Книга: Моя незнакомая жизнь
Назад: Глава 17
Дальше: Глава 19

Глава 18

Дома, в городе, неприятности начались сразу, я даже вещи не успела вынуть, вернувшись. Мама вдруг принялась рыться в моей сумке.
– Откуда у тебя эта шкатулка?
Я не собиралась ее прятать, наоборот. А о двойном дне она и не подумает. Но я не успела ее вынуть из сумки.
– Нашли с Игорем на Ганином болоте.
– Вы лазили туда?
– Ну, если я говорю, что нашла там шкатулку, то, конечно же, лазили.
Мама открывает шкатулку.
– Пупсиков сложила… Аня, какой ты еще ребенок! Спрятала, думала, я не найду… Зачем ты взяла чужое?
– Я не прятала, просто я не успела вещи распаковать, всего час как в дом зашла. Мама, коробка ничья, ведь в ней были пуговицы, иголки и нитки. Я их высыпала, а шкатулку взяла. Кому от этого стало хуже?
– Я бы никогда не взяла.
– А я взяла, она красивая.
– Да, красивая. – Мама проводит пальцами по резному узору. – А это что такое? Откуда у тебя серьги?
– Игорь подарил, тети-Лизины. Ей их когда-то купили на выпускной.
– Они же золотые! Аня, мальчик не имел права отдавать их тебе без спросу, он ребенок! А ты не должна была брать.
– Ирина Федоровна дала их ему, чтобы мне подарил.
– Вот как? – Мама недобро смотрит на меня. – Аня, я же немедленно проверю!
– Можешь звонить хоть сейчас.
– Так и сделаю. Но если ты мне солгала, я не знаю, что с тобой сотворю!
И так всегда. Никак не могу привыкнуть к пристрастному вниманию, которое проявляет ко мне мама, почему-то уверенная, что, стоит ей меня «упустить», как я сразу начну пить, курить, покачусь по наклонной плоскости и в итоге окажусь в тюрьме. А ведь я хорошо учусь и нормально себя веду. Но все мои слова она проверяет и перепроверяет. Мама постоянно пытается поймать меня на лжи, в чем-то изобличить. Говорить правду ей нельзя вовсе, а потому лгать я умею виртуозно, любую версию подкрепляю доказательствами и алиби, способными выдержать многократную, многоуровневую мамину проверку. Я давно научилась осторожности и конспирации, меня уже спокойно можно засылать резидентом во вражеский тыл, потому что все разведки мира – сопливые дилетанты по сравнению с ней.
– Ирина Федоровна сказала, что и правда разрешила. – Мама снова входит в мою комнату, чувствуя себя немного виноватой, чего очень не любит. И чтобы избавиться от неуместного чувства, она сейчас найдет повод обвинить меня еще в чем-нибудь. – А зачем вы лазили по болотам? Разве я не велела тебе держаться подальше от болот?
– Мама, ты сначала требуешь правду, а потом сама же меня за нее и ругаешь.
– Я не…
– Ты всегда так делаешь. Сначала выдавливаешь из меня подробности, потом ими же меня попрекаешь.
Подобная мысль ее, видимо, никогда не посещала. Нужно отдать маме должное: при всей своей пристрастной подозрительности она человек справедливый и даже способна признавать свои ошибки. Правда, тут же делая их моей виной.
– В общем, да, так и есть, я постоянно тебя за что-то ругаю. – Мама смотрит на меня, словно впервые видит. – Но ради твоего же блага, чтобы ты избегала ситуа-ций, в которых можно принять неправильное решение.
– Просто ты мне не доверяешь. Тебе всегда мало моих слов.
– Но это же нормально! Конечно, я проверяю. Я должна знать, что происходит в твоей жизни, дабы предупредить негативные последствия твоих поступков.
– А почему ты считаешь, что у моих поступков обязательно будут именно негативные последствия?
– Потому что ты лживая, скрытная и неуправляемая.
– Ну, вот и поговорили…
Я никогда прежде не спорила с ней, принимая как должное все ее расследования, и потому мама никогда не произносила того, что прозвучало сейчас. И она сама испугалась своих слов. Но сказанного не воротишь.
– Не смей со мной разговаривать таким тоном!
Ага, привычный гамбит, когда нечего возразить. Раньше я все это пропускала мимо ушей, но теперь я другая. Нынешнее лето изменило меня, и то, что я принимала раньше, сейчас не приму. Потому что не понимаю, отчего я всегда виновна, то есть в любом случае виновна по умолчанию. Больше не хочу, чтобы каждый мой шаг контролировался, словно я слабоумная. И меня достает постоянная необходимость собирать доказательства своей невиновности, готовить алиби и оправдываться. Бесконечно оправдываться. К тому же любые оправдания подвергаются тщательной проверке путем звонков подругам, родителям подруг, соседям… Мне надоело чувствовать себя шпионом во вражеском тылу, тщательно прятать все, что касается моей настоящей жизни. Ведь даже самые невинные вещи не вписываются в представления матери о том, что мне, по ее мнению, нужно.
– Молчишь?! Совсем распустилась за лето! Ну, я за тебя возьмусь…
Вот и все. О чем можно говорить, если я априори вечно подозреваемая, обвиняемая, подсудимая и осужденная в одном лице? Но больше так не будет. Я еще не знаю, что сделаю, но уж точно не позволю с собой так обращаться.
– Куда ты собралась? Немедленно вернись!
Истошный крик матери гонит меня из подъезда.
Отчего она всегда так орет? Неужели сама не видит и не понимает, как гадко выглядит? Зачем она это делает со мной? Почему папа всегда молчит и всегда на ее стороне?
Я ненавижу Суходольск. Ненавижу наш микрорайон, застроенный стандартными желтыми пятиэтажными коробками, в которых холодно зимой и кромешный раскаленный ад летом. Но почему-то должна здесь жить. А в Телехове, деревне, раскинувшейся посреди леса, все по-другому. Как жаль, что мне не позволяют остаться там навсегда.
Куда же мне сейчас пойти. А, знаю…
– Заходи, Аня.
Надежда Гавриловна, как обычно, подтянутая и аккуратная. Когда бы я ни пришла, на ней всегда чистая блузка и отглаженная юбка.
– С мамой поссорилась.
Я рассказываю о своих огорчениях, а учительница слушает и кивает.
– Аня, мама просто очень любит тебя и боится, как бы с тобой не случилось беды.
– И поэтому я постоянно должна чувствовать себя, как партизан во вражеском тылу?
– Я просто объясняю тебе ее мотивы. А ты за лето выросла, повзрослела… Теперь тебя обижает то, что мама руководит тобой?
– Меня это и раньше обижало, но я как-то мирилась. А сегодня поняла, что все, больше мириться не стану. У меня ощущение, что для матери я преступница, которую она просто не смогла поймать на горячем, хоть постоянно и пытается.
– Пытается на чем-то тебя подловить и изобличить?
– Да, именно подловить и изобличить. Например, я говорю, что в семь была у Катьки. Она тут же звонит Катькиной матери и спрашивает, во сколько я пришла. Та ей говорит, что где-то в семь, начале восьмого. Ну, не посмотрел человек на часы! Зато я смотрела. Никому ведь и в голову не приходит, что меня заставляют отчитываться поминутно. Мать в истерике: ты сказала в семь, а пришла в начале восьмого, ты солгала, где ты была на самом деле…
– И так все время?
– Да, каждый день по много раз. Если я никуда не иду, устраивает мне допрос на предмет, не поссорилась ли я с друзьями. Говорю: все в порядке, просто посижу, почитаю. Так ведь и правда никуда идти не хочется, потому что должна буду отчитаться за каждую минуту, проведенную вне дома, и телефоны у всех, на кого я укажу, начнут разрываться – мама станет сопоставлять сказанное мной с тем, что говорят там. А потому проще оставаться в квартире. Но как бы не так! Сразу крик: а, ты не хочешь никуда идти, ты что-то натворила и боишься выходить из дома… Немедленно признавайся, что натворила, я же все равно выясню! И опять же принимается звонить всем, чьи телефоны знает, по кругу. Вот только что я вернулась из деревни, а мама уже бабушке Игоря позвонила, чтобы проверить мои слова. То есть и часа дома не провела, а уже попала под следствие.
– Я не знала об этом, – качает головой Надежда Гавриловна.
– Потому что я никому не говорила, мне было стыдно. Да и старалась не замечать, как бы и привыкла уже. А за лето отвыкла. Сегодня не успела порог переступить, и снова допрос, звонок свидетелю, новое обвинение и новый допрос, потом истошные крики, угрозы «взяться за меня». Я не могу этого больше выносить.
– Идем.
– Куда?
– К тебе домой, девочка. Это действительно нужно прекратить. Я знаю твою маму, и я поговорю с ней. Светлана Алексеевна неглупая женщина и поймет, что поступает неверно.
Учительница начинает обуваться, а я думаю о том, что сейчас она – моя последняя надежда снова обрести дом.
Едва прозвучал звонок, когда мы поднялись к квартире, из-за двери донесся крик матери:
– Ты все-таки вернулась! Виталий, посмотри – еще не полночь, а наша дочь уже пришла!
Наконец створка открывается, и Надежда Гавриловна улыбается.
– Добрый вечер, Светлана Алексеевна.
– Добрый вечер. Что Анна натворила? Виталий, ты видишь? Ее привели! Говори немедленно, дрянь, что ты успела натворить!
Мать кричит так, что от ее крика у меня возникает боль в груди.
– Успокойтесь, пожалуйста, Аня ничего не натворила, – спокойно говорит Надежда Гавриловна. – Она пришла ко мне в гости, а поскольку уже вечер, я проводила ее до дома. Но вот беда – на улице прохладно, я замерзла. Вы не угостите меня чашкой чая? Иди, Аня, занимайся своими делами, а мы с твоей мамой посидим, выпьем чайку и потолкуем о наших делах.
– Конечно, с удовольствием, проходите. – Мать сбита с толку, потому что никогда учительница не приходила к нам домой. – Не скрывайте от меня ее выходки, скажите, что она натворила?
– Насколько знаю, все еще ничего. А почему Аня обязательно должна что-то натворить?
Дверь на кухню закрывается, а я иду в комнату. Господи, вчера мы были в Телехове, и все было хорошо, Игорь был рядом… Я так заскучала без него! А ведь даже позвонить сейчас не смогу. О чем они там говорят?
Но разговор затянулся, а потому я ложусь спать. Послезавтра из спортивного лагеря вернется Лешка, к тому времени нужно устроить тайник, иначе мне крышка.
Утром меня никто не разбудил. Плохой признак, значит, я опять в чем-то виновата. Сейчас вот выйду из комнаты, а меня подчеркнуто не замечают, и я буду вынуждена просить прощения… Нет уж, дудки! Не буду! Еще три месяца назад мне это было бы в напряг, но не сейчас. Я видела и пережила такое, что никому и не снилось – у меня на руках умер человек, мы… Все, баста! Так, как было, больше не будет!
– Доченька, иди завтракать.
Надо же, что-то новенькое. Если меня не разбудили, значит, со мной не разговаривают, но если разговаривают, то… Происходит нечто странное.
– Сейчас, умоюсь только.
Завтрак горячий, родители ведут себя нормально, не молчат, не дуются, не смотрят на меня уничтожающим или презрительным взглядом….
– Вкусно?
– Да, спасибо.
– А все ж в Телехове вкуснее, да?
– Там бабушка пеструшку варит.
Родители хохочут. Я отвыкла от этого. Не помню даже, когда они вот так хохотали, когда я рядом. Или – новая западня? Нужно быть осторожной, кто знает, что мать снова придумала, чтобы изобличить меня.
– Мы вчера засиделись допоздна, так что проводили Надежду Гавриловну до дома. – Мать разливает чай. – Аня, я обещаю тебе, что больше не буду так вести себя. Прости меня, я была не права.
– А я всегда говорил, что ты перегибаешь, – подает голос отец.
– Да, Виталик, говорил. И я чувствовала – что-то не так, но остановиться не могла. Больше никаких допросов и проверок, ничего такого. Но и ты мне, дочка, пообещай, что не наделаешь глупостей.
– Я постараюсь.
– Аня!
– Мама, каждый человек, даже взрослый, нет-нет да и сделает какую-нибудь глупость. Вовсе не намеренно, просто так получается. Я обещаю, что не стану намеренно делать что-то такое, что повлечет за собой негативные последствия.
– Да, ты права. Ты выросла.
Мама задумчиво глядит на меня, словно впервые видит.
– Я пойду к Игорю, хорошо?
– Конечно. Позвони, если задержишься.
– Да. Но я ненадолго, наверное.
Я спешно собираюсь. Господи, неужели теперь все будет по-другому?
– Виталик, Аня сильно изменилась, – доносится до меня мамин голос, полный тревоги. – Что-то случилось летом, с ними обоими. Ты видишь? Она стала совсем взрослая. Говорит как взрослая, смотрит как взрослая, ведет себя иначе.
– Да, Света, девочка выросла, и это нормально. Дети вообще-то растут, в том и есть вроде бы смысл жизни? И я всегда говорил тебе, что ты ведешь себя с ней как злой следователь.
– Да, да, я виновата… Надежда Гавриловна вчера то же самое говорила… Виталик, а если они с Игорем переспали? Ведь три месяца там вдвоем были! Если?..
– Даже если и так…
– Виталик, я поведу ее к врачу!
– Повторяю, Света, девочка выросла. Если между ними что-то произошло и врач подтвердит это, что изменится? Что ты сделаешь?
– Ну…
– Что бы ты ни сделала, ничего уже не изменить, а вот дочка отдалится от нас окончательно, станет совсем чужой. Все, время судебных процессов прошло. Давай вести себя с ней как с дочерью, а не как с подозреваемой в совершении тяжкого преступления.
– Ты прав. И учительница права. Как же я, мать, докатилась до такого? Я же люблю ее!
– Вот, вот. Света, мы так любим ее, что душим своей любовью. Но от всего на свете мы Аню не убережем. Девочка будет ошибаться, делать глупости – как все люди на свете, это нормально. Запомни, в нашей семье больше не будет того, что было. Как хорошо, что она побежала к учительнице. А если бы куда глаза глядят, да на ночь глядя? Я и сам от твоего крика устал. Вчера даже хотел вмешаться. Ведь не успела девочка порог дома переступить, как мама принялась потрошить ее вещи и названивать знакомым, пытаясь изобличить. Все, Света, ты сама понимаешь, что так нельзя, так что держи свои нервы при себе. И не смей больше орать. Заодно отучи Лешку ябедничать на сестру. А то я заметил, он получает удовольствие, вынюхивая ее тайны, а потом слушая, как ты Аню ругаешь.
– Да, наверное, и здесь ты прав, а я кругом не права…
– Дорогая, речь идет не о нас с тобой, не о том, кто прав, а о том, что мы едва не потеряли свою дочь. Я тоже хорош! Мне давно не нравилась твоя манера говорить с ней, нужно было вмешаться, но все работа, да и не хотел спорить лишний раз… А должен был! Что ж, ошибка наша общая, и мы ее исправим.
Я выскользнула из квартиры и понеслась вниз по ступенькам. Я ужасно рада и надеюсь, что все теперь будет хорошо. Я очень люблю родителей, но в последнее время стала забывать об этом – из-за наших с мамой столкновений. Все теперь будет по-другому, и мама снова будет такой, как когда-то, когда она заплетала мне косы, шила со мной одежки для пупсиков и рассказывала, каким было Телехово, когда она была маленькой.
– За тобой собаки гнались? – Игорь прямо на пороге обнял меня и прижал к себе. – Как же я соскучился по тебе, солнышко мое!
– А бабушка где?
– К портнихе поехала. Мы совсем одни.
– У меня кое-что случилось.
Я рассказываю ему, а он слушает, обнимая меня. Мне так уютно с ним!
– Видишь, малыш, все познается в сравнении. А я бы согласился, чтобы мама с папой по сто раз в день ругали меня, лишь бы только были живы. Но их нет. И никогда не будет.
– Игорек…
– Нет, солнышко, я понимаю, что ситуация у тебя была сложная и требовала каких-то действий. Наверное, если бы мои родители вели себя со мной подобным образом, я бы этого тоже не потерпел. Тогда, раньше… А сейчас что угодно терпел бы – только бы они вернулись.
Голос его прерывается. Мне так жаль Игоря, но я не знаю, как его утешить в этом страшном непоправимом горе. В Телехове все было проще, там была другая жизнь, а сейчас в родной квартире, где все напоминает ему о них…
Игорь смотрит на меня, и его зеленые глаза темнеют.
– Я люблю тебя, ты так нужна мне!
– Я тоже тебя люблю.
– Я знаю. – Он прижимает меня к себе. – Знаю.
Нам так хорошо вместе… За последние две недели мы немного изучили друг друга, но все равно каждый раз бывает по-новому.
– Главное, чтобы ты не забеременела. Но я позабочусь об этом.
– Как?
– Я знаю как. Теперь о делах. Я пока не буду трогать червонцы и эмали, а попробую для начала толкнуть немецкий хлам. Сегодня встречусь с людьми, которые разбираются в нем, и поспрашиваю у них.
– Я с тобой.
– Нет. Ань, тебе не нужно светиться рядом. Мало ли что может произойти, тебя не должны связать со всем этим.
– А тебя?
– Я – мужчина. Я все решу на месте, а потом вдвоем подумаем, как лучше поступить. Но никому не надо знать, что ты имеешь касательство к этому делу. Слышишь меня?
– Да. А чего ты вдруг раскомандовался?
– Потому что ты – моя жена. Плевать, что мы не женаты официально, ты стала моей, и теперь я буду заботиться о нашем будущем и о тебе. А потому ты будешь меня слушаться. Тем более что в делах я понимаю больше твоего. Договорились?
– Ладно.
– Малыш, не сердись, я же для тебя стараюсь. Ради нашего будущего.
– Я знаю. Понимаешь, мне просто невыносимо без тебя, а мы сюда вернулись, и теперь…
– Да, теперь мы будем проводить вместе меньше времени. Но это временно, всего каких-то четыре года. А потом поженимся официально, и ни одна собака не тявкнет в нашу сторону. Родим детей, и все у нас будет хорошо, вот увидишь. Но пока нам нужно соблюдать осторожность.
Он и был осторожен. И я не знаю, как случилось то, что случилось. Но я потеряла его. Даже оплакать его не могла себе позволить и понятия не имею, где Игоря похоронили. Но в момент, когда он умер, свет в моей жизни погас, а в груди навсегда поселилась тупая боль, напоминающая время от времени о том, что сердце у меня пока еще есть.
Вот только свет больше не вернулся.
Назад: Глава 17
Дальше: Глава 19