2
Вечер. Ресторан на последнем этаже «Хилтона» – единственного международного отеля в этой стране. Интимная полутьма, ненавязчивая музыка, шорох хрустальных струй декоративного фонтанчика, услужливый бармен за полукруглой стойкой.
Тридцатиэтажный «Хилтон» расположен в так называемом Посольском районе, где живут в основном иностранцы: дипломаты, менеджеры, инженеры, миссионеры, представители трансконтинентальных компаний и преподаватели университета, единственного в радиусе тысячи километров. «Хилтон», со всеми своими казино, концертными залами, ресторанами, бассейнами и спа-салонами, – своеобразное гетто для белых людей. Или оазис цивилизованности – как кому нравится. Совершенно невероятное для этой страны место, всегда полное света, европейской музыки и восхитительных ароматов. Отель почему-то напоминает мне огромный океанский лайнер для миллионеров, прибитый штормами к нищему африканскому берегу, но так и не брошенный вышколенным экипажем и шикарными пассажирами.
Посольский район огорожен по периметру высоченной бетонной стеной с концлагерного вида вышками и охраняется специальным подразделением полиции. Попасть сюда можно лишь по специальным электронным пропускам, которые в нашей миссии есть абсолютно у всех, включая водителей и охранников из местных. Вооруженные громилы сюда еще не добрались. А если и сунутся, то им тут придется несладко.
Даже не хочу вспоминать, как мы с Джамбо бежали в «Хилтон». Было все: погоня по приморскому парку, беспорядочная стрельба по фургончику, пробитое колесо, протараненный шлагбаум на железнодорожном переезде за несколько секунд до появления товарного поезда. Мы уже не обращали внимания ни на трупы на тротуарах, ни на сожженные автомобили, ни на закопченные стены в многослойных кровавых пятнах. Нам просто очень хотелось выжить. В свое спасение мы поверили лишь после того, как оказались за надежным бетоном стены, под охраной вышек с пулеметчиками.
Невидимый акселератор до сих пор выбрасывает адреналин в организм. Однако мысли мои последовательны, мозг ясен, и этот мозг настойчиво подсказывает – успокойся, все закончилось… по крайней мере, сегодня!
И вот теперь я сижу у огромного окна, за которым открывается величественная панорама вечерней столицы. Малиновый диск роскошного африканского солнца лениво опускается в воды залива, золотит кроны прибрежных пальм, дробится в белопенных водах океанского прибоя. И, кажется, ничто не свидетельствует о жуткой эпидемии безумия, захлестнувшей город. Все так же нарядны стеклянно-бетонные офисы Сити, все так же возносится в небо остроконечный шпиль старинного кафедрального собора на главной площади города, и жаркий экваториальный ветер привычно полощет разноцветные вымпелы на набережной…
Неожиданно огромное здание «Хилтона» мягко и тяжело вздрагивает. Над фортом береговой охраны, в каком-то километре отсюда, мгновенно вырастает огромный огненный штопор, хищно вкручивающийся в вечернее небо, и это картинка начисто разбивает ощущение хрупкого рая…
Наверное, взорвались артиллерийские склады, не иначе.
– Артем? Ну, рад тебя видеть живым! – Ко мне за столик подсаживается Жозе Пинту – глава нашей миссии.
Жозе начитан, умен, рассудителен, в меру циничен и, как все португальцы, очень экспрессивен. В «Красном Кресте» он уже лет двадцать, успел проработать в дюжине стран, от Колумбии до Бангладеш. Несмотря на свой высокий начальственный статус, Жозе держится с нами очень демократично. Впрочем, у нас, где семнадцать врачей представляют семнадцать разных государств, по-другому и нельзя.
– Наверное, это единственная радость сегодня – остаться в живых, – глупо улыбаюсь я в ответ, все-таки недавние события явно выработали во мне излишний адреналин.
– Не так уже и мало… если учесть, что тут происходит. – Жозе устало садится напротив меня.
– А что тут вообще происходит? Кто убил Сальвадора? Кто и зачем поджег нашу миссию? Кто преследовал нас по всему городу? Кто вообще все эти сумасшедшие с автоматами? – выстреливаю очередью вопросов. – Ведь еще две недели назад…
– Артем, случилось то, чего никто не ожидал, – понуро перебивает меня Жозе. – Страну накрыл вирус Эбола. Хочу ошибаться, но все это очень похоже на пандемию.
Услышанное буквально придавливает меня бетонной плитой.
– Как пандемия? Почему пандемия? Откуда ей тут взяться? – переспрашиваю растерянно, лихорадочно вспоминая все, что мне известно о вирусах вида Ebolavirus, входящих в так называемое семейство филовирусов. – Инкубационный период Эболы – от двух до трех недель, при первых же симптомах человека немедленно изолируют в одиночную палату… И симптомы Эболы знают все, скрыть их попросту невозможно. Ведь во всем мире до сих пор не зафиксировано не единого случая одновременного и массового заражения!
– Когда-нибудь это должно было произойти, – философски изрекает Жозе. – Именно одновременно и массово.
– Массово – это как?
– По самым скромным и предварительным оценкам – около восьми-десяти процентов от всего Оранжвилля. Но и эти данные, подчеркиваю, явно занижены. Половина населения успела бежать в деревни или в соседние страны, пока карантин не объявили. Но все, кто остался – обречены.
– Но во всех учебниках по вирусологии пишут, что…
– Забудь, Артем. Забудь все, чему тебя учили. Забудь обо всех справочниках, пособиях и монографиях. Забудь обо всех лекциях, которые ты слушал в университете, и обо всех научных конференциях, в которых ты когда-нибудь участвовал. Мы имеем дело с почти неизвестным науке подтипом, может, даже и с коронавирусом.
Несколько минут сижу, оглушенный услышанным, словно падением на голову кирпича. Пинту не торопится с пояснениями – он-то понимает, что мне надо некоторое время, чтобы усвоить полученную информацию.
– Как это началось? – спрашиваю, хотя по большому счету уже и неважно «как», ведь что-либо изменить мы не в силах…
– В тот самый день, когда вы с Джамбо уехали на вакцинации, в наш госпиталь поступил пациент: торговец мясом с приморского рынка, – печальным голосом поясняет Жозе. – Спокойный, улыбчивый и очень доброжелательный парень. Клиническая картина: боль в височных долях, повышенная температура, увеличенные лимфоузлы. То есть ни диареи, ни кровотечения из глаз, ни отслаивания кожи, как при Заирском или Суданском подтипах Эболы. Торговец утверждал, что у него подобное периодически случалось, началось неделю назад. Пробили анализы по всем возможным параметрам, как и положено, и по классической Эболе в том числе, – чисто. Дней пять этот парень полежал в нашем госпитале, ничего подозрительного за ним не замечено – разве что стал очень агрессивным, несколько раз беспричинно подрался с соседями по палате. Затем головная боль и температура исчезли, и он выписался. Я на всякий случай отправил его анализы в Цюрих, там у нас самая продвинутая лаборатория. На следующий день сообщают, что большое подозрение на модифицированный вирус Эбола так называемого подтипа «Е» – встречался лет десять назад в Танзании, в одной из отдаленных деревень. Тогда вспышка погасла сама собой… потому что деревня полностью вымерла. Все до единого. Мы – к тому инфицированному торговцу, а на месте его дома – тлеющие головешки.
– То есть? Его дом сожгли соседи, как в Средние века поджигали дома больных проказой? Что-то не слишком похоже на местных…
– Нет, Артем, не соседи. Он, оказывается, сам поджег свой собственный дом, вместе с женой и детьми, пока те спали. А сегодня появился в миссии – и безо всяких причин бросился с мачете на Сальвадоре, который его лечил. Наверное, сейчас громит магазины и убивает людей.
– Что ты такое говоришь?.. – Я воспринимаю слова Жозе как неудачную шутку. – Но зачем? И какова тут связь с этой модифицированной Эболой?
– Самая что ни на есть прямая. Инкубационный период этого типа вируса, если верить нашей лаборатории в Цюрихе, – от пятнадцати и до ста дней. За это время вирус буквально выгрызает не только иммунную систему, но и человеческие мозги, незаметно меняя психотип людей. Сперва немного повышается температура и воспаляются лимфоузлы, затем все приходит в норму… через три-четыре дня инфицированные ощущают в себе небывалый прилив сил, словно организм раскрывает ранее скрытые возможности. Затем начинает проявляться немотивированная агрессивность. А потом все низменные чувства и первобытные рефлексы буквально выплескиваются наружу, и человек уже не в состоянии себя контролировать. Около месяца инфицированные чувствуют себя эдаким суперменами, готовыми на любые подвиги. Затем – обычная для Эболы клиническая картина: отслаивание кожи, кровь из глаз, диарея, высокая температура и мучительная смерть. А передается инфекция обыкновенным воздушно-капельным путем, как банальный грипп.
– То есть все эти вооруженные люди на улицах…
– …или уже инфицированные, или те, кто решил под шумок пограбить, или те, кто еще здоров, но уже не верит в свое спасение, – вздыхает Жозе. – В Оранжвилле массовые погромы начались с городской тюрьмы. Когда охранники узнали, что у нескольких заключенных подозрение на неизвестный подтип Эболы, они немедленно разбежались. Уголовники каким-то образом сумели выбраться из камер, разграбили оружейную комнату, переоделись в униформу охранников и бросились громить городские кварталы.
Слова Жозе звучат слишком уж неправдоподобно, чтобы поверить в них сразу. Как могло случиться, что в Оранжвилле оказалось несколько очагов заражения? Почему инфекция распространяется столь стремительно? И почему столько людей сразу же поверили в собственную обреченность?
– Но откуда такая уверенность, что все заключенные инфицированы Эболой? – растерянно спрашиваю я. – Ну, один или пять… Пусть даже пятьдесят человек. Но не целые толпы!..
– Артем, ты же наверняка помнишь тот известный эксперимент с обезьянами. Две клетки в разных концах лаборатории, причем каждая завешена светонепроницаемой занавеской. В одной – инфицированные Эболой, в другой здоровые, а спустя относительно короткое время заболевают животные и в первой, и во второй клетках. Как такое возможно? А как заражаются гриппом? Банальным воздушно-капельным… С человеком куда хуже, чем с приматами, – у него есть воображение. И если он ощущает себя обреченным на быструю смерть, пусть даже пока и здоров… в нем всегда или почти всегда срабатывает синдром «пира во время чумы»: мол, все равно неминуемо заражусь и умру, если уже не заразился, так почему бы перед смертью не пожить в свое удовольствие? Почему бы не расквитаться с давними обидчиками, не разграбить их имущество, не дать волю низменным инстинктам? Ощущение глобального Конца света, помноженное на желание безнаказанно наверстать упущенное в почти завершенной жизни, способно превратить в толпу законченных негодяев даже самых добрых и милых людей. Тем более что мы с тобой не в Цюрихе, а в Экваториальной Африке. А культура и цивилизация тут – всего лишь легкая амальгама на толстом слое первобытного дикарства.
– Ну а власти, они куда смотрят? – перебиваю я с напором. – Пусть бы запросили помощи у Совбеза ООН, у международных организаций, подняли бы на ноги полицию, армию – я не знаю, еще кого…
– Хм… Власти, – скептически протягивает Жозе. – В этой стране только за последние десять лет сменилось четыре режима. И каждый новый президент первым делом оформлял гражданство Великобритании или Канады сначала себе, а затем всем своим многочисленным родственникам. И все свои сбережения они хранят только в тамошних банках, это тоже ни для кого не секрет. Как только запахнет «жареным» – крупным стихийным бедствием, военным переворотом или серьезной эпидемией, – чемодан-самолет-Лондон. Поэтому армия и полиция здесь развращены до крайности и чувствуют себя отдельными кланами наемников, эдаким «орденом меченосцев». Кто больше заплатит – тому и будут служить. Если желающих платить не найдется – будут с радостью грабить население, чтобы возместить упущенную выгоду. – Жозе обреченно машет рукой и потягивает из стакана золотистый напиток.
Позади нас раздаются приветственные возгласы, и сразу же возникает слитный гул голосов множества знакомых между собой людей.
Невольно оборачиваюсь. У стойки – местный министр юстиции в европейском костюме и министр внутренних дел в белоснежном парадном мундире, со всеми регалиями. Внешне оба министра напоминают мне портовых докеров, разбогатевших на грабеже корабельных грузов. Чуть поодаль – толстый мужчина с обрюзгшей физиономией, заместитель министра внутренних дел по медицинским вопросам, с которым приходилось несколько раз пересекаться. Кажется, зовут его Гудвил Нджоя… А еще – адъютанты, порученцы, посыльные и прочие холуи. Министры с камарильей по-хозяйски рассаживаются за стол, делают заказ подоспевшему официанту. Вид у них совершенно беспечный – словно в Оранжвилле всего лишь легкая эпидемия гриппа.
Собственно, волноваться им действительно не о чем. У каждого – до чертиков недвижимости за рубежом, номерные счета в банках, доли в прибыльных бизнесах… Почти уверен, что вся эта шушера обязательно организует за границей какой-нибудь благотворительный фонд борьбы с Эболой, где и осядут деньги добрых и наивных европейских меценатов…
– А ты говоришь – власти, – хмыкает Пинту. – Успели-таки в «Хилтон» добраться, их счастье. Через пару часов их заберет вертолет с крыши отеля. С чемоданами денег и золотых слитков.
– Хорошо, с властями и всем остальным понятно. Но зачем же тогда было поджигать и громить нашу миссию? Почему нас никто даже не попытался защитить?! Ведь мы могли бы быть еще полезны! – спрашиваю я, и по лицу собеседника понимаю, насколько глупо прозвучал мой вопрос.
– Артем, тут уже никто и никому не будет полезным, понимаешь? Это у нас, европейцев, война – одна из форм ведения бизнеса, где, как правило, выигрывают не первобытные инстинкты, а количество денег, которые противоборствующие стороны вкладывают в битвы, в пропаганду и в подкуп врагов. А мы с тобой, не забывай, в Экваториальной Африке, где теперь все против всех, притом все воюющие стороны прекрасно понимают, что они смертники. А потенциальные смертники, да будет тебе известно, могут помочь друг другу лишь в одном случае – если один из них умирает раньше других, оставляя остальным запасы воды, продовольствия, оружия и боеприпасов. Так что поджог нашей миссии – обычные выходки насекомых из отряда кровососущих. Тут уж не до моцартовского изящества…
За окном – густая чернильная ночь. Куда-то исчезла разноцветная реклама в Сити, даже привычных огней на набережной и в порту не видать, лишь кое-где липкую черноту прокалывают едва мерцающие гирлянды электрических светлячков. Экваториальные звезды – и те светят теперь много ярче. Видимо, городская станция работает на последнем издыхании.
– И что же теперь будет с городом? – спрашиваю у Жозе, хотя и сам я, как вирусолог, уже примерно представляю, что именно.
– Оранжвилль обречен. Как, наверное, и почти все, кто живет в этой несчастной стране. С сегодняшнего дня все международное авиасообщение со столицей остановлено на неопределенное время. Как я и говорил, президент и все его приближенные бежали последним авиарейсом, так что власти тут не осталось никакой. Морское сообщение также остановлено, экипажи всех судов, вышедших из порта за последние дни, пачками направляются в карантин. Правительства соседних стран распорядились наглухо закрыть свои границы. В случае малейшей попытки нарушения солдаты получили приказ стрелять на поражение. Выживут, наверное, лишь некоторые поселяне из далеких деревень в джунглях, никак не связанных с внешним миром. С них и начнется новая история страны… когда большая часть ее вымрет. А случится это довольно скоро – максимум через полтора или два месяца.
– А пока – апокалипсис в отдельно взятом районе? – резюмирую с кислой физиономией.
– Вот именно.
– А как же все мы?
– Обещают эвакуировать вертолетами, всех по очереди. С крыши «Хилтона» на борт санитарного судна «Либерти», оно уже в территориальных водах, завтра утром будет в заливе. Эвакуации подлежит все население Посольского района, включая местных и вообще тех немногочисленных счастливчиков, кто сумел сюда добраться. Сперва в карантин… И – в Европу. Все наши уже тут, в отеле. То есть почти все.
– Не считая несчастного Сальвадора?
– Извини, но я должен был сказать тебе об этом с самого начала, – отводит глаза Жозе. – Твоей Миленки в отеле нет. В последний раз ее видели в миссии сегодня утром, помогала больным спускаться на первый этаж – лифты уже не работали. В полицейском бронетранспортере, который доставил нас сюда, ее уже не было. Мне очень жаль, Артем, но во время бегства из госпиталя нам всем было не до пересчета людей…
…В эту страшную ночь я долго не могу заснуть. Ворочаюсь на кровати, сбиваю простыни, несколько раз выхожу на балкон. Яркие огни фонарей у входа в гостиницу, тихие аллейки, сонный шелест пальм…
Удивительно, но «Хилтон» по-прежнему живет, словно ничего и не случилось. У подъезда поблескивают роскошные лимузины, из ресторана доносятся звуки джаза, и швейцар в красной сюртучной ливрее, с золотыми шнурками аксельбантов, африканским истуканом застыл у входа.
Все это неуловимо напоминает последние часы «Титаника» с его вышколенным корабельным оркестром, игравшим регтаймы до самого момента крушения.
Неужели и «Хилтон» постигнет такая же участь?
А перед глазами все время стоит Миленка: гладкая прическа в пучок, милое скуластое личико, огромные карие глаза за стеклами тонких очков… Неужели и ты обречена вместе со всеми?..
