8

— Виктор Васильевич, добрый день.Ясинская беспокоит.

— Юлия Павловна, дорогая! Рад вас слышать. Что я могу для вас сделать?

Чересчур приветливый ты мужик, чтобы это было правдой.

— Я вас очень прошу, если будет время, поднимите свои записи или что у вас там... Напомните мне, пожалуйста, точные даты моих посещений в этом году — не считая последнего раза.

— Все, что угодно, только если вы приедете лично. В любое удобное для вас время. Вы же понимаете, что такие сведения по телефону не даются.

— Я все понимаю. Но я неважно себя чувствую, поэтому...

— Юлия Павловна, выход всегда есть. Я пришлю к вам домой курьера. Вы его уже знаете, он приносил вам ксерокс, когда вы были у нас в последний раз. И он тоже знает вас.

— Действительно, это выход. Виктор Васильевич, я вам очень благодарна.

— Рад был помочь. Курьер уже выезжает.

Лучше уж так, чем идти по улицам со следами удушения на шее. Светкин сейф тоже выплюнул необходимые документы. И теперь я знаю, что находилась в клинике Сен-Кристель в предместье Парижа. Почти месяц доктор Магали Делюк лечила мой невроз. В том числе — и с помощью гипноза. Вообще это что-то околонаучное, в моем понимании, хотя Виталий Петрович пытался переубедить меня.

Теперь нужно выяснить, когда у меня появились фотографии, которые я нашла в тайнике, и тот конверт с парижского показа. Узнать, кто фотографировал, и тогда, возможно, станет известно, кто те мужчина и девушка, потому что они кажутся мне очень знакомыми. Возможно, их еще кто-нибудь узнает.

Игорь развлекается с компьютером. Говорит, что только слышал об этой модели, а видеть — не видел. Если верить документам, я приобрела его в феврале этого года.

Зачем? Возможно, я что-то раскопала и решила провести собственное расследование. Именно поэтому кто-то устроил мне автокатастрофу? У меня, как у кошки, куча жизней, знать бы, сколько еще осталось в запасе!

Во многих вопросах мне поможет Вишневецкий. Он застал эту неразбериху в «Галатее», он подыскивал контракты для сотрудников, он же нанял новый персонал. Он знал меня до того, как я поехала во Францию. Он соврал мне в тот день, когда приезжал, сказав, что работает с мая пятого года, значит, он знает гораздо больше меня. И если я вежливо поинтересуюсь, никуда он не денется, все выложит. Я умею спрашивать. И спрошу — в ближайшее время. А это, наверное, курьер из банка. Быстро же они обернулись!

— Юлия Павловна, я привез бумаги.

Симпатичный парнишка, просто гора мускулов.И никакого маникюра. У такого попробуй отбери что-нибудь — неделю будешь зубы в унитазе искать. Если будет чем. Виктор Васильевич умеет подбирать штат.

— Большое вам спасибо. Где мне расписаться?

— Сюда, пожалуйста, оттиск большого пальца, — автоматика, черт меня подери! Зато надежно. Потому что пластическая хирургия — вещь общедоступная.

— Я должна что-то заплатить?

— Нет, вы же клиентка нашего банка.

В последний раз я наведывалась к сейфу первого марта. За день до аварии. Я что-то взяла или что-то оставила там? А перед этим я была там двадцатого февраля. Тоже не знаю зачем. Но это значит, что в последнее время у меня возникли определенные проблемы. Но какие? Надо ехать в офис и переговорить с Вишневецким, а еще лучше — найти к нему подход в так называемой неофициальной обстановке. Есть методы. Но это на самый крайний случай. А еще можно поставить ему «жучок» — в телефон, в кабинете, дома...

— Юля, иди на минутку сюда, — это Игорь. Ну, дитя малое!

— Я немного занята.

— Смотри, что я нашел. Оказывается, твоя машина не просто подключена к Интернету. Нет, отсюда можно считывать даже секретные файлы из разных частей света. Вот тут есть небольшая система, которая выглядит как игровая приставка. И она выполняет эти функции. Но стоит только набрать определенный код — и весь этот искусственный мозг превращается в идеального шпиона. Отсюда можно даже подслушать разговор, который происходит в комнате, где есть компьютер, подключенный к главному терминалу в Вене или в Риме. Ты, наверное, знаешь, что после конфликта в двухтысячном «Майкрософт» построил единую европейскую систему, частью которой стала универсальная антивирусная программа. Любой вирус нейтрализуется за считаные секунды. Но... Оказывается, есть и недостатки. Твой компьютер не принадлежит к серийным моделям. Он только выглядит так. Где ты его взяла?

— Не знаю. Представления не имею. Ты же видел документы. Он у меня недавно.

— Ты понимаешь, что я сейчас должен сделать? У меня есть гражданский долг. Должен быть. Ты понимаешь?

Придется решать вопрос прямо сейчас. Жалко. К черту иллюзии.

— Я понимаю. Что ты собираешься сделать?

— Я? Собственно, ничего. Видишь ли, я, конечно, патриот, но ничем, кроме неприятностей, я этому государству не обязан.

— Ясно.

— Я и хотел, чтобы было предельно ясно. Теперь ты меня не убьешь?

— Нет' По крайней мере сейчас.

— Ты мне не доверяешь?

— Я себе доверяю через раз.

— Я люблю тебя! С той самой минуты, как увидел тебя тут, в дверях спальни — в прозрачном пеньюаре, с кружевами на шее и с перепуганными глазами. Ты боялась не того, что хотел сделать тот тип. Ты боялась того, что должно было случиться между нами. И я влюбился — сразу. Кстати, все хотел спросить: как тебе удался этот трюк на лестнице? Ты знаешь, я раньше занимался вольной борьбой, самбо, изучал восточные единоборства, но то, что ты сделала, невозможно. Он захватил тебя гарротой, сзади. А ты успела сломать ему шею еще до того, как перекинула через перила.

— Наверное, мы учились разным вещам. Все, что ты перечислил, просто спорт, а меня кто-то учил убивать, и учил не один год. Этого я пока не могу понять. А тот дурно пахнущий тип слишком близко подошел ко мне. Что делает человек, когда ему на шею набрасывают гарроту? Человек инстинктивно, рефлекторно хватается за то, что мешает дышать. Это рефлекс, но рефлекс можно преодолеть. Поэтому я ухватила нападающего за голову, одновременно немного присела — все остальное было уже делом техники. Если бы он был профессионалом, он бы не дал мне такого шанса. Но он был просто мелким жуликом.

— Но когда ты шла наверх, ты этого еще не знала.

— Я поняла, что он дилетант, как только уловила вонь. Профессионального убийцу я бы так быстро не заметила.

— Ясно.

— Тогда за дело. Клиника Сен-Кристель в Париже. Доктор Магали Делюк. Я там была, согласно документам, с семнадцатого марта по девятнадцатое мая пятого года. Найди все, что только можно найти.

— Нужен код доступа. Это может затянуться на несколько дней.

— Займись этим. Я поеду в офис, пора начинать шевелить осиное гнездо. Я о многом хочу порасспросить.

— Ты поедешь одна?

— Я позабочусь о себе.

— Я знаю.

— Работай.

— Почему ты не хочешь подождать, пока выздоровеешь?

— Потому что к тому времени отсюда нужно будет уносить ноги и переходить на нелегальное положение. У меня должен быть максимум информации, возможно, бежать придется завтра, кто может знать?

— Но...

— Будет время — объясню. Сейчас надо работать.

Возможно, будь я одна, мне было бы легче. Хотя его помощь во многом кстати. Но что мне дальше с ним делать? Не таскать же его за собой? А оставить тут — над ним сразу же установят опеку те, кто заинтересован, а такого человека, который не сломался бы при умело проводимом допросе, просто не существует. За исключением некоторых психопатов, но к этой категории я Игоря не причисляю.

Надо достать машину, ездить на такси неудобно. Пока еще сгодится, но на перспективу нужна собственная колесница. А дом моды «Эрика» очень красивый и расположен уютно. Большие окна, манекены, особый запах... Это было важной частью моей жизни последние шесть лет. С этим, возможно, связаны мои самые гадкие поступки, которые я никогда не прощу себе, если только точно узнаю, что имела к кое-чему отношение. Торговля людьми — это просто ужасно. Даже хуже, чем работорговля в позапрошлом столетии, потому что тогда не было такого направления, как торговля органами.

— Вы что-то хотели? Я могу вам чем-нибудь помочь? — Девчонка за столом в пустом холле, оформленном в розовых тонах. — Ой, простите, Юлия Павловна! Пожалуйста, простите! Я вас не узнала.

— Потому что ты сидела и читала журнал, — я должна вести себя так, как раньше, а именно такую модель поведения здесь знают. — Ладно, не дрожи, но имей в виду...

— Больше никогда не повторится, спасибо вам. Обещаю, что...

— Ладно, хватит. Верю. Вишневецкий у себя?

-Да.

— А мой кабинет открыт?

— Нет, как можно...

— Ну, так открой, — тут никто не должен заметить, что со мной что-то не так.

— Конечно, секундочку, — она достает ящичек с ключами, минуту роется там, потом идет по коридору. Она пытается не обогнать меня, чтобы я не подумала, что она невежлива со мной. Но это трудно сделать, потому что я хочу, чтобы она шла впереди. Я даже не представляю, где здесь мой кабинет.

— Вот, пожалуйста.

Открываются двери из голубого пластика. Сколько это могло стоить? Красивый кабинет. Даже не кабинет, а студия. Тоже в синих и голубых тонах. А у меня есть-таки вкус к жизни!

— Оставь ключи. Свободна. И займись делом.

Она поспешила назад, чтобы ее не заподозрили в том, что она прохлаждается на работе. Какой же у меня характер, если меня здесь так боятся? В конечном итоге это даже хорошо. Сейчас я просмотрю бумаги в столе, хотя, уверена, их уже просматривали, и не раз.

Вот телефон внутренней связи. Я помню имя девушки в холле, оно на карточке, которая прикреплена к лацкану ее жакета. Ее зовут Карина. Итак...

— Карина, у нас должны быть фотографы. Кто-нибудь из этих бездельников на месте?

— Юлия Павловна, я сейчас вызову его к вам.

— Он один? Господи, совсем вылетело из головы... Но ведь были, кажется, два человека.

— Да, но Сабина в отпуске, у нее родился ребенок. А Феликс должен быть где-то здесь.

— Пусть немедленно явится ко мне в кабинет. Принеси мне его личное дело.

Сейчас я узнаю о тех фотографиях, если, конечно, он их делал. Но я подозреваю, что здесь скорее соврут на Страшном суде, чем мне. А пока просмотрю досье.

— Прошу, садитесь.

Невысокий худощавый человек лет сорока пяти на вид, хотя ему только сорок Плохо выглядит. Черные кудрявые волосы, небольшие быстрые глаза. Когда он был моложе, девушки, наверное, вились вокруг него, как мухи, но это уже в прошлом, а сейчас он просто фотограф. Девушкам уже неинтересен, хотя сам, наверное, еще не осознал этого.

— Вы работаете здесь не с мая пятого года, как записано в личном деле, — я не спрашиваю, а утверждаю.

— Мы же говорили об этом... Я все рассказал. Все, что знал. Юлия Павловна, пожалуйста... У меня только что родился ребенок..

— У Сабины родился.

— Да, но мы же семья! Хотя, я понимаю, вас это не интересует. Да, я фотографировал голых девушек, Богулевский хорошо платил. Сабина не знала, не говорите ей. Я понятия не имел, для чего эти фотографии.

Я молча смотрю на него. Он чего-то страшно боится и, несомненно, что-то знает.

— Вы не все мне рассказали, правда? Не нужно отрицать. Сейчас я хочу услышать полный вариант вашего рассказа — и мы навсегда забудем о вашем участии в этой истории.

— Да, я кое о чем умолчал. Но это только потому, что думал, что вы и сами все знаете. Простите, Юлия Павловна, но я был уверен, что вы в курсе дела.

— Я слушаю вас. И давайте без лирических отступлений.

— Да, конечно. Когда вы выезжали с коллекциями за границу, то везли не только одежду- Я это уже говорил. И Богулевский каждый раз заставлял меня делать такой мини-каталог, то есть то, что вы видели. Я фотографировал, потом отдавал ему, он платил за это отдельно. Я, конечно, подозревал, но точно ничего не знал и милиции не сказал. Алексей Иванович предупредил о последствиях. Да я и сам не дурак, соображаю.

— Все это я уже слышала в прошлый раз. Это вы снимали для меня показ в Париже?

— Я... я снимал, но пленка где-то... Вместе с камерой исчезла. Еще там. Откуда вы знаете? Я считал: прошло столько времени... Сабина тогда тоже снимала, обошлись... Не увольняйте меня, прошу вас, мне нужна эта работа. Я вам кое-что расскажу, — он оглядывается на закрытые двери.

— Я не собираюсь вас увольнять, с чего вы это взяли? И ваша жена сможет вернуться к нам, когда придет время. Поэтому вы сами решайте, что мне рассказать, я на вас не стану больше давить.

Он недоверчиво смотрит на меня, а потом, осознав, что я говорю правду, вдруг начинает всхлипывать. Его воля полностью сломлена. До чего же нужно довести человека, чтобы он вел себя вот так?..

— Успокойтесь, Феликс, — я наливаю в стакан воды. — Вот, выпейте и успокойтесь. Не такая уж я ведьма, как вы думаете, не надо меня бояться. Я ни в чем вас не обвиняю и во многом понимаю. Вы должны были делать то, что делали, чтоб вылезти из нищеты.

— Да, — он пьет воду, рука его дрожит. — Да, я должен был это делать. Вы же знаете, что творилось. Фотоателье накрылись, везде только «Кодак». Я специализировался на художественном портрете, а тогда начал делать портреты на могилы, но всех подмял «Ритуал», только их мастера имели право выполнять такие работы. Брался фотографировать свадьбы, но я же мастер, а это — халтуpa, да и молодые наступали на пятки. А потом Богулевский подобрал меня, оплатил все мои долги, даже коммунальные. А возвращаться в нищету я боялся, потому что тогда уже подумывал о том, чтобы разом покончить со всем этим... Я не мог так Поэтому не болтал лишнего.

— Феликс, я понимаю вас. Идите работайте. Я не упрекаю вас ни в чем, поймите. Я просто хочу разобраться. Хочу знать. Но я не буду больше мучить вас. Я знаю, у вас семья, вам это ни к чему. Можете идти.

— Подождите. Я должен кое-что вам рассказать. Может, это и не имеет значения, но мне так не кажется. Неделю назад я задержался в лаборатории, потому как Сабина нафотографировала, а сама... Так что я печатал се снимки — и вдруг слышу, как Олег Иванович с кем-то говорит по сотовому. Речь шла о вас, я уверен. Он говорил с мужчиной и будто бы оправдывался перед ним. Рассказал, что вас скоро выписывают после операции, все описал. А еще почему-то повторял: «У нее ничего нет, она никогда даже не поинтересовалась, ни единым словом не напомнила». Вот и все, что я слышал. Но вы же знаете, что он любит вас. И ненавидит.

— Впервые слышу, — я делаю удивленный вид, и это мне не трудно. — С чего вы это взяли? Мы столько лет работаем вместе, но я ничего такого не замечала.

— Тогда вы, уж простите мою наглость, очень неопытная женщина. Он влюблен в вас с первого дня. С того самого дня, как Богулевский поставил его следить за вами. Не говорите, что вы и этого не знали. И он честно собирался следить, но так влюбился, что... А вы знали и не могли простить ему, что он согласился на такую мерзкую роль. Ведь вы сами ему сказали, мы все слышали. Перед показом в Париже, он же объяснился вам. Думал, что перед всеми вы будете более снисходительны. Неужели вы забыли?

— Я просто думала, что эта блажь у него уже прошла.

— Вы и вправду слишком неопытная женщина! Вот верите — говорю вам это, а сам весь дрожу. Никогда не думал, что у нас с вами выйдет такой разговор. Но если вы действительно не знаете, а все здесь в курсе... Конечно, оно и понятно, вам не до этого: вы себя загоняете на работе. Вы простите, если я что-то не так сказал, но если уж зашла речь об этом, вы должны узнать все. Ничего у него не прошло. Когда вы вернулись из Парижа, он хотел наладить отношения, а вы так странно себя вели... Он же тогда еще не был таким гордым, мы с ним немного дружили, выпивали вместе иногда... Так что я был в курсе всех дел.

— Не понимаю, что в моем поведении могло показаться вам странным... Я тогда немного приболела, но это, наверное, просто от переутомления, так что... Тем более весь персонал был новый.

— Да, но вы вели себя так, словно ничего не случилось. И совсем не хотели замечать Олега. Раньше хоть о погоде говорили, а тогда — все, как отрезало. Только о работе. Иногда высказывали недовольство, но так, безразлично. Он ненавидит вас за это. И я не удивлюсь, если он задумал что-то плохое. Нет, не так, чтоб навредить, он же любит вас, а так, чтобы стать вам необходимым.

— Я не все поняла, но благодарна вам, Феликс, за откровенность. Никому не рассказывайте о нашем разговоре, даже жене. Если кто-то спросит, зачем я вас вызывала, скажете...

— Скажу, что вы хотели просмотреть таллинские снимки. Я скоро напечатаю их и принесу. Там, кстати, много интересного. Королев представил любопытную коллекцию, вот увидите.

Он поспешно выходит. Понятно, что он не выдержит даже слабого нажима и расколется. Но я не узнала ничего особенного. А вот господин Вишневецкий меня обманул. Я давно это знала, так что пришло время нам пообщаться. И, если я правильно поняла, скоро он объявится собственной персоной.

— Юля, здравствуй, — я так и предполагала. — Как это я не услышал, когда ты заходила? Ведь сижу здесь, напротив... Как здоровье?

— Что там Королев представил в Таллине? Почему ты мне не сообщил?

— Но это мелочи! Просто я решил сделать там небольшую премьеру, чтобы девушки вошли в образ, хотел видеть реакцию. Спроси лучше о Варшаве. Вместо тебя ездила Вика. Полный успех. Обо всем договорено. Принести документы?

— Я удивляюсь, что ты спрашиваешь. Потом пришлешь Вику.

— Хорошо. Тут еще одно дело... У Сабины родился ребенок. Мы должны выплачивать ей пособие, и нам нужен еще один фотограф. Если уволить Сабину, у меня на примете есть один парень...

— Мы не можем уволить Сабину, закон не позволяет.

— Давай скажем, что уволим Феликса, если она не согласится уйти добровольно. Ну не платить же ей пособие, в самом деле! Мы не благотворительная организация.

— Мы не станем этого делать. Если нам нужен фотограф, возьми кого-то временно. Вернется Сабина — будет работать.

Неужели я раньше могла бы сделать такое?

— Но ты подумай: ребенок будет болеть, оплачивать больничные...

— Ты слышал, что я сказала.

— Юля, но...

— Не принимается. Я уже все решила. Если не согласен — можешь уволиться.

— Ты меня ненавидишь!

— Не начинай опять этот бесполезный разговор. Здесь не о чем говорить.

— Но ведь было время, кода ты иначе относилась ко мне! — Он идет ва-банк. Ну-ка, парень, что ты задумал?

— Ты сам виноват.

— Я не знал...

— Чего ты не знал?

— Сама знаешь. Я еще тогда все тебе сказал. Все слышали. И все слышали, что ты ответила. Ты не могла меня пощадить. Тебе надо было растоптать меня тогда. Ты меня до сих пор ненавидишь. Но ты не знаешь... И никогда не узнаешь...

Он идет к дверям. Нет, милок, ты сейчас как раз в нужной кондиции. Пришло время задавать вопросы.

— Почему ты сказал, что работаешь на меня с мая пятого года, если это не так?

— Но это правда! До этого я работал на Богулевского.

Нет, дорогой, не так просто. Что-то ты крутишь.

— Зачем ты уволил мой персонал?

— Но ты же приказала!

— Не ври. Ты не хуже меня знаешь, что я ничего тебе не приказывала. Поэтому повторяю вопрос: зачем?

— Я просто выполнял твой приказ.

Он врет как сивый мерин, а теперь еще пытается улизнуть.

— Сядь. Ты уйдешь тогда, когда я тебе скажу. Все контракты наших сотрудников датируются маем пятого года, так?

— Ты видела документы.

— Но кое-кто работал и раньше. Например, эта кукла на коммутаторе. Так?

— Да, так. Какое это имеет значение? — Он начинает нервничать.

— И ты знаешь, что она расколется, если я начну спрашивать.

— Она ничего не знает, поэтому она еще здесь.

— Это ты так думаешь.

— Я точно знаю.

То, что ты с ней спишь, не дает тебе знания ее мыслей.

— Тебе лучше рассказать мне. Тогда, возможно, я не сделаю с тобой то, что сделала с двумя пьяными садистами и вонючим типом с гарротой. Чего побледнел, думал, и не пойму, откуда ветер дует?

Теперь уже я играю ва-банк. Но играю правильно. Он не умеет держать себя в руках, весь просто позеленел. Не боец.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Тогда почему ты так вспотел? Тебе жарко? А им, наверное, холодно сейчас в холодильнике. Может, стоит и тебе присоединиться к ним?

— Так это ты?..

— Нет, папа римский! А ты как думал? Нет, дорогой, оказалось, что убить меня непросто. Но тебе-то это зачем?

— Ты не... Я не... Это не я... Я не хотел этого...

— Кто послал мне снимки парижского показа?

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

— Зато я знаю. Вот этот снимок. Кто прислал мне его? Кто эти двое?

— Я не...

— Если ты еще раз скажешь, что ты «не», вот этот симпатичный нож будет торчать из какой-нибудь важной части твоего тела. А ты даже кричать не сможешь, — я подхожу к нему. — Отвечай, сукин сын, не то я тебе сейчас уши отрежу. Кто эти двое? Кто прислал мне это?

— Я прислала. А теперь брось нож и сядь на место.

Я утратила форму. Или эта сучка зашла слишком тихо. Откуда у нее револьвер? Небольшой калибр, но здесь большего не требуется. Но больше всех удивлена не я, а Вишневецкий.

— Карина? Зачем ты взяла мой револьвер? Что ты здесь делаешь?

— Отойди от него и брось нож.

Она пытается говорить спокойно, только я знаю, что она боится. Господи, если бы хоть немножечко знать, что здесь, черт подери, происходит? Я уже ничего не понимаю.

— Если хочешь стрелять — стреляй. Если нет — нечего размахивать зря.

Она думает, что револьвер — что-то типа волшебной палочки. Стоит только пригрозить, и все произойдет так, как хочется. Очень опасная иллюзия.

— Я выстрелю, не сомневайся. Брось нож.

— Зачем ты прислала мне фотографии? Кто эти люди?

— Тебе не надо спрашивать. Ты знаешь, — ее пальцы побелели, сжимая револьвер. Она может нажать на курок чисто случайно.

— Карина, но почему?! — Это крик обиженного самца. У его собственности оказались чувства и желания. Как она посмела не доложить?

— Потому что надоело. Вы все танцевали под ее дудку. А потом ты решил подчинить ее — да не тут-то было, так ведь? Зачем тебе это было нужно? Она была нужна тебе? Она, а не я. Нет. Я все знаю. Я нашла эту папку — да, ту, что ты прячешь в крышке стола. Ты же узнал фотографию? Потому что сам их делал... — он срывается с места, она поднимает револьвер и целится в меня. Я понимаю: она выстрелит. В ее глазах столько ненависти — она сделает это. Я бросаю нож, одновременно гремит выстрел, и Вишневецкий падает. Если бы он не пытался достать Карину, пуля пробила бы мне грудь, а так он поймал ее сам. Жаль. Они оба были нужны мне живыми. У девки нож торчит из горла. Мои ножи летят туда, куда я захочу.

-—Керстин... — голос Олега. Он смотрит на меня. Хочет что-то сказать?

—Кто такая Керстин? Как ее найти?

— Ты — Керстин...

Егo голова падает с глухим стуком. Я знаю: он мертв.