Знаете, как бывает, когда падает самолет? Впрочем, откуда вам это знать. Те, кто знает, уже не расскажут. А вот я расскажу.

Вы поднимаетесь по трапу в салон, досадуя на спустившуюся петлю колготок, которая портит мелодию вашего совершенства, а симпатичный блондин, который сидит напротив, — весьма неплохой экземпляр, и проклятая стрелка некстати, как таракан в банке с вареньем. Самолет бежит по взлетной полосе, вас вжимает в кресло, и шумит в ушах, а наглая рыжая стюардесса наклоняется к блондину, пихая ему в нос свои сиськи. Нет, дорогая, это моя добыча! Но земля уже далеко внизу, а облака еще вверху, и мне хочется сделать что-нибудь плохое, настолько я ненавижу самолеты. Да только сейчас вынуждена лететь, потому что посуху или по морю добраться туда, куда мне надо, займет полжизни. И я хочу сделать что-нибудь ужасное, чтобы авиакомпания вспоминала меня с дрожью, раз уж мне так плохо.

Самолетик небольшой, всего на шесть мест, и все пассажиры в нем, похоже, такие важные особы, что на хромой козе не подъехать… Кроме меня, конечно. Стюардесса включает телевизор, и на экране появляется холеное лицо известного всей Америке деятеля, которого показывают слишком часто, — Билл Мастерс, сенатор, генерал и борец с терроризмом. Думаю, когда ухлопали бен Ладена, он три дня грыз от злости свою фуражку, потому что это сделал кто-то другой, пока он полировал задницей свое кресло. Мастерс высок, плотного сложения и на вид типичный американец — с квадратной челюстью, коротким воинственным носом и маленькими глазками, глядящими из-под кустистых бровей. И сейчас он, как всегда, разоблачает террористов, заверяя граждан, что уж с ним-то опасность им не грозит… Сукин сын, врет и не краснеет. Но в сенате сидит не первый год и очень прочно. В данный момент его красноватое лицо меня слегка умиротворяет — все как всегда, стабильность — хорошая вещь, когда ты болтаешься в воздухе… Собственно, не о Мастерсе речь идет.

Большая часть цивилизованных граждан знает, как летают самолеты, а я обещала рассказать, как они падают. Хотя у меня в этом деле нет большого опыта, возможно, каждый самолет падает по-своему, но тот, на котором находилась я, рухнул прямо-таки бессовестно. Только я встретилась глазами с блондином, только он улыбнулся мне, немного несмело, что мне особенно понравилось, — терпеть не могу самоуверенных самцов, только моя рука слегка потянула вверх краешек юбки (обычный трюк, а парень-то стоящий)… А где-то далеко внизу колыхалось зеленое море джунглей… Меня, правда, пейзаж тогда не интересовал, и совершенно напрасно. В общем, только началась милая игра, предваряющая приятное знакомство, как в ту самую минуту заглох двигатель. Можете себе представить большее свинство?

Если вы думаете, что стало страшно, то ошибаетесь. Стало оченьстрашно. В салоне нас шестеро, мы переглядываемся, а невысокая тощая брюнетка — не то китаянка, не то японка, дьявол их разберет, — со знанием дела принимается визжать. Наверное, в каждой катастрофе есть кто-то, кто ее озвучивает, и в нашем небольшом сообществе тоже случилась такая вот Мисс Иерихонская Труба. Хотя в визге нет никакого смысла, этим делу не поможешь. Старик, который сидел рядом с истеричкой, явно подумал так же, потому что невозмутимо отвесил соседке крепкую пощечину. Брюнетка заткнулась, и на душе у меня полегчало. Хорошая подача, дед! Следующей моей мыслью было, что самое время осуществиться мечтам, а я сейчас мечтала стать птицей.

Самолет тряхнуло, и он начал очень быстро снижаться. Бледная, испуганная стюардесса советует нам засунуть свои сумки под кресла. Эти действия вряд ли спасут от основной беды, но мы слушаемся. А что нам остается? Блондин помогает мне запихнуть мой ридикюль под сиденье, потому что руки у меня отчего-то ослабели.

Стюардесса делает над собой усилие и перестает дрожать.

— Все будет хорошо, вот увидите. Пилот сделает все возможное, чтобы посадить самолет.

Пассажиры обреченно молчат. Возможно, если бы нас было больше, нашелся бы кто-то, кого не уняла бы никакая пощечина, а так мы падаем в полном молчании. Надо же, как все по-дурацки! Вот о чем я думала два часа назад — о стрелке на колготках? Почему не видела, как прекрасно небо, если смотреть на него, стоя на земле? Почему не… Я многого не сделала, все откладывала до лучших времен, а никаких лучших времен у меня уже не будет, есть только «сейчас» и «вчера». Причем «вчера» такое далекое, словно и не со мной было, а «сейчас»… Сейчас я сижу в падающем самолете.

— Наш самолет маленький, он спланирует. Если не взорвется горючее, у нас есть шанс… — Блондин пытается взять себя в руки, повторяет снова стюардессы: — Вот увидите, все будет хорошо.

Я молча киваю. Парень просто не знает, о чем говорит. Мы падаем в джунгли и если не погибнем сразу, потом все равно пожалеем об этом. Джунгли убьют нас одного за другим. Ничего уже не будет хорошо.

— Дамы и господа, снимите украшения и часы. — Голос стюардессы снова предательски дрожит. — Пригнитесь, сейчас мы попробуем сесть.

Я снимаю серьги и часы. Это, значит, для того, чтоб потом мы были как живые. Ясное дело, ведь удар о землю всегда бывает такой силы, что украшения приходится выковыривать из тел. Но диким зверям безразлично, лопать нас с ними или без, несъедобное они выплюнут. Или же их организм выведет лишнее естественным путем.

Удар показался мне не таким страшным, как ожидалось, но за этот короткий миг я поняла, что все еще впереди. За окном пронеслись ветки и стволы, послышался ужасающий скрежет… затем взрыв и снова удар. Мое тело разлетелось на куски, но подумать об этом у меня уже не было времени.

Я и не знала, что умею терять сознание. И представления не имею, сколько находилась в отключке — минуту или час. Просто в какой-то момент я открываю глаза и пытаюсь ощутить свое тело. Похоже, нет никаких признаков, которые указывали бы на переломы, внутренние кровотечения или другие непоправимые повреждения, хотя я ощущаю себя отбивной на сковородке. Но руки-ноги целы, голова тоже, все остальное либо успеет прийти в норму, либо нет. Интересно, обитатели джунглей прямо сейчас примутся нас есть или немного погодя?

Я осторожно оглядываю салон. Блондин лежит на полу лицом вниз. Не пристегнулся, что ли? Нет, ремень вырвало из гнезда, слишком сильным оказался удар. Старик откинулся в кресле, из уголка его рта стекает струйка крови. Либо ему конец, либо он прикусил язык. А вот его соседка жива-живехонька, ее тесное платье позволяет мне видеть, что она дышит. Плотный лысоватый тип и пожилая леди в костюме от Гальяно тоже вроде живы. Но раз мы все внутри покореженного салона, значит, местная фауна закусит нами не сразу. Думаю, у зверья случится массовое пищевое отравление и оно передохнет до единого — людей сложно назвать экологически чистым продуктом. Но пока пассажиры относительно целы.

Чего не скажешь о стюардессе. Вот ей, несчастной, уже никто не поможет, это видно с первого взгляда. Падая, она, наверное, обо что-то ударилась головой, вероятно, о хромированный угол буфета. Во всяком случае, ее голова лежит в луже крови, а открытые зеленые глаза пустые и мертвые. Бедная девочка так пыталась успокоить нас! Какая ужасная несправедливость! Пусть бы лучше китайская истеричка умерла, китайцев и так многовато на свете, а эта милая красавица осталась бы с нами.

Нет, не так. Лучше всего было бы, если бы мы по-прежнему летели к пункту назначения, а не оказались на земле черт знает где в джунглях.

Я поднимаюсь и открываю дверь в кабину пилотов. Двое мужчин в белых рубашках и синих костюмах, один лет сорока, второй моложе. Мы видели их перед полетом, и я узнаю их со спины, потому что оба упали телом на штурвал. Я ищу у них пульс — тот, что старше, мертв, который помладше, еще дышит. Ни на одном нет заметных повреждений. Я отстегиваю парня, вытаскиваю его из кресла, кладу на пол кабины, ощупываю. Кости не сломаны, живот нормальный, но тоны сердца неровные, а мускулы прямо у меня на глазах сводит судорога. Что с ним? Как давно он в таком состоянии? Судороги буквально скручивают тело пилота, его лицо синеет — асфиксия, паралич дыхательных путей. Я ничего не могу для него сделать, у меня нет нужных препаратов и оборудования, чтобы спасти парня. Так что он умирает, а я просто сижу с ним рядом и думаю о том, что уже видела подобные симптомы. Но как такое могло случиться здесь?

Впрочем, это сейчас неважно.

Вернувшись в салон, опускаюсь на пол рядом с блондином. Тот стукнулся головой о пол, на лбу шишка, нос разбит, но жив. И если внутренние органы целы, то и будет жить — до тех пор, пока нас не обнаружат хищники, двуногие или четвероногие. Последние, пожалуй, предпочтительнее, потому что не склонны мучить свою жертву из эстетических соображений.

Старик шевелится и пытается отстегнуть ремень. Руки плохо слушаются его, но он упрямо дергает застежку. Китаянка тоненько скулит, и мне хочется дать ей пинка. Честно признаюсь: я нетолерантна и неполиткорректна, терпеть не могу азиатов и арабов.

— Помогите мне, пожалуйста!

Голосок у нее мерзко-пронзительный, как и положено азиатке. Нет, мне тебя не жаль, не надо строить из себя жертву.

— Сидите спокойно, пока я помогу тем, кому нужна помощь.

— Вы врач?

— Да.

— О, это хорошо!

— Закрой хлебальник.

Девица мне надоела. Бывают же такие никчемные бабенки, прости господи. Всего они боятся, шагу самостоятельно сделать не способны, при этом считают, что весь мир им что-то должен только на том основании, что у них милое личико и стройные ножки, которые красотки готовы раздвигать для всякого, у кого имеется банковский счет со многими нулями. Эта как раз такая.

Блондин зашевелился, и я помогаю ему сесть. Глаза глядят осмысленно, что уже хорошо. Парень сидит на полу и ошалело озирается. Ну, где-то я его понимаю. Все либо мертвы, либо находимся, так сказать, в зале ожидания, и, по идее, сейчас за нами должны явиться какие-нибудь ангелы… Хотя особо рассчитывать не стоит. Да, мы выжили при падении самолета, но это в любом случае временно.

Я помогаю блондину подняться и усаживаю в кресло. Кровь из разбитого носа уже не течет, шишка на лбу ощутимая, но, судя по клинической картине, сотрясения мозга у него нет. Хорошие новости.

— Послушайте, вы должны помочь Фрэнку! — требует китаянка.

Какие пронзительные голоса у азиаток… Ничего я никому не должна, думаю я раздраженно.

— Жакрой рот, Керолайн!

Старик зол. У него прокушен язык, ему наверняка очень больно, не говоря уже о смешной дикции.

— Я думаю, нам нужно как можно шкорее выйти отшюда. — Он заметно сдерживает командные ноты и правильно делает. — Вы уже были в кабине пилотов?

— Нет. Но сейчас собираюсь сходить туда.

Вообще-то я думаю, что летчиков отравили, но не собираюсь сообщать об этом спутникам. Не надо мне тут криков, паники, разборок и призывов, мол, надо что-то делать. А еще есть маленькая вероятность, что отравить пилотов мог кто-то из пассажиров, и незачем тому человеку знать, что я в курсе.

Ладно, пусть народ приходит в себя, а я снова иду в кабину. Второй пилот еще теплый. Интересно, как вышло, что мужчины не умерли одновременно? Они примерно одинакового роста и веса, и яд должен был подействовать с одинаковым эффектом. Возможно, молодой принял его позже. Я не токсиколог, а хирург, но сейчас это неважно, ведь в любом случае ничем не смогла бы им помочь. Единственное, в чем я уверена, — применен был не цианид. Может, парни что-то выпили перед отлетом? Или съели? Но тогда остается вопрос, отчего упал самолет. Ведь отлично помню, что сначала заглох двигатель.

Я подхожу к первому пилоту и поднимаю его голову. Трупное окоченение еще не началось, а причина смерти вызывает сомнения. Вместо лица у мужчины синяк — он ударился лицом о панель управления. Либо летчик умер от удара, либо от яда. Впрочем, одно другому не мешает, но сначала заглох двигатель. А отравить пилотов могли, чтобы они ничего не предприняли, то есть чтобы самолет упал всерьез и надежно. Рухнув на джунгли, машина потеряла крылья, а в них горючее, оно-то и взорвалось. Но уже отдельно от фюзеляжа, именно поэтому мы до сих пор живы.

Сев в кресло второго пилота, я начинаю размышлять, мертвые мне мешают гораздо меньше, чем живые. Итак, двигатель вышел из строя. Почему-то. К тому времени летчики уже боролись с симптомами отравления. Я не верю в такие совпадения. Явно кто-то хотел, чтобы этот самолет упал, причем именно здесь и сейчас — так рассчитали дозу яда. Видимо, один из моих спутников нажил смертельного врага, а в дерьме оказались все мы. Меня ведь ждут именно сегодня! А я сижу здесь. И никакой надежды выбраться — у меня нет снаряжения, чтобы пройти сквозь джунгли, нет оружия. Стюардесса отравить пилотов не могла, она же и сама здесь. Значит, мужчины что-то выпили перед вылетом, скорее всего кофе. Интересно, кто был целью? Не я — точно. А вот за богачей, находящихся в салоне, я бы не стала так уверенно утверждать…

— С вами все в порядке?

В кабину заглядывает блондин. В свете моих выводов не стоит демонстрировать ему излишнюю стойкость или сообразительность, это может оказаться опасным, так что я сейчас изображу ошеломленную растерянность, запоздалый шок. О, это я умею!

— Они умерли… Пилот умер у меня на руках! Как же так — мы спаслись, а они умерли?

— Нам всем нужно успокоиться.

Собственно, я уже успокоилась, но чтобы никто этого не заметил, сейчас примусь тихо, печально плакать. Голливуд потерял в моем лице звезду мировой величины — если я могу изобразить любую эмоцию. Теперь вот начинаю глотать слезы, изобразив на лице мировую скорбь. Мне и правда жаль погибших, но я точно знаю, что ни жалостью, ни истериками делу не поможешь. Собственно, смерть — это окончательно, тут ничего не исправишь. А еще я уверена: кто-то из моих спутников причастен к этому делу, так что мне совершенно некстати показаться ему или им слишком умной и, значит, опасной. Конечно, я попробую выжить в тропическом лесу и без снаряжения, но мне совершенно не нужна вот прямо сейчас чья-то помощь по отходу в мир иной, в джунглях и без того найдется достаточно желающих убить или сожрать.

— Им уже ничем нельзя помочь. — Блондин садится на корточки, наши глаза оказываются на одном уровне. — Однако мы-то живы, и нужно что-то делать.

— Об этом не беспокойтесь, о нас позаботятся джунгли.

— Что?

— Если в радиусе нескольких миль не найдется более-менее цивилизованного населенного пункта, мы не протянем и трех дней. Нас мало, мы не вооружены, у нас нет запаса пресной воды и продуктов, и мы представления не имеем, где находимся. Разве этих факторов не достаточно? По мне, так более чем.

— Пойдемте в салон. — Парень помогает мне встать, и я ему позволяю. — Нам нужно выработать план дальнейших действий.

— Вы идите, а я приду через минуту. Вытру лицо, не хочу, чтобы меня видели заплаканной.

Он настоящий джентльмен — повернулся и вышел. А я быстро обыскиваю кабину и тела пилотов. Вот как раз то, что нужно, — в сумке одного из летчиков нашелся заряженный пистолет и две запасные обоймы к нему. Прячу оружие за пояс и прикрываю блузкой. Ого, охотничий нож! Тоже неплохая штука. То, что я нашла эти столь необходимые в джунглях вещи первая, — огромное везение, теперь буду чувствовать себя увереннее.

Я выхожу из кабины и переступаю через тело стюардессы. Не повезло девушке — надо же было так неудачно упасть! Хотя, может статься, мы ей еще позавидуем.

В салоне все пришли в себя и тихо переговариваются. Толстяк что-то втолковывает пожилой даме, а та отрицательно мотает головой. Истеричка впала в ступор и смотрит в пространство, раскачиваясь из стороны в сторону. Медитирует? Не поможет. А старик держится отлично. И блондин пришел в чувство окончательно. Надеюсь, это все не он устроил.

— Какие будут предложения?

Функции председателя собрания взял на себя именно старик. Наверное, по привычке — скорее всего, таким тоном он обращается к своим подчиненным или членам какого-нибудь совета директоров. Но здесь он в равном со всеми положении, так что ему придется сбавить обороты. Собственно, какие в данном случае могут быть предложения? Возможно, наше падение уже кто-то заметил и к нам на всех парах мчится помощь. Но лично я в такое счастье не верю. А вот насчет того, как нам всем теперь быть, дело другое. Сама-то я знаю, что собираюсь сделать, но не скажу, это лишнее. Правда, и совсем молчать не намерена. Ладно уж, поделюсь своими соображениями.

— Думаю, нам нужно определить наше местонахождение, а там посмотрим.

Старик уставился на меня, нахмурившись. Отвечаю ему легкой улыбкой. Нет, мистер, не трать на меня порох, я не боюсь…

— Приемлемо, — хмуро улыбается дед. — Но для начала, по-моему, стоит познакомиться. Начну с себя. Фрэнклин Брекстон, глава корпорации «Континентальные пластмассы», а это моя жена Керолайн. Кто дальше?

— Меня зовут Мерион Хиксли. Из уистлокских Хиксли. — Пожилая леди презрительно кривит губы, что не идет на пользу ее внешности, затем кивает на толстяка: — А это мой сын Джейкоб.

— Хиксли, Хиксли… — задумывается старик. — Не те ли, у которых сеть «Бриттани»?

— Да, супермаркеты «Бриттани» принадлежат нашей семье, — гордо выпрямляется в кресле лысоватый сыночек. — Их ровно тридцать и…

— Заткнись, Джейкоб! — Любящая мать, очевидно, держит дитятко в ежовых рукавицах. — Нечего болтать, это не твоя заслуга. Если бы все зависело от тебя, то…

— Обсудите семейные дела в другой раз, — злобно сверкнул глазами Брекстон. — А вы, сэр?

— Эдвард Краузе, журналист из «Таймс». Можно просто Эд, — пожал плечами блондин. — Не думал я, что командировка закончится таким образом.

— Никто не думал. Да я бы и близко не подошла к этой консервной банке, если бы могла предположить такое! — Леди Мерион морщится, слушая меня, а я люблю подразнить высокомерных снобов. — Меня зовут Тори Величко, я врач.

— Странная фамилия. — Миссис Хиксли подозрительно щурится. — Иностранка?

— Собственно, в данный момент мы здесь все — иностранцы, — с некоторым вызовом говорю я. Старую дуру пора поставить на место. — Или вы что-то определенное имели в виду?

— Да как вы смеете так отвечать!

— А почему бы и нет?

— Прекратите. — Старик Брекстон поднимается. — Миссис Хиксли, нет смысла затевать ссору, мы все в одинаково паршивом положении. Надо определиться с порядком дальнейших действий, а для этого, как верно заметила мисс Величко, должны знать, где находимся. Кто-то разбирается в картах и приборах?

Я, конечно, разбираюсь, но объявлять о своих умениях пока не стану, ведь кто-то из моих спутников может оказаться не тем, за кого себя выдает. Хорошо еще, что у меня теперь есть оружие, в случае чего я смогу позаботиться о себе, а пока сделаю вид, что испугана. Я уже допустила ошибку, когда принялась оказывать им помощь, но это дело моего врачебного долга. Зато теперь, когда я знаю, что больных и раненых среди них нет, мой первейший долг — уцелеть самой.

— Я попробую. — Эдвард неуверенно смотрит в сторону кабины. — Но там тела пилотов.

— Да, ужасно… Что же с ними делать? — Мерион ломает сухие пальцы. — Может, вынесем их наружу?

— Пока не определились с местонахождением, открывать люк не стоит. — Брекстон беспокойно смотрит в иллюминатор. — Судя по пейзажу за стеклом, мы в джунглях, значит, трупы тут же привлекут внимание хищников, и мы потом не сможем покинуть самолет. Я думаю, тела надо перенести в багажный отсек, там должно быть достаточно места.

— Тогда давайте так и сделаем. — Эдвард поднимается. — Джейк, помоги мне.

— Нет! Мой сын и пальцем не дотронется…

— Ты сегодня заткнешься или нет? — уже лопнуло у меня терпение. — Не хочешь, чтобы твой малыш измазал пальчики, — вставай и сама таскай трупы.

Я знаю такую породу людей. Они привыкли, что каштаны из огня для них всю жизнь таскают служащие, которых они и за людей-то не считают. Ишь, как удобно устроилась — все перед ней на задних лапках должны скакать. Но — не я. Когда-то давно я была знакома с точно такой же ведьмой, и она не раз пожалела, что свела со мной знакомство.

Старуха щелкнула челюстью и возмущенно задохнулась. Наверное, никто никогда не разговаривал с ней в таком тоне. А в глазах толстяка промелькнуло торжество. Вот бедолага, мамаша совсем его кастрировала. Что ж, парень, пора становиться мужиком, сейчас как раз подходящий момент.

— Джейк, не смей!

— Мама, но мистер Брекстон пожилой человек, а…

— Джейкоб!

— Мама…

— Немедленно сядь на место, я сказала!

Толстяк возвращается в кресло, пряча глаза, в которых стыд и ненависть. Когда-нибудь он не выдержит и пошлет мамашу по известному адресу, а то и убьет. Правда, это дальняя перспектива, которая в свете последних событий может и приблизиться.

— Миссис Хиксли, вы ведете себя отвратительно. — Брекстон сжимает губы. — Мы сможем спастись, только если будем действовать сообща. Никто не придет нас спасать, мы должны сами о себе позаботиться.

— Я с места не сдвинусь до прибытия спасателей.

— Желаю удачи. Будете ждать их до конца своих дней, а наступит тот конец, может быть, очень скоро. За полчаса вы успели перессориться со всеми присутствующими.

— Мне до вас всех нет никакого дела. Когда я попаду домой, сразу позвоню сенатору Трессону, и тогда…

Мы с Эдом оставляем их ссориться и идем в кабину. Трупы пилотов ее не украшают, а потому мы выносим тела летчиков в багажный отсек. Так же укладываем мертвую стюардессу. Я забираю свой чемодан и ставлю у двери. Затем достаю из шкафчика полотенца и прикрываю лица погибших. Это все, что я могу для вас сделать, ребята. Мне жаль. Ну а багаж остальных пусть стоит здесь — я им не носильщик, захотят — зайдут и возьмут. Пора бы заняться делами, раз уж кабина теперь пуста.

— Подожди, я тоже возьму свои вещи. — Эд осторожно переступает через тела и снимает с полки большую сумку. — Но если придется уходить, чемоданы нужно будет оставить.

— Носки и белье, туалетные принадлежности и медикаменты необходимо взять, если не хочешь остаться без ног, например. В джунглях любая царапина чревата такими последствиями, что подумать страшно.

Журналист кивает, и мы идем в опустевшую кабину. Самолет уткнулся носом в какие-то кусты, по стеклу ползают насекомые, но само стекло уцелело, что радует меня несказанно.

— Посмотрим, что у нас есть. — Эд достает карту. — От удара бортовой компьютер, конечно, накрылся, и все же попробуй его проверить. А я тем временем посмотрю, что смогу понять на карте.

Я усаживаюсь в кресло пилота и нажимаю все кнопки подряд, пытаясь оживить компьютер. Пустая трата времени, удар был очень сильным. Хотя… Что-то здесь не так, но что? Да многое не так! Ведь сначала заглох двигатель…

Экран вдруг замигал, на голубом фоне пульсирует надпись: «Уровень горючего — 0». Стоп, как это? А, теперь понятно, отчего заглох двигатель — без горючего он и не мог бы работать, такие правила игры.

— Что там? — Эдвард заглядывает мне через плечо. — Не может быть!

— Может. Потому-то мы и живы. Если бы взорвалось горючее, нас бы ничто не спасло, а так баки были пусты.

— А что же взорвалось?

— Пары, оставшиеся в баках. Меня другое интересует: как могло случиться, что закончилось горючее? Его либо сбросили в полете, либо не долили изначально. Тогда, возможно, дело в неисправных датчиках уровня горючего…

— За всем следит бортовой компьютер.

— Вероятно, сломался, и никто не заметил. Либо же с ним кто-то поупражнялся загодя, и он показал достаточный уровень горючего, а на самом деле баки не долили.

— Значит…

— Значит, кого-то из пассажиров хотели убрать. Остальные попали в ловушку за компанию.

Я прикусила язык, буквально проглотив продолжение: а чтобы уж совсем наверняка убрать, отравили пилотов, чтобы те ничего не смогли сделать. Но говорить об этом журналисту плохая идея, хватит и того, что я знаю. Между прочим, яд был медленно действующий, дозировку рассчитали с точностью до минуты. Дали его пилотам в аэропорту, потому что во время полета они ничего не пили — нет грязных чашек ни в кабине, ни в отсеке стюардессы. Да я бы и заметила, если б девушка заходила в кабину, с моего места это было отлично видно.

Эдвард о чем-то размышляет, глядя на экран.

— А может, пилот сам сбросил горючее, зная, что таким образом дает нам шанс?

— Может, и сам. Но давай договоримся: остальным мы это все не расскажем, ладно?

— Ты права… А ты умная женщина, Тори Величко.

Я и без тебя это знаю, парень. Только лишь надеюсь, что нынешнее безобразие — не твоих рук дело.