ее глаз сразу изменилось. Да, это, пожалуй, серьезно.

— Садитесь ко мне в машину. Я отвезу вас домой, попробуем поговорить по дороге.

Какое-то время они обе молчали. Ирина испытывала неприятное ощущение тесноты. Валино напряжение заполнило салон машины.

— Вы хотели со мной поговорить о подруге? Вас беспокоит ее состояние?

— Нет. Подругу, как обычно, спасает и обожает целая команда благодетелей. Ее муж не всегда может вклиниться в их ряды… Я думаю о том, почему мы ограничили свое внимание только Катей? Почему вы не сказали мне, что чувствует к ней мой муж?

— Забавный вопрос. Вы забыли, как сразу потребовали, чтобы я не работала с вашим мужем?

— Я не забыла. Я очень боялась, что ваше вмешательство в его биополе навредит Дмитрию.

— Грамотно подумали.

— Но у вас же есть какие-то возможности защиты. Облегченный вариант воздействия… Ну, я не знаю.

— Значит, вы просите меня поработать с вашим мужем. Хорошо. Разумеется, не сейчас. Принесите в любой из ближайших дней с утра его фотографию, какие-то вещи: часы, расческу, майку… А пока, вне дела, скажите: вы считаете, что между вашим мужем и Катей была связь?

— Нет, я так не считаю. Я бы заметила. Они' достаточно искренние люди. Мне кажется, правда хуже. С ее стороны есть, точнее, была симпатия с легким интересом, которая могла перерасти в желание, роман. А для него, похоже, Катя стала мечтой. И просто поселилась в нем. Он всегда ею любуется, говорит при мне, как она красива, относится к ней с такой нежностью. Один ее знак — и он провалится с головой в эту страсть, забыв обо всем на свете. Мне трудно говорить о таких вещах, но вам… Я всю жизнь очень сильно его хочу. Но в последнее время мне стало казаться, что он думает о ней, когда мы вместе. Что он именно таким образом возбуждается.

— Как я понимаю, вам требуется знать мое отношение к вашей теории. Ну, допустим, все так и окажется. Что вы захотите предпринять? Воздействовать на него, как на Катю? Стереть естественные эмоции, мысли, создать проблемы, через которые ему придется пробираться, чувствуя лишь страх от того, что теряет себя? Вы этого хотите?

— Пока я хочу все точно знать. Я больше не могу так жить. У меня душа стала, как у старухи. Ни надежды, ни веры, ни радости. Вы — мой последний шанс на спасение. Вдруг все это не так, и можно жить как прежде.

Ирина высадила Валю у подъезда и какое-то время смотрела ей вслед. Хранительница очага. Как безмятежны искренние мужчины рядом с преданными женами!

Профессор Тарков задумчиво шагал по своему маленькому кабинету. Он в который раз выстраивал картину болезни, объективную и субъективную информацию о личности больной, память услужливо предлагала похожие случаи из практики. Казалось, еще чуть-чуть — и он услышит щелчок, как обычно бывает, когда составные части занимают свои места и возникает ясная, окончательная, бесспорная конструкция. Диагноз Таркова. За всю свою долгую жизнь и бурную практику он ни разу не ошибся в диагнозе. Константин Николаевич сел за стол, перечитал историю болезни Кати Артемьевой, затем долго рассматривал в блокноте свои записи, сделанные во время бесед с ней, провел пальцем по графику маршрута, составленного с ее слов. Она в деталях описала местность, по которой бродила, сбежав из дома, людей, которых встречала. Улицы, лес, стройка, свалка, дома, магазины, родник, школа, станции метро… Что это? Феномен больного воображения или настолько организованный ум? Память, анализ, четкие наблюдения, не затронутые тем страшным смятением, которое заставило женщину выпасть из собственной жизни, привычек и представлений? В кабинете на все вопросы не ответить. А что, если попытаться проехать по этому маршруту, найти кого-то, кто ее запомнил? Это возможно, если начать экскурсию от ее дома. Если все окажется не так, если ничего подобного вообще не было, а она видела так называемые «фантазмы» — видения, галлюцинации, рождаемые больной психикой… Тогда Константин Николаевич назначит Артемьевой комплексное лечение, которое откорректирует неординарное поведение и… убьет ее нежную, трепетную душу, стремящуюся к чуду. Константин Николаевич уже несколько дней знал, что ему очень важно все, что происходит и будет происходить с этой больной. Он сложил в старый портфель свои записи, историю болезни и набрал по внутреннему телефону номер главврача.

— Зинаида Васильевна, мне завтра с утра нужна машина на несколько часов. Пожалуйста, Зина, это по делу. По серьезному делу… Почему? Ну и что? Да плевать я хотел на твои планы! Ты только мне не рассказывай, что без тебя в Минздраве рабочий день не начнется. Уж я-то знаю, что ты по утрам внуков развозишь да по рынкам таскаешься. Зина, я редко чего-то требую. Но если мне нужно, сделай так, как я говорю. Ты меня знаешь. Ну, вот и все, Зиночка. Извини, что я погорячился, но мы же не первый день знакомы. Нам ссориться нельзя. Родина не простит. Целую твои милые ручки. Привет твоей чудесной семье.

В машине по дороге домой Константин Николаевич вдруг поймал себя на том, что улыбается ни с того ни с сего. Он быстро посмотрел на спину водителя: еще подумает, что он свихнулся. Собственно, он и так, вероятно, думает, что все психиатры сумасшедшие. Константин Николаевич прикрыл свой глаз и вернул на место Катино лицо, которое в последнее время постоянно маячило в его мозгу, как ярлык в компьютере. Необыкновенная, восхитительная женщина. Эти ее реакции трогательного, доверчивого ребенка: «Санта- Клаус пришел…» Это не просто беспомощность и открытость больного человека. Здесь более глубокая суть. Видимо, она и называется женственностью. Нина тоже очень красивая женщина. Она была самой красивой студенткой курса. Возраст ее не слишком изменил, совсем не обезобразил. Такое же безупречное лицо, небольшие светло-серые, ясные глаза. Морщинки в уголках даже как-то смягчают их холодное выражение. Он был очень влюблен в свою жену в молодости и долго не признавался самому себе, что ему мучительно не хватает живого тепла, ответной эмоциональности в общении с ней. Нина всегда считала эмоции чем-то неприличным. Если, конечно, дело не касалось их сына. Сын. Ваня. Так называлась незаживающая рана Константина Николаевича. Наверное, он виноват. Его жизнью была наука, открытия, борьба. А сын, здоровый удачный мальчик, рос и правильно развивался под присмотром обожающей его мамы. Затем пришло время выполнить отцовский долг. Мальчик без особых способностей с первого раза поступил в мединститут, остался в аспирантуре, получил хорошую должность в большом онкологическом центре. Главврач центра, давний друг Константина Николаевича, при встрече всегда говорил, что Ваня становится хорошим хирургом. Но со временем почему-то перестал касаться этой темы.

В тот день Константин Николаевич приехал в онкоцентр посмотреть нескольких больных с послеоперационной депрессией. Он вошел в палату, поговорил с каждым в отдельности, потом завязалась общая беседа. Измученные болью и тяжестью лечения люди пожаловались симпатичному профессору на то, какими жестокими, алчными, беспощадными бывают врачи. Особенно один: постоянно вымогает деньги, пугает родственников выпиской до срока, если перестанут платить. Вчера выписал семидесятилетнюю старушку через четыре дня после операции и даже не дал «Скорую» — домой ее отвезти. А она одинокая. До вечера она плакала в коридоре, умоляла дать ей переночевать. Когда стемнело, санитарка сказала: «Ты б шла, пока транспорт ходит. Врач на твое место другую положил. Без очереди. Заплатили за нее. Тебе его не упросить». И побрела старушка со своим пакетом. Медсестричка одна ее, правда, догнала, деньги сунула, такси вызвала. Когда Константин Николаевич встал, его попросили: «Только вы Ивану Константиновичу не говорите, что мы на него пожаловались. Он нас всех отсюда выбросит».

Константин Николаевич вошел в ординаторскую, где Ваня с коллегами пил чай. Подошел к сыну и тихо сказал: «Встань!» Когда светлые, как у Нины, глаза с удивлением уставились на него, Константин Николаевич собрал всю свою выдержку, чтобы не разбить это красивое лицо. Он просто загремел на все отделение:

— Подонок! Ты больше здесь не работаешь! Ты в моем доме больше не живешь! Если задержишься здесь на минуту, под суд отдам, мерзавца такого!

После этого начался период, который он и не помнил толком. Что-то с ними всеми происходило. Рыдала Нина, в доме постоянно пахло сердечными каплями, сестра Марина переехала к ним, чтобы помогать вести междусемейные переговоры. Константин Николаевич успел выполнить требования жены и сына — отправил Ваню в Америку, устроил там в частную клинику, из которой его, впрочем, очень быстро выгнали. Константин Николаевич в это время уже лежал в больнице с инсультом. Вышел оттуда грузным, больным стариком. Золотые кудри стали наполовину серебряными, и навсегда закрылся один голубой неотразимый для женщин глаз. А в его доме пролегла линия фронта. Нина не собиралась прощать ему разлуку с сыном. Он напился через несколько дней после больницы и с тех пор даже не пытался заснуть трезвым.